Теперь Клуттиг понял. Он с возмущением подбоченился.
– А что сделаем с Цвайлингом?
– Ничего, – ответил Райнебот. – Возьмем Гефеля и этого самого поляка – и конец нити у нас в руках. Долговязый осел будет еще рад помочь нам разматывать клубок.
Клуттиг поглядел на него с нескрываемым восхищением.
– Ну и бестия же ты!
Восторженное признание его проницательности пришлось тщеславному юнцу по душе. Он побарабанил пальцами по борту кителя.
– Мы займемся этой историей сами, без нашего дипломата, скорее даже – пойдем против него. Надо действовать с умом, господин гауптштурмфюрер, с умом! Дело-то может и провалиться. Я уже говорил тебе и повторяю: если бить, то уж по-настоящему, понятно? Мы можем позволить себе только один удар, и он должен попасть в точку. – Райнебот подошел к Клуттигу вплотную и внушительно сказал: – Только не вздумай делать глупости. Об организации – ни слова, она не существует, понятно? Речь идет только о еврейском ублюдке, уразумел?
Клуттиг кивнул и доверился мудрости Райнебота. Тот не желал терять ни минуты и решительно надвинул на лоб фуражку.
– Идем!
Они рванули дверь и быстро вошли на склад. В замок был вставлен ключ. Райнебот запер дверь.
Заключенные, работавшие у длинного стола, растерянно обернулись. Кто-то из них крикнул:
– Смирно!
Все стали навытяжку. Гефель, которого команда «смирно» застала в канцелярии, оторопел, увидев помощника начальника лагеря с Райнеботом. Он поспешно вышел и по привычке отрапортовал:
– Команда вещевого склада за работой!
Райнебот, держа палец за бортом кителя, прокартавил:
– Пусть построятся!
Гефель громко передал приказ по всем помещениям. В голове у него был сумбур. Со всех сторон сбегались заключенные и торопливо строились в две шеренги. Клуттиг спросил, где Цвайлинг.
– Гауптшарфюрер Цвайлинг еще не приходил, – доложил Гефель.
Ага, подумал Рейнбот, да парень уклоняется.
Наступила зловещая тишина. Заключенные стояли, не шевелясь, и смотрели на Клуттига и Райнебота, которые не произносили ни слова. Первые, самые напряженные мгновения после прихода эсэсовцев пронеслись, как хищные птицы, над головами заключенных, предвещая беду. Наступившая тишина, казалось, окаменела.
Клуттиг подал Райнеботу знак, и тот быстро направился в правый дальний угол склада. А пока что Клуттиг, присев на длинный стол, болтал ногой. Пиппиг с Кропинским стояли рядом в задней шеренге. Пиппиг незаметно ткнул кулаком поляка. В первой шеренге стоял Розе. Его откровенно испуганная физиономия заметно выделялась среди хмуро-сосредоточенных лиц других заключенных. Гефель, замыкавший, как обычно, первую шеренгу, лихорадочно размышлял. Сердце его заколотилось чаще, и он отчетливо слышал биение пульса на шее. Но думал он не о ребенке, а о пистолете «вальтер» калибра 7,65 мм. Кроме Гефеля, никто не знал про тайник, где он хранится.
Ему вдруг пришла на память старая детская игра с поисками спрятанной вещи, и он возликовал: «Холодно, холодно, холодно!» Он мысленно осматривал тайник с оружием, прикидывал, можно ли его обнаружить, и вспоминал, как он мальчиком радовался, когда спрятанную им вещь, несмотря на усердные поиски, никому не удавалось найти.
«Холодно, холодно, холодно!» Он совсем успокоился, тягостное тиканье пульса утихло, волнение улеглось. Теперь он даже искоса наблюдал за Клуттигом, который сидел на столе, постукивая пальцами по колену. Эсэсовец коварно оглядывал неподвижно стоявших, фиксируя каждое лицо; заключенные смотрели прямо перед собой. Царило то парализующее напряжение, которое ежеминутно могло взорваться. Прошло довольно много времени, пока возвратился Райнебот. На его лице блуждала насмешливая улыбка, брови были подняты.
– Пусто! – лаконично изрек он.
Клуттига захлестнула волна ярости. Он соскочил со стола.
– Гефель, вперед!
Гефель вышел из шеренги и остановился в двух шагах перед Клуттигом. Но тот смотрел не на него, а рыскал глазами по заключенным.
– А ну, где тут польская свинья Кропинский? Ко мне!
Кропинский медленно двинулся с места, прошел между рядами и встал рядом с Гефелем. Райнебот подрагивал коленкой. Розе стоял, оцепенев, и изо всех сил старался не сгибать ног, которые сделались словно ватными. Лица заключенных были жестки, сумрачны, неподвижны. Пиппиг переводил взгляд с Клуттига на Райнебота.
Клуттиг задыхался от бешенства. Голова его словно одеревенела. Он пытался овладеть собой.
– Где ребенок? – зловеще прошипел он сквозь зубы.
Кропинский от волнения проглотил слюну. Никто не издал ни звука. Клуттиг мгновенно потерял самообладание.
– Где еврейский ублюдок, я спрашиваю?!! – взвизгнул он и с пеной у рта накинулся на Гефеля: – Отвечайте, вы!!!
– Здесь нет никакого ребенка.
Клуттиг взглядом призвал на помощь Райнебота; от злости слова застревали у него в глотке.
Райнебот неторопливо подошел к Кропинскому, притянул его за куртку и почти дружелюбно спросил:
– Говори, поляк, где ребенок?
Кропинский энергично замотал головой:
– Я не знать…
Райнебот размахнулся. Искусный боксерский удар пришелся точно в подбородок Кропинскому. Удар был настолько сильным, что Кропинский отлетел к шеренге. Товарищи подхватили его. Изо рта у поляка потекла алая струйка.
Райнебот опять схватил Кропинского за грудки и повторил удар. Кропинский осел мешком. Райнебот сунул палец за борт кителя.
Своими ударами он подал Клуттигу сигнал, и тот принялся исступленно молотить кулаками по лицу Гефеля.
– Где еврейский ублюдок? – визжал эсэсовец. – Выкладывай!
Гефель прикрыл руками голову. Тогда Клуттиг с такой яростью пнул его сапогом в живот, что Гефель, вскрикнув, согнулся.
Пиппиг тяжело дышал. Он судорожно сжимал кулаки. «Продержаться, продержаться! – внушал он себе. – Они уже под Оппенгеймом! Осталось недолго. Продержаться, продержаться!..»
Внушал ли он эти мысли себе или двоим избитым? Он не знал, но чувствовал, словно его мысли обладали такой силой, что могли передаться им и поднять дух товарищей.
У Клуттига дрожала нижняя губа. Он оправил китель. Гефель с трудом выпрямился. Удар сапогом чуть не вышиб из него дух. Опустив голову, он хрипло дышал. Кропинский валялся без движения.
Райнебот лениво взглянул на свои часы.
– Даю вам всем минуту сроку. Кто скажет, где спрятан жиденок, получит награду.
Заключенные словно оцепенели. Пиппиг вслушивался в тишину. Неужели кто-нибудь заговорит? Он поискал глазами Розе. Тот стоял спиной к нему, но Пиппиг заметил, что у Розе дрожат руки.
После бесконечно долгих тридцати секунд Райнебот снова взглянул на часы. Внешне он казался беззаботным, но на самом деле напряженно думал. «Нагнать на болванов страху, – решил он, – и они размякнут».
– Еще тридцать секунд, – любезно сообщил он, – и мы заберем этих двух… к Мандрилу… – Он сделал выразительную паузу и растянул губы в коварной усмешке. – Если с ними там что-нибудь случится, это будет на вашей совести.
Избегая смотреть на заключенных, он уставился на часы, словно спортивный судья на старте.
Взгляд Клуттига блуждал по лицам. Обе шеренги стояли неподвижно, будто отлитые из металла. Пиппига пробирала дрожь. Не взять ли все на себя? Выйти вперед и сказать: «Я спрятал ребенка, я один…»
Минута истекла. Райнебот опустил руку с часами. Пиппига словно толкнули в спину: «Ну выходи!» Но он не тронулся с места.
Райнебот носком сапога ткнул Кропинского в бок.
– Встать!
«Ну давай, выходи же!» – Пиппигу в самом деле показалось, что он двинулся вперед, невесомый, как во сне. Кропинский, шатаясь, поднялся и от пинка Райнебота отлетел к двери. Не страх и не трусость удерживали Пиппига. Остановившимися глазами смотрел он вслед Гефелю, когда тот пошел к двери…
Заключенные еще долго стояли, парализованные происшедшим, пока Розе, потрясая кулаками, не завопил истошным голосом:
– Я больше не могу!
Тогда наконец ряды ожили, и Пиппиг очнулся от оцепенения. Он протолкался к Розе, схватил его за куртку и пригрозил кулаком:
– Заткнись!
Цвайлинг выжидал, пока все окончится, и лишь тогда появился на складе. Он искоса поглядывал на заключенных. Одни сидели в канцелярии, ничего не делая, другие стояли у длинного стола. При появлении шарфюрера они зашевелились, делая вид, что работают.
Цвайлинг, стараясь не замечать угнетенного состояния заключенных, направился было в свой кабинет. У него вдруг появилось неприятное чувство. Неужели они догадались, что записку подбросил он? Цвайлинг нерешительно остановился и скривил лицо, изображая улыбку.
– Что это у вас такие глупые рожи? Где Гефель?
Стоявший у стола Пиппиг сосредоточенно развязывал мешок с одеждой.
– В карцере, – мрачно ответил он, не глядя на Цвайлинга.
– Он что-нибудь натворил? – Цвайлинг облизнул нижнюю губу.
Пиппиг не ответил, молчали и другие, и это отбило у Цвайлинга охоту продолжать расспросы. Не говоря ни слова, он ушел в кабинет, провожаемый подозрительными взглядами заключенных. Пиппиг сквозь зубы выругался ему вслед. Цвайлинг бросил на стул коричневое кожаное пальто и задумался. Неприятное чувство не исчезало. Все говорило о том, что заключенные его подозревают. Он угрюмо смотрел в одну точку. Лучше держать себя ровно, делать вид, будто ничего не знаешь.
Он позвал Пиппига.
– Расскажите-ка, что тут стряслось?
Пиппиг ответил не сразу.
В эту минуту, когда речь зашла о судьбе двух его любимых товарищей, у Пиппига возникло неодолимое желание дать волю своим самым глубоким чувствам; он питал обманчивую надежду, что ему удастся смягчить сердце того, кто сидит сейчас перед ним, прощупывая его взглядом. Что более высокое и благородное мог доверить Пиппиг эсэсовцу, чем свое вечно попираемое человеческое «я», заточенное в полосатую серо-синюю одежду, как в клетку? Стремление заговорить по-человечески было так сильно, что сердце уже готово было размягчиться, и на какой-то миг Пиппиг поверил, что это осуществимо. Мысли уже начали складываться в слова. Но вдруг, будто прозрев, он увидел всю подлость и коварство, написанные на лице Цвайлинга, и сдержал свой порыв.