Подошел Гефель.
– Что же с ним делать? – растерянно зашептал Пиппиг. – Если он им попадется, убьют.
Гефель опустился на колени и в раздумье посмотрел в лицо малютке.
– Nie mówi. Он не говорит, – в отчаянии объяснил Кропинский.
Появление еще одного незнакомого человека, по-видимому, напугало ребенка. Он теребил свою рваную курточку, лицо же оставалось странно застывшим. Похоже было, что он и плакать не умеет.
Гефель взял беспокойную ручку малыша.
– Кто же ты, маленький?
Ребенок пошевелил губами и проглотил слюну.
– Он голоден! – Пиппиг просиял от своей догадливости. – Я что-нибудь принесу.
Гефель поднялся и глубоко вздохнул. Все трое беспомощно переглянулись. Гефель сдвинул шапку на затылок.
– Да-да… конечно… – пробормотал он.
Пиппиг усмотрел в этом знак согласия и хотел уже идти. Однако бормотание Гефеля было всего лишь попыткой привести в порядок блуждающие мысли. Что будет с ребенком? Куда его деть? Пока что придется спрятать его здесь. Гефель остановил Пиппига и задумался.
– Приготовь ребенку постель, – сказал он наконец Кропинскому. – Возьми старые шинели, положи в углу и…
Он запнулся. Пиппиг вопросительно посмотрел на него. На лице Гефеля отразилась тревога.
– А что, если малыш закричит? – Гефель прижал руку ко лбу. – Когда маленькие дети пугаются, они кричат… Что же делать, черт возьми? – Он уставился на ребенка и долго смотрел на него. – А может… может, он и кричать не умеет?.. – Гефель взял малыша за плечи и слегка потряс. – Тебе нельзя кричать, слышишь? Не то придет эсэс.
Внезапно лицо ребенка перекосилось от ужаса. Он вырвался, забрался опять в чемодан, съежился в комок и закрыл ручками лицо.
– Понимает, – пробормотал Пиппиг.
Чтобы проверить свое предположение, он захлопнул крышку. Они прислушались. Из чемодана – ни звука.
– Ну, ясно, он понимает, – повторил Пиппиг и снова открыл чемодан.
Ребенок не шелохнулся. Кропинский поднял его, и малютка, как скрючившееся насекомое, повис у него на руках. Трое мужчин растерянно глядели на диковинное создание, и Пиппиг произнес:
– Боже, через что только прошел этот кроха?
Гефель взял у Кропинского ребенка и повернул его, чтобы лучше рассмотреть. Малютка втянул ножки и головку, прижал ручки к лицу. Он был похож на младенца, только что извлеченного из материнского чрева, или на жука, который прикинулся мертвым. Потрясенный Гефель возвратил малыша Кропинскому, и тот, прижав ребенка к себе, стал что-то нашептывать ему по-польски.
– Он наверняка будет вести себя тихо, – глухо произнес Гефель и сжал губы.
Снова все трое переглянулись. Каждый ждал, что другой предложит какое-то решение в этом необычном деле. Опасаясь, как бы их отсутствие не было замечено Цвайлингом, Гефель потянул Пиппига.
– Пойдем, – бросил он и, обращаясь к Кропинскому, сказал: – А ты оставайся здесь, пока все не разойдутся.
Кропинский опустил оцепенелый комочек обратно в чемодан. У него тряслись руки, пока он из нескольких шинелей сооружал ребенку постель. Бережно уложив малыша, он укрыл его и осторожно отвел ручонки от лица. При этом поляк заметил, что малютка слегка сопротивляется, но глаза его оставались крепко зажмуренными.
К тому времени, когда Пиппиг принес кружку кофе и кусок хлеба, Кропинскому удалось уговорить мальчонку открыть глаза. Поляк усадил его и подал алюминиевую кружку. Ребенок начал жадно пить. Пиппиг с ободряющей улыбкой протянул хлеб. Но ребенок не взял его.
– Боится! – решил Пиппиг и сунул хлеб ему в ручки. – Ешь! – ласково сказал он.
– Теперь ты должен поесть и уснуть, – зашептал Кропинский. – И ничего не бойся! Мы с дядей Пиппигом посторожим. И я возьму тебя с собой в Польшу. – Он, посмеиваясь, указал на себя. – У меня там есть домик!
Ребенок поднял на Кропинского серьезные глаза, личико его выражало напряженное внимание. Малютка приоткрыл рот и вдруг с проворством зверька уполз под шинели. Они подождали немного, но ребенок не вылезал. Кропинский тихонько приподнял шинель. Мальчик лежал на боку и жевал хлеб. Бережно накрыв ребенка, Кропинский и Пиппиг покинули укромное место и заложили проход грудой мешков. Прислушались. За мешками было тихо.
Когда они вернулись в переднее помещение, команда уже собралась на ежевечернюю поверку. Заключенные, работавшие на вещевом складе, числились «прикомандированными», они были заняты более продолжительное время и потому не участвовали в общей поверке лагеря на аппельплаце. Их пересчитывал на месте работы командофюрер, эсэсовец низшего ранга, и рапортовал коменданту, который делал отметку в общем списке. Цвайлинг только что вышел из своего кабинета, и Пиппиг с Кропинским поспешно встали в строй. Чтобы прикрыть их опоздание, Гефель сердито проворчал:
– Вам что, нужно особое приглашение?
Вытянувшись с шапкой в руке перед Цвайлингом, он доложил:
– Команда вещевого склада в количестве двадцати заключенных построена на поверку! – и стал в общий строй.
Цвайлинг шагал, считая заключенных.
Гефель напряженно прислушивался к звукам из глубины склада. А вдруг ребенок все-таки испугается и закричит?
Сосчитав людей, Цвайлинг махнул рукой, что означало – «Разойдись!». Строй распался, и заключенные возвратились к своим занятиям. Только Гефель остался на месте – он не заметил знака Цвайлинга.
– Что еще? – невыразительным, тягучим голосом спросил тот.
Гефель вздрогнул.
– Ничего, гауптшарфюрер!
Цвайлинг подошел к столу и подписал рапорт.
– О чем это вы сейчас задумались?
Это должно было звучать дружелюбно.
– Ни о чем особенном, гауптшарфюрер.
Цвайлинг, приоткрыв рот, коснулся кончиком языка нижней губы: это означало у него улыбку.
– Верно, побывали дома, а?
Гефель пожал плечами и недоуменно спросил:
– То есть как?
Цвайлинг не ответил. Многозначительно усмехнувшись, он ушел в кабинет и вскоре покинул склад, чтобы сдать рапорт. На нем было коричневое кожаное пальто – признак, что он больше не вернется. Ключи от склада Гефель в конце дня сдавал на вахту у ворот.
В канцелярии вокруг Гефеля столпились заключенные, они желали узнать подробности, так как Розе проболтался. Когда Гефель выругал его, тот начал громко оправдываться:
– Я в ваших фокусах не участвую.
Заключенные шумели, перебивая друг друга:
– Где, где ребенок?
– Тихо! – осадил их Гефель и посмотрел на Розе: – Никто не затевает фокусов. Ребенок только переночует здесь, а завтра покинет лагерь.
Кропинский слушал с удивлением. Пиппиг молчал. Может Гефель придумал отговорку для Розе? Заключенные хотели взглянуть на малыша. Они прокрались в дальний угол. Кропинский осторожно приподнял шинель. Заглядывая друг другу через плечо, все рассматривали маленькое существо. Ребенок лежал, свернувшись, как личинка, и спал. Лица заключенных просияли, они давно не видели детей. Вот диво!
– Самый настоящий человечек…
Гефель дал им вдоволь насмотреться, а затем тихо сказал:
– Ладно, парни, дайте ему поспать. И чтобы никому ни слова.
Кропинский сиял. Он тихонько накрыл спящего, и заключенные на цыпочках удалились. В этот вечер все слонялись без дела по канцелярии, сидели на длинном столе, болтали и радовались, сами толком не зная чему. Счастливее всех был Кропинский.
– Польский малыш, польский малыш! – с гордостью повторял он ежеминутно и улыбался.
Пиппиг заметил, что Гефель избегает его. После работы Пиппиг подсел в бараке к нему за стол и молча стал смотреть, как тот без удовольствия хлебает остывший суп. Гефель догадывался, о чем хочет спросить Пиппиг. Он с досадой бросил ложку в миску и поднялся.
– Ребенка придется куда-то деть, – прервал молчание Пиппиг.
Гефель отмахнулся и, протиснувшись между рядами столов, направился в умывальную сполоснуть миску. Пиппиг пошел за ним. Здесь они были одни.
– Куда же ты его денешь?
Вот привязался! Гефель недовольно нахмурил брови.
– Отстань!
Пиппиг промолчал. К такому тону Гефеля он не привык. Тот почувствовал это и с раздражением, а отчасти из желания оправдаться набросился на Пиппига:
– У меня свои соображения. Ребенок завтра исчезнет. Не спрашивай ни о чем!
Он вышел из умывальной. Пиппиг остался. Что это нашло на капо?
Гефель поспешно покинул барак. На дворе все еще моросил пронизывающий мелкий дождь. Гефель зябко поежился. Он сожалел, что так грубо обошелся с Пиппигом. Но рассказать этому славному парню причину своего молчания он не мог – то была глубочайшая тайна. Ни Пиппиг, ни кто-либо другой из команды не знали, что он, бывший фельдфебель рейхсверовского гарнизона в Берлине и член коммунистической партии, здесь, в лагере, был военным инструктором интернациональных групп Сопротивления.
Из интернационального лагерного комитета с течением времени образовался центр Сопротивления. Первоначально в интернациональном лагерном комитете, ИЛКе, объединились члены коммунистических партий разных стран просто как представители своих наций, чтобы помочь тысячам согнанных в лагерь людей осознать свою общность, наладить взаимопонимание между национальностями и пробудить чувство солидарности, которого вначале не было и в помине. По образу мыслей и действий заключенные представляли собою разнородную массу. Например, из числа заключенных-немцев одни только профессиональные преступники занимали несколько бараков. А среди этих уголовников немало ради личной выгоды унизились до роли добровольных приспешников эсэсовцев. Они были заодно с блокфюрерами и командофюрерами и становились доносчиками и холуями, как их называли в лагере, и часто причиняли вред достойным заключенным, которые не соглашались издеваться над товарищами. В каждом бараке, даже среди политических заключенных любой национальности, попадались ненадежные элементы, которые собственную жизнь ставили выше общего блага и безопасности.
Не каждый, носивший красный треугольник[4]