Никто не отозвался, все словно спрятались друг от друга, погрузившись в молчание. Теперь момент созрел. С нескрываемым торжеством Швааль объявил:
– Энергии гауптштурмфюрера Клуттига мы обязаны тем, что наконец-то, буквально в последнюю минуту, обнаружены коноводы тайной организации. Этим он оказал нам неоценимую услугу. Я распорядился расстрелять эту верхушку заговорщиков и убежден, что он выполнит мой приказ умно и осмотрительно.
– А что будет дальше? – спросил молчавший до сих пор Камлот.
Швааль удивленно поднял брови.
– Дальше выполняется приказ рейхсфюрера СС, – сказал он.
– Гиммлера? – лениво заговорил Камлот. – Вздор! Он отсиживается в убежище, там ему легко приказывать. А я должен возиться с этим сбродом?.. Уничтожить всю банду до последнего – вот мое мнение!
Швааль встревоженно повернулся к нему.
– А американцы?
Камлот с равнодушным видом засунул руки в карманы.
– Не мелите чепухи, Швааль. Прежде чем они заявятся, я успею все закончить и буду уже за тридевять земель.
Ои расхохотался. Швааль побелел. Его дряблые щеки тряслись.
– Именем рейхсфюрера СС вы обязаны мне подчиняться! – вдруг истерически закричал он. – Кто здесь начальник?
– А кто командует частями: вы или я? – нанес Камлот ответный удар.
Клуттиг вскочил. В два прыжка он очутился подле штурмбаннфюрера, словно став под его защиту. От волнения он не мог произнести ни слова и только злобно смотрел на Швааля. Поднялись и остальные. Назревал скандал. Но Швааль разрядил напряжение.
– Мятеж? Заговор? – заорал он.
У Камлота ничего подобного и в мыслях не было, и он ответил довольно миролюбиво:
– Не болтайте попусту! Заговор? Чепуха! Просто мне неохота тащиться отсюда с этой сволочью. Расщелкать – и все!
Он сел в кожаное кресло у длинного стола и закурил. Под защитой этого могущественного «союзника» Клуттиг почувствовал себя сильнее.
– Уничтожить! Я тоже на этом настаиваю! – завопил он и демонстративно стал рядом с Камлотом.
Все закричали, зашумели, замахали руками. Наиболее свирепые из блокфюреров, хотя их верховным главнокомандующим был Швааль, поддерживали Камлота.
Виттиг, адъютант Швааля, орал на них, а те орали на него. Фуражки съехали на затылки, мелькали руки. Различия в звании, которые всегда тщательно соблюдались, вдруг исчезли. Виттиг заслонил собою Швааля и крикнул:
– Господин начальник лагеря, прикажите всем немедленно замолчать!
Шум сразу стих.
Блокфюреры, стоявшие вблизи начальника лагеря, с перепугу вытянулись в струнку. Лишь один человек не принимал участия в перепалке – Райнебот. Несмотря на то что он был тоже взволнован, видя, как с каждой минутой меняется ситуация, и понимая, что сейчас должен решиться спор между двумя противоборствующими силами, молодой комендант превосходно владел собой.
Казалось, теперь снова берет верх начальник лагеря. Воспользовавшись наступившей тишиной, Вайзанг ударил кулаком по столу и злобно зарычал:
– Проклятые черти, чтоб вас! Что сказал Швааль, то и будет! Он наш начальник, других нет!
Его словно не слышали. Райнебот сощурил глаза: что же будет? Камлот смял в пепельнице окурок и поднялся. Ему было неловко за происшедшее. Все это подрывало авторитет того иерархического круга, к которому он, как офицер старшего ранга, принадлежал. Его разногласие со Шваалем возникло не из «высших» соображений, а из стремления спасти свою шкуру. Поперек дороги стояла масса заключенных. Что ему до американцев? Своя рубашка ближе к телу. Он не понимал начальника лагеря: зачем во время бегства обременять себя лагерным сбродом, когда можно сделать гораздо проще: уничтожить всех, кто находится за колючей проволокой, сесть в машины и…
– Вы теперь убедились, что думают ваши подчиненные, – сказал он Шваалю. – Почему же вы отказываетесь стрелять?
Швааль был приперт к стене.
– Кто говорит, что я не хочу стрелять? – сказал он, отступая за письменный стол. – Если будет необходимо, весь лагерь в течение получаса взлетит на воздух!
– Так прикажите! – закричал Клуттиг. – После нас хоть потоп! Если уж мы погибнем, то ни одна большевистская сволочь не должна остаться в живых!
Блокфюреры снова загалдели:
– Расщелкать всю сволочь!
Вновь разгоравшийся скандал грозил спутать тщательно продуманный план Швааля. Твердым шагом он подошел к галдящим.
– Приказываю замолчать!
Решительный тон возымел свое действие. Швааль с удовлетворением отметил, что ему еще повинуются. Воцарилась тишина. К Шваалю вернулась уверенность, и он мгновенно сообразил, что только бесстрашным выступлением ему удастся укрепить поколебленный авторитет. Он воинственно подбоченился и обвел всех свирепым взглядом. Удивительно приятно говорить среди всеобщего оцепенения. И Швааль повторил то, что сказал перед этим:
– Кто говорит, что я не хочу стрелять?
Он чувствовал, что попал в мишень, но в «яблочко», по-видимому, все-таки не попал. Тут же отозвался Камлот.
– Штандартенфюрер! – В его тоне прозвучал вызов. Швааль круто повернулся к штурмбаннфюреру. Их взгляды скрестились. – Даете ли вы слово офицера?
– Даю вам честное слово! – так же резко ответил Швааль.
Казалось, они обменялись выстрелами, и, окинув взглядом присутствующих, Швааль понял, что теперь попал в «десятку».
«Внимание! Смотри в оба! – подумал Райнебот. – Дипломату приходится туго. Но пока что верх одержал он!»
– Прошу занять свои места. – Швааль подождал, пока не восстановился порядок.
Даже Камлот уселся в кресло.
Швааль наслаждался тишиной. Кризис был преодолен. Теперь Швааль снова был старшим офицером и начальником лагеря. Он стоял рядом с Вайзангом. Тот развалился в кресле, широко расставив локти, и всем своим видом старался выразить согласие со штандартенфюрером. Швааль отошел за письменный стол.
– Сейчас я зачитаю телеграмму рейхсфюрера СС. «Ввиду угрозы Тюрингии со стороны Третьей американской армии под командованием генерала Паттона приказываю: подчиненный мне концентрационный лагерь Бухенвальд эвакуировать. Срок и способ выполнения – по усмотрению руководства лагеря. Всю полноту власти осуществляет начальник лагеря. Верность фюреру! Хайль Гитлер! Рейхсфюрер СС Гиммлер».
Молчание.
До чего внушительно прозвучал приказ в устах Швааля. Он выпятил подбородок, ему казалось, что он прочитал это голосом самого Гиммлера. Камлот смотрел на подрагивавший носок своего сапога. Вайзанг, сжав кулаки на коленях, подался вперед. Он моргал слезящимися собачьими глазами. Вот вам! Теперь не до смеху!
Телеграмма произвела на присутствующих заметное впечатление, и Швааль воспользовался этим.
– Лагерь этапируем несколькими партиями, – продолжал Швааль. – Ежедневно – по пятнадцать тысяч человек. Сначала – евреев. Маршрут – Гоф, Нюрнберг, Мюнхен. Штурмбаннфюреру Камлоту распределить конвойные отряды!
– А что делать моим ребятам, когда они доберутся с этим сбродом до Мюнхена? – спросил Камлот.
Швааль улыбнулся уголками рта.
– Сколько этого сброда доберется до Мюнхена – ваше дело, штурмбаннфюрер. Мое дело – не оставлять в лагере трупов.
– Ага, понимаю! – усмехнулся Камлот. – Вы хотите предстать перед американцами лояльным, а грязную работу оставляете мне.
– Вы меня не поняли, штурмбаннфюрер, – тоном учителя ответил Швааль. – За то, сколько заключенных умрет до Мюнхена, вы ответственности не несете. От меня вы, во всяком случае, не получите приказа убивать заключенных. Но заметьте, выстрел по беглецу – не умерщвление, а акт гуманности.
Камлот скрестил руки на груди.
– Хитро, очень хитро.
– Вы ведь любите стрелять, штурмбаннфюрер, – любезно ответил Швааль.
– Можете на это положиться, – отозвался Камлот.
Этой словесной дуэлью они достигли достаточного взаимопонимания.
– О начале операции я отдам дополнительный приказ. С нынешнего дня комендатура и войска должны быть в полной боевой готовности. Увольнения и отпуска отменяются! – Швааль подбоченился, расправил плечи и выпятил живот. – Господа, – уже неофициальным тоном обратился он затем к собравшимся, – рекомендую вам привести в порядок ваши личные дела и вместе с семьями подготовиться к отъезду.
Надзиратель принес Розе на ночь соломенный тюфяк и одеяло. На единственной в камере койке лежал Пиппиг, его состояние час от часу ухудшалось. Вчера, когда Розе разговаривал со своим измученным товарищем, тот еще кое-как держался и не терял надежды. Но теперь Пиппиг уже не отвечал, его тело горело в лихорадке, и Розе, на которого жалко было смотреть, сидел, скрючившись, на тюфяке. Он с ужасом ожидал ночного допроса. И страх, словно его второе «я», сидел, тоже скрючившись, рядом с ним.
От вещевой команды не удалось полностью скрыть, что ребенка перепрятали в шестьдесят первый блок. Из разговоров заключенных узнал об этом и Розе. Это обстоятельство так мучило его, что он даже теперь, с запозданием, охотно заткнул бы уши. Но прошлого не вернешь, и вот он сидит здесь, отягощенный тайной, которой лучше бы не знать.
Ночь была ясная. На оштукатуренном потолке камеры лежали тени от прутьев оконной решетки, словно растопыренные пальцы огромной руки. Интересно, который час? Розе не хотелось ложиться – каждую минуту его могли вызвать.
Розе напряг слух. За дверью стояла мертвая тишина.
В темной камере было холодно, как в могиле.
– Руди…
Никакого ответа.
– Руди…
Розе прислушался к своему голосу. Потом вдруг встал и на цыпочках подошел к Пиппигу. Тот лежал, подогнув ноги. Голова соскользнула с клинообразной подушки.
«Что, если он умрет?» – Розе судорожно глотнул.
– Руди…
Розе с трудом владел собой. Ему хотелось кричать, но он был слишком робок. Ему хотелось барабанить кулаками по двери, но он был слишком труслив. Прижав кулаки ко рту, он повернулся, чтобы отползти на тюфяк, – и вдруг окаменел. В замке оглушительно щелкнул ключ, и дверь отворилась. Метнувшийся в камеру жесткий луч карманного фонаря безжалостно ударил Розе в лицо. Вошел молодой гестаповец, ночной дежурный.