Фёрсте безропотно выполнял свою работу. Он был в карцере «тенью» Мандрила. Тому никогда не приходилось его звать, в нужную минуту Фёрсте оказывался на месте. Мандрилу ни о чем не надо было заботиться, все содержалось в полном порядке. И Мандрил за многие годы привык к своей «тени».
С тех пор как Гефель с Кропинским попали в карцер и у Фёрсте наладилось общение с электриком, служителю карцера захотелось помочь обоим несчастным. Но что он мог сделать?
Он знал, что Гефель и Кропинский пока еще не должны были умереть. Пока… После пытки струбциной Гефель в лихорадке валялся на мокром и холодном цементном полу. Не только Кропинский, но и Фёрсте опасались, что больной в бреду может выдать тайны, которые он до сих пор так стойко хранил.
Подметая и без того чистый пол, Фёрсте беспокойно сновал мимо пятой камеры, куда только что вошли Райнебот, Клуттиг и Мандрил. Они загнали Кропинского в угол и с любопытством наблюдали за Гефелем, которого трясла лихорадка. Он бредил. Виски у Гефеля посинели и распухли. Нижняя челюсть дрожала, зубы выбивали дробь.
Мандрил покуривал сигарету. Клуттиг, нагнувшись, прислушивался. Разрозненные слова, обрывки фраз слетали с трясущихся губ Гефеля. То шепот, сбивчивый и горячий, то выкрики:
– Ты… прав… Вальтер… ты… прав…
Гефель застонал и открыл мутные глаза, его веки дрожали. Стеклянным взглядом он всматривался в пустоту, но не понимал, где находится. Потом, судорожно прижав руки к груди, вдруг закричал:
– Партия здесь… здесь! – Тело его напряглось, лицо потемнело, он с усилием втянул в себя воздух, и внезапная судорога разрешилась пронзительными воплями: – Краа… я… назову… имена… краа, краа… – Крики захлебнулись.
Клуттига охватило возбуждение.
– Хочет назвать имена! – обрадовался он и, словно надеясь вытрясти их из больного, стал пинать его сапогом. Голова Гефеля конвульсивно дергалась из стороны в сторону, сжатые руки вытянулись, и Гефель залился плачем.
– Здесь… здесь… – слышалось сквозь рыдания. – Ты… прав, Вальтер… она здесь… здесь… и ребенок… она должна защитить, защитить…
Как и тогда, во время нестерпимой пытки, Гефель заколотил кулаками и ногами по каменному полу. Громкий плач перешел во всхлипыванье, на воспаленных губах выступила пена.
Райнебот заложил палец за борт кителя. Клуттиг выпрямился и вопросительно посмотрел на Райнебота. Тот попытался связать отрывочные слова.
– Партия получила от Вальтера задание защитить ребенка. – Райнебот прищурился. – Понятно, господин гауптштурмфюрер? Заполучив ребенка, мы заполучим и партию.
Быстро пройдя в угол камеры, Райнебот ударом сапога заставил Кропинского встать, схватил его за грудки и начал с ожесточением колотить головой о стену.
– Где ребенок? Проклятая польская падаль! Где ребенок? Не скажешь, собака, так околеешь раньше его! Где ребенок? – Озверевший Райнебот метнулся к Клуттигу. – Ребенка! Найти ребенка! – С тупой яростью он смотрел на бьющегося в лихорадке Гефеля. – Этот гад не смеет подохнуть. Он еще нужен… Здесь пока нечего делать. Пошли! – крикнул он Клуттигу, и они вышли в коридор. Мандрил последовал за ними.
Когда спустя некоторое время он вернулся в камеру, то увидел, что Гефель лежит на старом тюфяке, завернутый в два рваных одеяла, а Фёрсте на коленях стоит возле него. Игнорируя присутствие Мандрила, внешне он был полностью спокоен, словно не делал ничего необычного.
У Мандрила от изумления захватило дух. Приняв смелое решение помочь арестанту, Фёрсте поставил на карту все. Либо Мандрил сейчас затопчет его сапогами и сбросит Гефеля с тюфяка, либо…
– Что это значит? – услышал Фёрсте сиплый голос.
Отчаянный прыжок в неизвестное, казалось, удался. Теперь надо закрепить достигнутое. Фёрсте выпрямился с равнодушным видом и, выходя из камеры, мимоходом бросил:
– Этот не должен околеть, он вам еще нужен.
Через минуту – у Фёрсте все было заранее приготовлено – он вернулся с мокрой тряпкой и положил ее Гефелю на пылающий лоб. Именно на необычность – в карцере еще ни одному арестанту не оказывали помощи, и меньше всего человеку обреченному, – именно на необычность своего поступка и рассчитывал Фёрсте.
Мандрил наблюдал за уборщиком, пораженный тем, что такими простыми приемами можно сделать умирающего «годным к использованию».
Палач что-то буркнул, выражая не то неудовольствие, не то согласие.
– Но только самое необходимое!
– У нас не санаторий, – ответил Фёрсте.
Найти ребенка! Клуттиг готов был обыскать весь лагерь. Райнебот рассмеялся.
– Господи помилуй! Как ты себе это представляешь? Пятьдесят тысяч человек. Целый город! Можешь ли ты в городе сразу быть повсюду? Они станут перебрасывать ребенка, а мы будем бегать по кругу, как бараны. Неужели ты напоследок хочешь выставить себя на посмешище? – Райнебот плюхнулся на стул и заложил палец за борт кителя. – Чертово дерьмо! – Он вскочил и шмякнул фуражку о стол. – Что с нами будет?
Клуттиг попытался съязвить.
– Ты, кажется, собирался в Испанию?
– Ах, Испания…
Райнебот капризно махнул рукой. Клуттиг закурил.
– А пока что распустил нюни?
– Распустил нюни? – ядовито хохотнул Райнебот и вдруг направился к карте.
Два дня назад верховное командование сообщило, что англичанам и американцам после шестидневных атак удалось расширить свой плацдарм до Бохольта, Боркена и Дорстена и ворваться в Гамборн. А сегодня в утренней сводке передали: «Крепость Кюстрин после упорных боев пала под натиском превосходящих сил противника…»
Большевики!
За эти дни на Западном фронте появились совершенно новые названия. На севере бои, по-видимому, шли уже под Падерборном. С юга удар был направлен из долины Лана в сторону Бад-Трейза, Герсфельда и Фульда.
Американцы!
Трейза – это путь к Касселю. Фульда – прямая дорога на Эйзенах. Глаза Райнебота беспокойно бегали по карте.
– Чертово дерьмо! – Его лицо будто распухло. Он повернулся к Клуттигу. – Так-то, мой милый!.. А наш дипломат уже готовится к приему: «Прошу пожаловать, господа! Прошу вас: жидовские плутократы, большевики, все к вашим услугам!» – Он выпятил челюсть и поджал губу. – Чертово дерьмо! – И сразу переменил тон: – А в карцер мы все-таки засадили не тех!
Клуттиг от неожиданности замер, так и не донеся сигарету до рта.
– Не тех? Ну, знаешь!..
– Конечно, не что касается всего аппарата, тут все верно. Но эти собаки молчат! – раздраженно сказал Райнебот. – Надо еще раз прощупать вещевую команду, да хорошенько. Наверняка найдется один, кто наложит в штаны. Он-то нам и нужен!
– Опять на склад? Сейчас? – удивился Клуттиг.
Райнебот отмахнулся.
– Одним нам уже не справиться, времени не хватит… Попросим гестапо.
Он бросил это слово, как нож. Клуттигу стало не по себе.
– Ну это уж слишком! Довольно и того, что мы заварили кашу на свой страх и риск. А тут еще гестапо!.. Если узнает начальник лагеря…
– И этот человек еще хотел стать начальником лагеря!.. – процедил Райнебот. – Впрочем, завтра мы все равно напялим штатское тряпье, если, конечно, успеем, и тогда прощай, славное время. Но пока я ношу этот мундир…
Он встал в вызывающую позу. Клуттиг снова почувствовал превосходство этого юнца. Бывшему владельцу плиссировочной мастерской стало вдруг не по себе в мундире гауптштурмфюрера.
– Что ж, хорошо, – согласился он, – гестапо так гестапо!..
Работники вещевой команды, чувствуя пристальное внимание к себе лагерного начальства, были готовы к тому, что в любой час может грянуть беда. И все же появление Клуттига и Райнебота поразило их, как неожиданный удар. Даже Цвайлинг был настолько смущен приходом своих коллег, что в трусливом ожидании не сводил с них глаз. Не коснется ли это посещение и его? Заключенных тут же построили. В заднем ряду стоял Бурах. Он наблюдал за происходящим с чуть заметной усмешкой – у него-то было отличное алиби. Розе стоял в первом ряду, белый, как мел, и старался побороть дрожь в руках и ногах. Пиппиг стоял на месте Гефеля. Сделав шаг вперед, он доложил:
– Команда вещевого склада построена.
– Новый капо, а? – спросил Райнебот, ни к кому не обращаясь, и пошел вдоль рядов. Клуттиг последовал за ним.
Пиппиг мучился догадками: в чем причина опасного визита? Неужели Гефель?.. Эту мысль Пиппиг загнал в самый дальний уголок сознания. Бурах, Цвайлинг? Взор Пиппига скользнул по лицу Цвайлинга. Не его ли рук дело?
Цвайлинг, как и заключенные, застыл на месте.
Райнебот шагал вдоль рядов и мысленно отмечал, кого стоит изъять. Испуг на окаменевших лицах, мертвая тишина, которую нарушал только скрип его сапог: раз – два, раз – два, Райнебот упивался своей властью. Раз – два, раз – два. На губах играла циничная усмешка. «Эти болваны готовы наложить в штаны от одного нашего вида. Если б они знали, что и мы недалеки от этого!..» – посмеивался над собой Райнебот.
А заключенный Пиппиг в это время думал: «Вот вы видите, что мы стоим навытяжку перед вами, и воображаете, будто боимся вас. Погодите малость! Вы сами уже готовы наделать в штаны. Недолго тебе еще барабанить пальцами по кителю, подлая рожа!..»
В седьмом ряду по прямой от среднего окна…
Раз – два, раз – два…
Перед Розе Райнебот остановился. Он заметил испуг, плясавший у того в глазах. «Этот, кажется, подойдет!» Потянув за пуговицу куртки, Райнебот вытащил Розе из строя.
– Вы пожилой и разумный человек. Как вы могли впутаться в эту дурацкую историю?
– Господин комендант… у меня… Я ничего не знаю… ровно ничего…
Райнеботу стало весело. Он представил себе, что держит Розе за шиворот и тот болтается в воздухе. Да, именно такой ему и нужен!
– У вас или не у вас и знаете вы или не знаете – это еще выяснится. – сказал Райнебот со свойственным ему циничным натиском и вытянул Розе из строя. У того душа ушла в пятки.
– Господин комендант… я, право же, не…
«Еще слово, и я удавлю его!» – подумал Пиппиг.
Райнебот круто повернулся к Розе: