Что теперь делает демиург? Где-то внутри участвует в сочинении. Сидит, как на веточке, производит шурух-шурух. Сбоку, на правах неведомой хни. Конечно, кракозябры он и ставил.
Потому что должны быть штуки, которые всего-то булькают или шелестят. Их логика неизвестна, зато знаешь, что они существуют. Да, тут получилась небольшая космогония. И она хороша, потому что в ней всего три элемента. Что-то тут такое (вокруг) + небольшой невидимый демиург (внутри) + неведомая хня (сбоку). Частные космогонии производятся всеми каждое утро. Сегодня мир выглядит так, будто невидимая рыба все вздымает, как сом воду. Или как альбом Astigmatic (Krzysztof Komeda, Polskie Nagrania, 1966). Что угодно. А завтра будет завтра, с утра осознать очередную космогонию легко. Голые мозги, кафельный прилавок. Или густой клюквенный кисель в молоке.
Но кракозябры по факту совпадают с блямс-блямс и тыц-тыц. Значит, космогония упрощается до двух элементов, неведомая хня оказывается демиургом – и это весьма изящно. Точнее, наоборот, демиург хней, то есть он, выходит, был в тексте с самого начала. Не совсем, но такие нестыковки для космогонии – главное, иначе она и не космогония вовсе. И, несомненно, хорошо, когда космогонии содержат в себе такое:
Таким образом присутствие демиурга было установлено через его внедрение. Внедрено то, что уже существовало, но так всегда: как придумать то, чего нет? А теперь он должен все уничтожить, чтобы не болталось в природе попусту, противореча смыслу данной истории, потому что смысл производится посредством уничтожения промежуточных смыслов через их запись.
Как бы маленький паучок должен сжечь последнюю бумажку с последними буквами; делает это и по какой-то нитке лезет условно на небо. К чему прикреплена нитка? Да кто ж знает к чему. Значит, куда-то исчезает без нитки. Остались голая субстанция на пустом месте и небольшой невидимый демиург. Ничего, кроме него, уже нет, и, выходит, он тут, где доделываются эти буквы, – в лиепайской гостинице, чуть в стороне от центра. Зимой, когда мы были тут с R, на центральной площади была большая елка, снег – то косой, то горизонтальный – заметал всю видимость, а теперь теплый сентябрь.
Данный артефакт произведен небольшим демиургом, который производился во время текста. Таким образом, он является субстанцией и действием одновременно, а также пространством, в котором все происходило, причем он как-то и его сделал. Он производил действие, а действие производило его. Это одно и то же: действие и он – ничего сложного, примерно так ветер устроен. Возник, дует, затих. Да, Лиепая. Нашел в лавочке на Грауду два камешка. Один – сгусток темно-красного цвета, как малиновый или клюквенный кисель, неоднородный – чуть светлее, чуть темнее. С одного бока, плоского, там темнее – линии, почти иероглиф случайными оранжевыми линиями; матовый, но просвечивает. А второй, для R, тот как небольшая планета. Не шарообразный, а продолговатый глобус, на котором есть все, что бывает на глобусе: темно-синий океан, суша – зеленое и коричневое, белое – то есть там еще и горы со снегом, голубое – океан возле суши. Камни небольшие, в половину зажигалки. Перемещаются в ладони, будто сами собой, между пальцами – гладкие сгустки. Сдавливания, переминания. У меня камень такой, что, когда эта история закончится, он сделается чуть меньше, уберет цвет и станет почти прозрачным с белой, чуть искривленной секущей плоскостью внутри; она разделит его на две прозрачные, будто с небольшими облаками внутри части.
Ничто не аннулирует слова лучше, чем их повторы, поэтому паучок по какой-то нитке забирается условно на небо. К чему прикреплена нитка – неизвестно, так что пусть исчезает без нитки. Ветер само собой – Лиепая же. Тут третий этаж небольшой, на 15 номеров гостиницы. Она чуть в стороне от центра, два-три квартала от рынка. Здесь невысокие дома, трава между булыжниками мостовой. Под окном двор, дальше видно здание из темно-красного кирпича, офисный центр. На нем надпись Fabrika, по вечерам она светится алым, к ночи выключают. Демиург пока еще где-то тут. Неведомая хня, конечно, тоже. Как без нее, но могла бы светиться и она. Например, кириллица – синим, латиница – зеленым, всякие значки – коричневым, цифры – красным, а белое и так здесь есть.
Freeware: 17 ходов/фишек для текстов
Это целеуказательный текст. Есть Гильберт и его 23 проблемы 1900 года (например «5. Все ли непрерывные группы являются группами Ли?» – в 1953-м доказано, что да; и т. п.). Решение этих проблем должно было – по его мнению – продвинуть математику (неважно, оказались ли они существенными для развития отрасли). В данном случае наоборот: никакой теории, чисто прикладное дело. Практическое.
Здесь будут предъявлены коды или же технологические ходы, фишки, которые можно использовать в прозе. Потому что там сформулированная фишка – уже решение. Но, как и у Гильберта, внятность формулировок различная. У него, например, не только конкретные группы Ли, но и «Развитие методов вариационного исчисления», проблема 23. Что-то конкретнее, что-то расплывчато, но это совершенно практический список – тексты делаются уже и на этом уровне, вот что.
Никакого подвоха, это будет работать. Почему фишки выставляются в свободный доступ, а я не сам их расписываю? Мне надо, чтобы происходило непонятно что, а результат был тот, который уж получится. Соответственно, используется только то, что возникает по ходу текста. А тут готовые варианты, они возникли между делом – может, кому-то пригодятся. Они именно технологические, тут даже не форма – форма может быть разной (да хоть нарратив с персонажами). Содержание тем более любое: смысл (и т. п.) в текст вставится по ходу, коды нейтральны в его отношении в той или иной степени, в каждом случае иначе, но в принципе нейтральны. Какие-то ходы уже использовались кем-то и когда-то, но тут речь о том, чтобы работать именно от них, как от базовой точки текста. Тогда у них уже другая сила.
1. Самое прагматичное: сразу сообщить, каким именно продуктом потребления является текст. Например, Brian Eno, Ambient 1: Music for Airports. Но конкретнее: добавить инструкцию по применению, а также состав текста (как состав лекарства на упаковке или во вкладыше; как список действующих лиц в пьесе). Как данный текст. Собственно, давным-давно уже есть «Лечебник на иноземцев» («Взять мостового белаго стуку 16 золотников, мелкаго вешнаго топу 13 золотников, светлаго тележнаго скрипу 16 золотников, а принимать то все по 3 дни не етчи…»). Текст предназначен для того-то, etc. Разумеется, потом можно и обмануть.
2. Схожая, но другая фишка: выдавать мировоззрения, компактные и разовые. Чтобы сегодня была новая космогония. Не для всех и навсегда, а просто – где проснулся. Мир сегодня на трех китах, или он проекция чего-то небесного, или место, где функционируют Кащей Бессмертный с компанией, или главный сегодня FC Liverpool? Понятно, влияют и погода, и физиология, что уж об очередных исторических обстоятельствах говорить.
Вообще, нормативных единых мирозданий почти не осталось, все уже в чистом поле, так что логично соотноситься по утрам с очередной новой космогонией. Пример очевиден – Грегор Замза. Такое мировоззрение может быть задано сразу (идеологические писатели всегда поступают так), может составиться к концу. Или в середине – тогда возникнет и детективная динамика: так какое же оно, мировоззрение, у текста (здесь необязательно говорить об авторе). Потенциальная аннотация к тексту тут сделалась бы его либретто.
3. Соответственно, тексты с меняющейся идентичностью. У текста заведомо нет фиксированной идентичности. Дело житейское, идентичность плавает у всех – см. предыдущий пункт. И у текста она может быть одна в начале, потом другая, потом еще какая-то.
Затеялась трагедия, а потом – бабах! – и она сделалась фарсом. Дело привычное, особенно когда цирк падает в печаль (например «Ария мистера Икса»: «Снова туда, где море огней…» и т. д.), но вариантов много (существуют же не только фарсы и трагедии), а еще можно детальнее, отбивая (или разукрашивая) именно такие переходы. Главное – делается именно это. Реализуется вот эта фишка, такая установка. Можно дергать и жанры: из «широка страна моя родная» в канкан. Будет весело.
4. То же в упрощенном варианте (писать проще) – текст с изменяющейся идентификацией автора. Начинает писать один автор, затем он же делается другим. Проще потому, что не надо удерживать себя в том виде, в котором начинал текст, а уж как идет. Это физиологически естественно. А когда такое поведение не раздолбайство, но фишка, то это уже конструктивно.
Фишка известна в варианте изменений состояния/статуса рассказчика. Это не только реальное искусство (например, «Цветы для Элджерона», Дэниел Киз), такое и в детективах бывает (рассказчик окажется убийцей). А еще так: идут, идут рассуждения о культуре, истории и обо всем сущем, но постепенно (впрочем, быстро) становится понятно, что автор – мудак. Такое часто встретишь на образовательных сайтах.
5. Вскрытие субъекта. Исходно есть некий субъект (одушевленный или нет, но субъект, то есть нечто заведомое отклеившееся от своего фона, каким бы тот ни был). Текст так и сяк его вскрывает (фактчекинг, восстановление фона и связей с фоном, выяснение интенций и степени осознанности формирования субъектности – много методов). Ну а кого вскрыли, тот уже не субъект, а объект. И дело интересное, и результат доходчив.
Так пишутся почти все биографии, в частности. Методика почти типичная, но когда ловится именно момент ликвидации субъектности, а текст движется вдоль границы, разделяющей субъект и объект, – это другая история. А если здесь пришел на ум «Человек без свойств», то это лишнее – там изощреннее: там сделана сама линия этого движения. Но об изощренном тут речи нет.
6. Отчасти обратный вариант: имеется группа людей (или некая тема), в нее входит (по жизни) множество всяческих обстоятельств, отношений, информации. Теперь они (группа людей или тема) участвуют в определенной истории, и постепенно в конкретике развития самой истории весь этот громоздкий бэкграунд оказывается ни при чем.