Грубый тон эсэсовцев не вывел Шюппа из равновесия. Он поставил на пол ящик с инструментами и бесстрашно возразил:
– Шею вы мне лучше оставьте. Кто же вам тогда приведет этого брехуна в порядок? А то вы любите сворачивать ручки настройки.
– Сворачивать ручки! – прохрипел, развеселившись, Майзгайер и презрительно крутнул волноискатель. Такое обращение с приемником возмутило Шюппа как специалиста.
– Это никуда не годится! – упрекнул он эсэсовца.
Он мог позволить себе подобный вольный тон, зная, что эсэсовцам не обойтись без электрика. Оба болвана расхохотались, а Брауэр, сидевший за столом, подошел, шатаясь, к приемнику и с ухмылкой посмотрел на Шюппа.
Неожиданно физиономия эсэсовца перекосилась. С удивлением тыча пальцем в Шюппа, он подозвал Майзгайера.
– Погляди-ка на эту рожу, – сказал он, и оба уставились на электрика.
Ничего не понимая, Шюпп еще шире раскрыл свои круглые глаза.
– Этот радиот смахивает на нашего «рейхсгенриха»! – заорал Брауэр.
Майзгайер подтвердил необычайное открытие. Шюппа пронизал страх. Это становилось опасным. Еще миг, и Брауэр может заехать ему кулаком в лицо только за то, что он смеет быть похожим на Гиммлера.
Но страх исчез так же внезапно, как и возник. Брауэр и Майзгайер дружно загоготали. Брауэр одобрительно хлопнул Шюппа по плечу. Его утробному гоготу аккомпанировал майзгайеровский дискант.
Опасность миновала, и Шюпп благоразумно сделал «хорошую мину при плохой игре», которую эсэсовцы только начали.
Брауэр сорвал с головы Майзгайера эсэсовскую фуражку и нахлобучил ее на электрика, затем, выхватив из рук Шюппа лагерную шапку, напялил ее на острый череп роттенфюрера. Теперь наконец шутка получила свое завершение. Перед зрителями стоял удачный шарж на их «рейхсгенриха», и Майзгайер, давясь от хохота, изобразил стойку «смирно».
Через четверть часа англичане начнут передавать сводку, и Шюпп должен ее услышать. Подавляя в себе боль унижения, он терпеливо выждал, пока горе-вояки не нахохотались вволю и не устали от своей забавы. Тогда он снял эсэсовскую фуражку и положил ее на стол. Выражение его лица и жесты были настолько недвусмысленны, что это не ускользнуло от Брауэра. Эсэсовец удивленно поднял брови и повернулся к Майзгайеру:
– Смотри-ка, этот тип даже способен обижаться!
У Шюппа чуть было не сорвалось резкое словцо, но он сдержался. Если бы он дал понять эсэсовцам, что считает себя оскорбленным, шутка окончилась бы для него плохо. Он знал по опыту, что от подобных субъектов можно ждать чего угодно. Они напоминали хищных зверей в клетке, у которых когтистые лапы уже лишились былой силы, но еще способны внезапно ударить. Поэтому Шюпп, приняв деловой вид, подошел к радиоприемнику и начал с ним возиться.
Занимаясь своим прямым делом, Шюпп был неприкосновенен, и он с удовлетворением отметил, что смех эсэсовцев идет на убыль. Майзгайер бросил ему уже ненужный реквизит – лагерную шапку, надел свою фуражку и вышел из комнаты. Шюпп облегченно вздохнул, от одного избавился.
Он уже обнаружил в аппарате повреждение. Отошел один из контактов, и Шюпп мог его исправить в два счета. Но он не спешил. Прежде всего надо было отделаться от Брауэра. Тот совал нос в приемник и желал знать, в чем, собственно, загвоздка. У Шюппа был разработан метод отпугивания назойливых эсэсовцев, который он применял почти всегда успешно. Его практические навыки высоко ценили, однако ненавидели, когда он демонстрировал глубокое знание теории предмета. Чем невежественнее эсэсовцы были в технических вопросах, тем охотнее разыгрывали из себя знатоков, дабы скрыть от ничтожного заключенного свои слабые места. Шюпп пользовался этим. Вот и теперь, отвечая Брауэру, он пустился в пространное изложение истории радио. Он заговорил о Фарадее и Максвелле, от Генриха Герца перешел к Маркони, украсил свой «доклад» технической каббалистикой, пускал в уши унтершарфюреру электрические волны, забивал ему мозги конденсаторами, катушками, лампами, туманно распространялся о колебательных контурах и магнитных полях, об индукции, высоких и низких частотах, пока у эсэсовца не пошла голова кругом.
– Ну а что же с этой рухлядью? – нетерпеливо проворчал Брауэр.
Шюпп состроил невинную мину.
– Это мы и должны установить.
Брауэру стало невмоготу. Он глубже надвинул фуражку и проревел:
– Если через четверть часа не будет готово, я тебя в порошок изотру! Слышишь, радиот? – И он яростно хлопнул дверью.
Шюпп озорно усмехнулся. Он быстро исправил контакт и включил приемник. Очень тихо издалека донеслись знакомые четыре удара литавр. Англичане! А затем так же тихо и далеко на немецком языке с английским акцентом: «От Нижнего Зига до излучины Рейна, к северу от Кобленца кипит сражение. Американские танковые силы от предмостного укрепления под Оппенгеймом прорвались на восток. Их передовые части достигли Майна у Гапау и Ашаффенбурга. Между северными отрогами Оденвальда и Рейном тяжелые маневренные бои…»
Шюпп чуть не влез в коробку приемника. Каждое слово буквально выжигалось у него в мозгу, он ничего не должен забыть.
Когда Брауэр вернулся, Шюпп все еще увлеченно слушал. Он тотчас перевел волну и дал такой громкий звук, что аппарат взвизгнул. Брауэр в восторге бросился к приемнику.
– Ловкач! Радиот! Как тебе удалось? Я тут мудрил, мудрил, но у меня ни черта не вышло. Ты и вправду… – Хвалить заключенного не полагалось, и Брауэр, оборвав свои излияния, буркнул: – Ах ты, чертов сын, главное, что ящик снова в порядке!
Шюпп собрал свои инструменты.
Вскоре Шюпп и Кремер стояли перед картой, висевшей у старосты лагеря на стене. От Ремагена американцы за несколько дней пробились до Оппенгейма. Отсюда наступление шло в направлении Франкфурта, а севернее Кобленца уже обозначился удар в сторону Касселя. Фронт, несомненно, приближался к Тюрингии!
Шюпп и Кремер молча переглянулись, думая об одном и том же. Кремер взял линейку и измерил расстояние от Ремагена до Франкфурта. Затем – до Веймара. Оставалось менее двух третей уже пройденного пути, и тогда…
Кремер глубоко вздохнул, положил линейку на стол и глухо произнес:
– Через две недели мы будем либо свободны, либо мертвы…
Шюпп рассмеялся.
– Мертвы? Вальтер, эсэсовцы ничего нам больше не сделают. У них уже полны штаны.
– Надо выждать… – сказал Кремер.
Вдруг он схватил Шюппа за руку и показал в окно на ворота. По аппельплацу быстрым шагом шли Клуттиг и Райнебот. Заключенные, попадавшиеся им навстречу, снимали шапки, а потом украдкой глядели им вслед. Кремер и Шюпп тоже взволнованно следили за ними, пока те не скрылись из виду.
– Что-то случилось! Иди за ними, Генрих, посмотри, куда их понесло.
Шюпп выбежал из барака.
Кремера охватила тревога. У него вдруг возникло чувство, будто те двое явились по его душу. Вот сейчас распахнется дверь и голос Клуттига резнет, как плетью: «Следуйте немедленно за нами!» Кремер сжал голову кулаками, тревога переросла в страх. Что, если все раскрыто? Все!
И когда на самом деле распахнулась дверь, Кремер, вздрогнув, обернулся. В комнату торопливо вошел Шюпп.
– Они пошли на склад.
На какой-то миг Кремер испытал блаженное чувство облегчения, но оно тут же сменилось еще большим страхом. Он растерянно посмотрел на Шюппа.
Утром Райнебот нашел под дверью своего кабинета записку и долго вертел ее, ничего не понимая.
«Гефель с вещевого склада и поляк Кропинский хотят насолить гауптшарфюреру Цвайлингу. Они спрятали на складе, в правом дальнем углу, еврейского ребенка».
Райнебот перечитал записку несколько раз. Подпись: «Заключенный с вещевого склада».
Райнеботу вдруг припомнился вчерашний эпизод с Цвайлингом. Тот открыл дверь, растерянно остановился на пороге, потом смущенно поздоровался и ушел.
Райнебот присвистнул и сунул записку в карман. Позже он показал ее Клуттигу. Тот тоже перечитал ее несколько раз, но ничего не понял. Он закрыл воспаленные глаза, и толстые стекла его очков блеснули.
– Что скажешь насчет подписи? – спросил Райнебот, развалившись в кресле.
– Чей-то донос, – недоуменно ответил Клуттиг.
– Заключенного?
– Кого же еще?
Райнебот улыбнулся с сознанием своего превосходства.
– Цвайлинга! – сказал он и неторопливо поднялся, взяв у Клуттига записку. – Хорошо, что теперь тебе поздно идти к коменданту, а то бы они по тебе славно проехались…
И внезапно перешел на резкий тон:
– Это написал Цвайлинг и никто иной! – Недоумевающее лицо Клуттига раздражало Райнебота. – Ну как ты не понимаешь? Дело совершенно ясное. Этот чертов олух спутался с коммунистами, а теперь у него полные штаны.
Клуттиг старался уследить за ходом мысли догадливого юнца. Тот заложил левую руку за спину и сунул большой палец правой руки за борт кителя. Так он шагал взад и вперед, и слова его были полны цинизма.
– Не угодно ли господину гауптштурмфюреру сравнить сообщение высокочтимого ВКВ[7] с передачей англичан? – Он остановился перед Клуттигом и, повысив голос, продолжал: – Тогда бы ты увидел, мой милый, что американцы наступают от Оппенгейма. Они уже под Ашаффенбургом. Угодно взглянуть на театр военных действий? – С насмешливой любезностью Райнебот указал на висевшую на стене карту. – Направление удара – Тюрингия! Ну, так как? Не будем обманывать себя, господа, как говорит наш дипломат. – Он с довольным видом прошелся и взглянул на безмолвного Клуттига: – Так вот, прошу вас, господин помощник начальника, сопоставьте факты!
Клуттиг, по-видимому, начал что-то соображать.
– Ты хочешь сказать, что Цвайлинг подъехал к коммунистам, чтобы в случае чего…
– Весьма проницательно! – усмехнулся Райнебот. – Каждый на свой лад. Все может пойти быстро, даже очень. За неделю – от Ремагена до Франкфурта! Сам можешь подсчитать, когда они будут здесь… А теперь послушай, какие выводы делаю из фактов я. Этим жиденком они окрутили Цвайлинга. «Господин гауптшарфюрер, посмотрите разок сквозь пальцы! Если обстановка переменится, мы поступим так же!» Верно? – Райнебот не стал ждать ответа Клуттига и ткнул пальцем в воздух. – Кашу заварил Гефель, он из их организации. Итак, кто стоит за всей историей? Подпольная организация! Усек? Надо схватить Гефеля и поляка в придачу, как его там?