– Молчать! Свинья!
Окрик прозвучал, как выстрел. Тактика! Исключительно бесстрастная тактика запугивания. Райнеботу доставляло удовольствие, что он овладел ею в совершенстве. Следующего Райнебот поманил пальцем и молча указал на место рядом с Розе. Этим следующим был Пиппиг. Он вышел из строя, стал подле Розе и, улучив миг, ткнул его в спину. Пиппиг кипел от гнева.
В шестьдесят первый блок нежданно явился Кремер.
Малыш сидел на полу за нарами. Цидковский хотел было накинуть на него одеяло, чтобы скрыть от старосты, но тот махнул рукой.
– Оставь! Я все знаю.
Посыльный от Риомана принес ему бутылку молока и печенье. Кремер извлек все это из карманов и хотел протянуть ребенку, но почему-то застеснялся и передал Цидковскому.
– Держи!
Цидковский с благодарностью принял сокровища. Его лицо в глубоких морщинах просияло. Он спрятал бутылку и сверток в постель.
Кремер подошел к ребенку. Мальчик смотрел на большого, серьезного мужчину теплыми бархатными глазами маленького красивого зверька, и в них отражалась мудрость тысячелетий, еще недоступная человеку. Кремер прочитал на детском лице уже зрелые мысли, и это его потрясло.
Он оглядел помещение. Оно было оборудовано под амбулаторию: простой стол, несколько стульев, на этажерке – пузырьки, банки с мазями, скальпели, ножницы – самые необходимые материалы и инструменты для лечения paн.
– Куда ты спрячешь ребенка в случае опасности? – спросил он начальственным тоном.
Цидковский, улыбнувшись, покачал головой.
– Опасно нету. Сюда никто ходит. Ни врач, ни эсэс. Мальчик быстро шмыг-шмыг под нары. – Он рассмеялся.
Кремер сердито отчитал поляка.
– Нет опасности? Да что ты знаешь? Только что со склада уволокли полкоманды! Ищут ребенка. Стоит им у одного-единственного дознаться, где мальчик, как нагрянут сюда и начнут ползать по всем углам. Что тогда?
Цидковский, перепугавшись, схватил малыша на руки и прижал к себе.
– Куда? – страдальчески произнес он, затравленно озираясь по сторонам.
– Вот именно, куда? – гремел Кремер. – Защитники называется! Об этом надо было подумать прежде всего! Ребенок не игрушка, черт побери!
Цидковский почти не слушал упреков Кремера, он искал подходящий тайник. Первая мысль – спрятать ребенка среди больных – была сразу же отброшена. Оставалось только это помещение. Но где здесь надежный уголок?
Поляк лихорадочно осматривался вокруг, взглянул даже вверх, на стропила.
– Ну, так как же? – торопил его Кремер.
Цидковский пожал плечами. И вдруг его осенило. Посадив мальчика на нары, он прошел в угол, где стоял большой цинковый бак. Поляк в раздумье остановился перед баком и, когда подошел Кремер, сказал:
– Вот туда! – Он снял крышку.
– Ты спятил? – в ужасе воскликнул Кремер, заглянув в бак, который наполовину был забит гнойными и окровавленными бинтами.
Но Цидковский улыбался. Попросив Кремера обождать, он вызвал двух помощников.
Кремер слушал кипучую польскую речь Цидковского, который давал землякам указания, сопровождая их энергичными жестами. Санитары тотчас бросились выполнять поручение. Один стал опорожнять бак от грязных бинтов, а другой прибежал со щеткой и тряпками.
Скорее таз! Дезинфекционный раствор! Вымыть бак! Цидковский меж тем взял жестяную крышку и с помощью молотка загнул ее края. Крышка стала меньше. Цидковский просунул ее в суживающийся ко дну бак, она застряла примерно посередине. Поверх нее он набросал бинты. Они вываливались через края, создавая впечатление, что бак переполнен.
Вот и тайник на случай опасности!
Зная эсэсовцев, можно было не сомневаться, что они станут совать нос во все углы, но бак с его отвратительным содержимым обойдут подальше. Это понимал и Кремер, и Цидковскому оставалось только заверить лагерного старосту, что впредь кто-нибудь из его людей постоянно будет на страже и в случае появления эсэсовцев ребенка в одну минуту…
– Ты понимаешь, – тараторил Цидковский, воодушевленный удачной выдумкой, – бинты – вон, ребенок – в бак, закрыть крышка, бинты наверх, добже! – Он напряженно всматривался в лицо Кремера, ожидая одобрения.
Кремер опустил глаза. Да, наверно, это был лучший выход. А дальнейшее зависит от случая. Если эсэсовцы потребуют, чтобы опорожнили бак – Кремер оглядел обступивших его поляков, – ребенок умрет, а с ним и эти три храбрых человека. В глазах этих людей он увидел упорство и непоколебимость, – и такими они пойдут на смерть. Три пары глаз устремлены на него. Он ничего не знал об этих людях. Серо-синяя полосатая одежда болталась на их истощенных телах. И пусть на щеках торчала щетина, словно мох в канавках, пусть от недоедания обострились скулы, но глаза на изможденных лицах светились негасимым светом. Ни голод, ни страдания не могли замутить этих ясных глаз. Они, как светочи, посылали лучи из бездны человеческого унижения. Только выстрел зверя в сером мундире мог погасить этот блеск. Но и тогда его угасание было бы подобно тихому закату светила, а мрак смерти стал бы легким покрывалом, окутывающим вечную красоту.
Кремер, быть может, не думал именно так, но переживал в глубине души нечто подобное.
Цидковский дружески кивнул ему. Этот привет человеческого сердца перекинулся мостом между двумя людьми, который никто и никогда не сможет разрушить.
Кремер подошел к нарам. Ласково погладил малыша по головке, ничего не сказал и только подумал: «Бедный майский жучок!..» И в памяти всплыло: он, мальчишка, сажает жучков в коробочку, в крышке которой проделаны дырочки.
Непомерная тяжесть лежала на сердце у Кремера. Для ребенка он сделал все, что было возможно. Но сколько еще нужно сделать! Разве не держал этот ребенок, сам того не ведая, в своих невинных ручонках ту нить, которая скрепляла все?
Кремер задумчиво смотрел на маленькое существо. Из-за него Гефель и Кропинский попали в карцер. Из-за него десятерых из вещевой команды увели неведомо куда. Из-за него тысяча неизвестных пока борцов подвергалась постоянной опасности, а теперь вот трое добрых поляков готовы защищать ребенка голыми руками.
Сколь запутанны хитросплетения и повороты судьбы. Какими сложными путями приходится идти человеку, чтобы пробиться сквозь этот ад, населенный диким зверьем! На каждом шагу опасности. Каждый миг он может сорваться в пропасть… Нет, это не так! Дело обстоит иначе. То, что с ребенком соприкасается больше и больше людей, – это не лавина, которая грозит всех похоронить под собой, а сеть, которая шире и шире охватывает их защитным покровом.
От стойкости Гефеля и Кропинского, через преданность Пиппига, к самоотверженности этих трех простых людей тянулась нить, и чем больше за нее дергали, тем прочнее становилась вся сеть.
Так обстояло дело, а не иначе! Кремер будто глотнул свежего воздуха. Он протянул Цидковскому руку.
– Ну, старина, – добродушно пробурчал он, – ни пуха ни пера!
Цидковский и не сомневался в успехе.
В Малом лагере царила невообразимая суматоха. Толпами валили из бани новички. До прохода в проволочном ограждении их сопровождала внутрилагерная охрана. Те, кто не успел одеться, шли голые или в одних штанах, таща в охапке одежду. Многие несли в руках неуклюжие деревянные башмаки, шлепая босиком по гравию. Новичков принимали усталые, издерганные старосты блоков, которые не знали, как разместить эту массу в давно уже переполненных «конюшнях». А новоприбывшие, изнуренные многодневными пешими переходами и сбитые с толку хаосом непривычной обстановки, без вины становились причиной всеобщего раздражения. Их гоняли то туда, то сюда и всякий раз формировали из них новые группы.
Каждый староста стремился принять как можно меньше новичков, отчего в кишащей массе никак не мог установиться порядок, и Кремеру, когда он вернулся от Цидковского, пришлось действовать круто. Он распределил людей по блокам, не слушая протестов и не считаясь с перегрузкой помещений, – пусть старосты сами справляются.
Хлынувший поток новичков нужно было «рассредоточить» по каналам, чтобы избежать «наводнения». Ворча и ругаясь, старосты блоков вели навязанные им толпы в бараки, где начинались новые волнения, давка и галдеж. Каждая «конюшня» гудела и жужжала, как улей.
Наученные горьким опытом, «старожилы» спешили забраться в «гнезда» на трехъярусных нарах. Они лежали там, как приклеенные, и каждый яростно защищал свое место от нежеланного прибавления семейства. Среди вавилонского смешения языков, вопящих, взбудораженных людей дневальные казались немыми и глухими. Они энергично запихивали новых в стойла и на нары, тесня старых. Однако лишь немногим доставалось вожделенное лежачее место. Остальных просто втискивали в переполненный «вагон для скота». По грубому дощатому полу прыгали потревоженные блохи.
Клуттиг сам доставил арестованных в Веймар и передал местному гестапо. Райнебот нетерпеливо ждал возвращения помощника начальника лагеря и, когда тот прибыл, уединился с ним в своем кабинете. Там он вручил Клуттигу список, поданный Цвайлингом.
Клуттиг жадно прочитал его и вздохнул с облегчением.
– Ну, это уже кое-что! А имена те?
Райнебот воспринял сомнение как критику своих действий.
– Все, кто здесь назван, вероятные члены тайной организации. Так-то!.. Что, неясно?.. Сейчас не время для вопросов. – Он нервно зашагал по комнате. – Слышал последнюю сводку? Наступление на Кассель. А от Касселя до Эйзенаха рукой подать. Понимаешь, что это значит? – Райнебот сухо рассмеялся. – Будь доволен тем немногим, что я могу тебе предложить.
В словах Райнебота послышался упрек. Если уж он нервничает…
Клуттиг еще раз пробежал глазами список. Первым был Кремер. Далее следовали фамилии многих заключенных «старожилов», хорошо известных в лагере. Клуттиг поджал губы и задумался. Если хоть половина названных выбрана удачно, этого хватит, чтобы добраться до руководящего центра организации. В ближайшие дни положение на фронте решит судьбу лагеря!.. И вправду, для расспросов и проверок не оставалось времени. Нужно было действовать решительно.