В карцере стояла мертвая тишина. Фёрсте лежал, закинув руки за голову. Сколько же сейчас времени? За стенами шелестел непрекращающийся дождь. Фёрсте было задремал, но вдруг очнулся, как от толчка. Коридор ожил.
Раздались тяжелые шаги. Фёрсте прислушался, он уже окончательно проснулся. По шагам, прошаркавшим мимо его камеры, он узнал Мандрила. Вместе с Мандрилом явились Райнебот и Клуттиг, они сбросили с себя мокрые плащи. Райнебот сел на койку; Клуттиг в расстегнутом кителе беспокойно сновал по комнате. На столе Мандрила белел освещенный изнутри череп. Рядом лежала плеть из длинных кожаных ремней, сшитых в гибкий, квадратного сечения жгут с толстыми латунными кнопками. Они служили для украшения.
Подталкиваемые Мандрилом, Кропинский и Гефель вошли в комнату и остановились, шатаясь и дрожа. Их одежда была еще мокрой. Кропинский стоял, согнувшись и втянув голову в плечи. Его знобило. Гефель тоже трясся от холода. Челюсти его дрожали. Он попытался их сжать, но от этого зубы застучали еще сильнее.
Райнебот разглядывал обоих с интересом знатока. Побои, видимо, сделали свое дело. Он неторопливо поднялся.
– Слушайте, вы, – высокомерно начал он. – Сегодня мы с вами только шутили. А теперь дело пойдет всерьез.
Для начала он снова выбрал Кропинского.
– Я вижу, ты хорошо усвоил немецкий язык. Браво, сынок! – Он взял со стола плеть и покачал ею в воздухе, касаясь носа Кропинского.
– Куда вы дели жидовского ублюдка? – По лицу Кропинского прошла судорога. Он посмотрел на Райнебота, и в его взгляде была мольба. Тот взмахнул плетью. – Считаю до трех, отвечай! – Кропинский сжал губы, лицо его задрожало, словно он собирался заплакать. – Раз… два… три…
Кропинский решительно покачал головой. Райнебот дважды хлестнул его по лицу. Кропинский дико закричал. Удары свистели… Ослепленный, он отпрянул, наткнулся на Клуттига, тот пнул его обратно, и поляк закачался под градом ударов, пока не рухнул с глухим стоном. Райнебот продолжал яростно стегать упавшего, который катался по полу. Все это происходило за спиной у Гефеля. Он стоял, вытянув шею, и прислушивался, перед его отсутствующим взглядом застыло серое лицо Мандрила. Тот, казалось, что-то обдумывал, посматривая на прыгающий кадык Гефеля. Неожиданно Мандрил положил свои огромные ручищи на шею Гефеля и большими пальцами сдавил ему гортань. У Гефеля потемнело в глазах, его тошнило, он задыхался. Но в тот миг, когда он уже терял сознание, Мандрил отпустил его.
Гефель тяжело дышал. За спиной он слышал пронзительные крики разъяренного Клуттига и булькающие, хриплые вопли Кропинского. Райнебот хлестал его, пока поляк не замолк. Тогда он бросил плеть Мандрилу, который ловко поймал ее. На холеном лице юнца не осталось ничего от обычного высокомерия, оно было безобразно искажено. Райнебот вцепился в Гефеля и прохрипел, возбужденный экзекуцией:
– Теперь твой черед!
На Гефеля сзади набросился Клуттиг и вывернул ему руки за спину. Гефель скорчился. Клуттиг уперся коленом ему в поясницу и завел руки еще выше. Гефель взвыл от дикой боли и рухнул на колени. Тогда начал работать Мандрил. Кончик кнута, окованный латунью, безжалостно хлестал по затылку Гефеля. Тот упал лицом на пол и потерял сознание.
– Пока хватит! – остановил Райнебот Мандрила. – Через полчаса продолжим.
Мандрил перетащил истерзанных узников в камеру, облил их ледяной водой и запер дверь.
Очнувшись после холодного душа, Кропинский зашевелился. Он сделал попытку приподняться, но руки подогнулись, и он упал ничком. Кровь стучала в мозгу. Кропинский медленно приходил в себя. Во рту был соленый привкус. Поляк открыл глаза. Гнетущая тишина окружала его в кромешной тьме. В спине он чувствовал колющую боль, и каждый вздох был подобен удару ножа. Голова, казалось, увеличилась вдвое. Так он лежал довольно долго. Несмотря на боль, он грезил, и его сумеречное сознание погружалось в туманные видения, как в ласковые волны. «… у него такие малые ручки, и такой малый носик, и все такое еще малое…» – слышал он собственный голос, и ему казалось, что он улыбается. И вдруг туманное видение стало маленьким пятнышком – и исчезло. Кропинский перепугался. Он стал шарить вокруг себя, почувствовал что-то мокрое и холодное, но вот рука его уперлась в чье-то тело. К поляку полностью вернулось сознание. И хотя вокруг было темно, он понял, что находится в камере, а то, что он нащупал, было Гефелем. Прошло еще некоторое время, и Кропинский более или менее овладел своим разбитым телом. С мучительным трудом он поднялся на колени.
Он хотел заговорить, но губы его невероятно распухли. Срывающимся голосом он окликнул Гефеля:
– Андре!
Тот не шевелился. Лишь после того, как Кропинский потряс его за плечо, он издал глухой стон.
– Андре!..
Кропинский ждал ответа. Рубцы на его лице пульсировали болью. Вдруг Гефель заплакал – судорожно, без слез. Кропинский ощупал лицо и тело друга и не знал, чем ему помочь.
– Андре…
Гефель смолк. Еще какое-то время он лежал, оцепенелый и безмолвный, затем приподнялся. Это стоило ему больших усилий. Он оперся на руки и свесил голову в полном изнеможении. С него стекала вода. Он потрогал нывший затылок; волосы слиплись, прикосновение было болезненным. С затылка на щеки сбегали капли. Но это была не вода… Гефель тыльной стороной ладони вытер рот и простонал:
– Мариан…
– Андре…
– Что они с тобой сделали?
Тяжело дыша, Кропинский ответил, стараясь подбодрить Гефеля:
– Я опять скоро… уже… совсем здоровый…
Они замолчали. Слышно было только их дыхание. Оба думали о перенесенных муках.
Внезапно на потолке вспыхнула лампочка. Дверь распахнулась, и в камеру торопливо вошел Клуттиг. За ним – Райнебот и Мандрил с какими-то веревками.
– Встать!
Резкий голос Клуттига безжалостно прервал одиночество, создававшее иллюзию безопасности, и обнаженные нервы узников затрепетали в ожидании новых мук. Оба с трудом держались на ногах.
Клуттиг сгорал от нетерпения.
– Кто еще состоит в вашей организации?! – заорал он на Гефеля.
Леденящий ужас охватил несчастного.
– Будешь говорить?
Клуттиг схватил Гефеля за грудки и ударил о стену. Гефель упал, как подкошенный. На него набросился Мандрил, вывернул ему руки за спину, связал их веревкой и рывком поставил Гефеля на ноги. Гефель ощутил на своем лице дыхание Клуттига.
– Кто еще? – заорал он опять. – Говори, или я тебя убью!
Гефель застонал. Клуттиг принялся хлестать его по лицу и не переставая вопил:
– Кто еще? Называй имена!
Райнебот некоторое время не мешал, затем отстранил обезумевшего Клуттига и внушительно сказал:
– Говори, Гефель, не то будешь болтаться на веревке, пока не позовешь мамочку.
Теперь Гефель знал, чего от него хотят, но знал также и то, что его ожидает, если он будет молчать. Он собрал все свои силы и со стоном отвернулся, стараясь преодолеть душевные муки. Райнебот следил за борьбой, отражавшейся на лице Гефеля, и, когда ему показалось, что кризис близок, он кивнул Мандрилу:
– Вздернуть!
Словно адское пламя обожгло Гефеля. Он издал протяжный крик. Страх перед ужасной пыткой как бы обнажил его и, казалось, содрал даже кожу. Задыхаясь от крика, он изо всех сил упирался, когда Мандрил потащил его к окну. Перебросив веревку через оконную решетку, Мандрил уже хотел потянуть за конец, но Райнебот остановил его. Заглушая крики Гефеля, он заорал:
– Назови двух! Назови одного, слышишь, только одного! Ну! Говори!
Райнебот выждал несколько секунд. Сейчас страх прорвет плотину воли и затопит ее.
– Ну, живо! Говори!
Но Гефель не слышал его. Он кричал, судорожно мотая головой. Тут Мандрил рванул за веревку.
Руки Гефеля вздернулись вверх, плечевые суставы затрещали. Он повис!.. Его крик перешел в свистящий звук. Напряженные до предела мышцы затылка затвердели, как железо, натянутая шея окаменела. Прикрутив веревку к решетке, Мандрил бросился на Кропинского, испуганно забившегося в угол.
– Я ничего не знать, – рыдал он.
Его связали, подтащили к окну и вздернули рядом с Гефелем. Оба истошно вопили, Райнебот знал, что за этим последует.
Больше двух минут редко кто кричал, силы человека иссякали, их хватало лишь на детский писк. Клуттиг, подбоченясь, стоял перед подвешенными, мигая воспаленными веками. Пока оба кричат, говорить с ними бесполезно, они все равно ничего не слышат. Надо подождать. Мандрил закурил сигарету.
Трое эсэсовцев вели себя так, словно производили научный опыт. У Гефеля голова упала на грудь. Он теперь лишь хрипел. Пора!
– Слушай, Гефель! Мы сейчас тебя отвяжем. Но если ты не скажешь, что тебе известно, будешь болтаться до тех пор, пока не превратишься в паяца. – Райнебот подошел к Кропинскому. – Это относится и к тебе, поляк!
В подкрепление своей угрозы Райнебот схватил обоих за пояса штанов и стал дергать. При каждом рывке, который, казалось, на центнер увеличивал вес висящего тела, Гефель и Кропинский пронзительно вскрикивали. Оба были бледны, как смерть. Райнебот сопровождал эту дьявольскую игру любезными словами:
– Вы сейчас убедитесь, что мы не изверги, мы вас отвяжем. Советую выказать нам свою благодарность.
По его знаку Мандрил отвязал веревки, и оба несчастных рухнули на пол.
Райнебот вопросительно посмотрел на Клуттига, тот кивнул в знак согласия. Мандрил прислонил узников к стене в полусидячем положении. Райнебот носком сапога приподнял свисавшую голову Гефеля.
– Что ты знаешь про Кремера?
Гефель не открывал глаз. На миг он даже почувствовал облегчение от того, что его подбородок покоится на носке сапога.
Райнебот немного подождал, потом отпустил его голову, и она опять упала на грудь.
– Хорошо, начнем с другого конца. Что ты можешь рассказать о себе самом?
Тишину ожидания, длившуюся несколько секунд, нарушил Клуттиг. Бросившись на заключенных, словно футболист на мяч, он бешено заревел:
– Говорите, негодяи!
Райнебот, будучи умнее и выдержаннее, сделал Клуттигу знак пока не вмешиваться. Он склонился к обоим: