Бохов окончил свою исповедь. Все молчали, потрясенные. Богорский уронил голову на грудь, казалось, он спит. Взволнованный Прибула на коленях подполз к Бохову, обнял его и заплакал у него на плече. Бохов прижал к себе молодого поляка.
За стенами была мертвая тишина. Тревога придавила лагерь.
Выждав, пока Прибула успокоится, Бохов освободился из его объятий.
– Мы должны принять решение, – сказал он. – Но сначала надо хорошенько подумать: есть ли возможность спасти сорок шесть товарищей! Верно, Леонид, нам надо их спасти?
Богорский, словно очнувшись, поднял голову.
– Так и я думаю, – просто ответил он. – Я должен был заглянуть в наши сердца, где глубоко запрятаны мужество и человечность. Сорок шесть товарищей не должны умереть. Они должны жить! Или умереть вместе с нами. Так я считаю.
– Я тоже об этом думал, – признался ван Дален. – Если они умрут, то… – Не договорив, он молча кивнул Богорскому, а затем решительно продолжал: – Мы поставим сорок шесть товарищей под защиту ИЛКа! Мы их спрячем! Многих можно укрыть в лазарете. Остальных устроим в лагере. Тайных нор здесь достаточно.
– А потом? Что будет потом? – спросил Кодичек вовсе не из страха – он был просто озабочен.
Однако Прибула понял его неверно.
– Ты хотеть быть трус? – крикнул он.
Бохов обнял поляка за плечи.
– Юный польский друг! Разве мы трусы, если проявляем осторожность?.. Да, товарищи, сорок шесть ИЛК берет под свою защиту! Мы их не выдадим!
– Десятерых я устрою в лазарете, – пообещал ван Дален. – Сделаем им уколы, повышающие температуру, и они ничем не будут выделяться среди больных.
– Почему бы не спрятать всех сорок шесть в нашей яме? – спросил Кодичек. – Там места хватит.
– Нет, – возразил Богорский. – Когда горсть песка лежит кучкой, ее можно убрать одним взмахом лопаты. Нужно рассыпать песок, тогда его не соберешь. Спрятать в лазарете можно не больше двух, остальных надо разбросать по лагерю.
– А если все-таки кого-нибудь найдут? – спросил Кодичек. – Неужели отдать его на произвол судьбы?
– Мы никого не отдадим, – ответил Бохов. – До сих пор мы всегда лишь обходили опасности. Это было хорошо, очень хорошо. Мы умели умно и ловко, используя удачу и случай, уклоняться от опасностей. Так мы действовали все годы. Звание Человека мы оберегали и защищали с хитростью зверя, и человеческое достоинство нередко приходилось прятать глубоко в себе. Ведь так было, товарищи, не правда ли? Теперь мы вступаем на наш последний путь, впереди свобода или смерть! Уклоняться больше нельзя. Мы выйдем отсюда уже не как заключенные! С этого часа мы будем людьми! Сегодня и впредь – до конца. Заключенному было дозволено обходить опасность. У человека только один путь, и он ведет вперед, прямо на опасность! Пусть это будет нашей волей и нашей гордостью. Я знаю, что говорю, товарищи! Если найдут хоть одного, будем его защищать, если нужно – с оружием в руках! Таково наше решение. И тогда восстанем. Свобода или смерть! Со времен Спартака история не раз являла примеры гордости и величия Человека. Итак, решаем – восстание?
Бохов протянул руку.
В глубоком молчании встретились руки людей, встретились взгляды, и на лицах впервые блеснул свет той жизни, которая ждала их впереди.
Постановили дать руководителям групп Сопротивления сигнал «готовность – два». Постановили учредить в бараках дежурные посты. Постановили разместить у тайников оружия намеченных для этой цели людей из внутрилагерной охраны, и постановили к вечеру найти и подготовить убежища для сорока шести человек. Начиная с этого часа всему подполью быть наготове, правда, втайне от лагеря. Было также решено начать бой только в том случае, если лагерь к этому принудят. Эвакуацию тормозить, чтобы спасти как можно больше людей. Каждый день и каждый час был выигрышем, так как фронт все приближался.
– У меня есть еще одно предложение, – сказал Бохов. – Распоряжения будем передавать через Вальтера Кремера. В его руках сосредоточены все нити. Следует ожидать, что предстоящая эвакуация изменит, если не разрушит, весь привычный лагерный распорядок. Тем самым у меня – а я единственный из членов ИЛКа, кто имеет прямой контакт с Кремером, – будет больше свободы действия.
Товарищи одобрили предложение Бохова.
С нетерпением ждал Кремер конца тревоги… Лишь через два часа завыла сирена, и он сразу же направился вниз по «лазаретной дороге».
– Ну что? – спросил он, встретив Бохова. Они зашагали в сторону лазарета.
– До вечера все сорок шесть должны исчезнуть. Ни один не явится ко второму щиту.
Иного решения Кремер и не ожидал.
– Куда их деть? – спросил он.
– В любое надежное убежище, – ответил Бохов, – в угольный подвал бани, в картофельный погреб кухни, в любой ящик или чулан! Под уголь, под картошку, под полом в бараках! Пусть заползут в сточные канавы, укроем в «конюшнях» Малого лагеря, дадим фальшивые номера… Пусть наденут такую же рвань, как и прочие. – Бохов широко развел руки. – Всюду, понимаешь? После вечерней поверки, когда стемнеет, все должно быть кончено. Если кто-нибудь из сорока шести сам сможет устроиться получше, пусть устраивается.
Кремер слушал молча и только сопел. Да, задача была не из легких.
– А если кого-нибудь найдут?
Бохов остановился.
– Слушай, Вальтер…
Бохов заговорил еще тише. Кремер с глубокой серьезностью выслушал постановление ИЛКа, решавшее судьбы множества людей. И это постановление не удивило его, оно лишний раз подчеркнуло неизбежность развертывавшихся событий.
Когда Бохов сообщил ему, что отныне он является непосредственным соединительным звеном между ИЛКом и лагерем, Кремер только кивнул.
– Это ты унес ребенка? – спросил Бохов.
Вопрос поразил Кремера. Он предполагал, что тут приложил руку ИЛК.
– Нет, – ответил он и добавил: – Я бы заранее поговорил с тобой – открыто и начистоту.
Бохов не мог ему не верить.
– Как же так? – в недоумении произнес Кремер. – Ты не знаешь… вы в самом деле не знаете, где ребенок?
Бохов покачал головой и устало улыбнулся.
Ранним вечером, за час до поверки, произошло нечто неожиданное. Громкоговоритель разнес по лагерю картавый голос Райнебота:
– Лагерный староста, внимание! Вместе со всеми старостами блоков – к воротам! Живо!
Когда раздался этот приказ, в комнате Кремера находилось несколько старост: Кремер собрал их, чтобы обсудить, куда спрятать обреченных товарищей. В бараке Бохова Рунки, упомянутый в списке, и сам Бохов были заняты тем, что отдирали половицы под конторкой, чтобы устроить лазейку в подпол, где Рунки предстояло скрываться.
Голос Райнебота сейчас слушали везде – в бараках, в лагерных мастерских.
Передача повторилась.
Выбегая из бараков, старосты собирались возле канцелярии рядом с комнатой Кремера. Их обступили любопытные заключенные, находившиеся в это время в зоне. Что случилось? Почему старост затребовали к воротам? Эвакуация? Уже сегодня? Сейчас? Или завтра?.. Вышел Кремер. Старосты построились.
– Товарищи, – крикнул Кремер, – как всегда, спокойствие, порядок, дисциплина, понятно?
Клуттиг, стоя у окна в кабинете Райнебота, смотрел на колонну, подымавшуюся по аппельплацу.
– Балаган! – проворчал он.
– Дипломатия, искусство! – поддразнил его Райнебот.
Клуттиг круто повернулся и отошел от окна.
– Ослиная задница! – отпустил он в адрес Швааля, по чьему приказу собрались блоковые старосты.
– Мудрая задница! – поправил его Райнебот, насмешливо скривив лицо.
– Не стану слушать его разглагольствований, – прошипел Клуттиг, направляясь к двери.
– Ты ему и не нужен. Только мешать будешь. – Райнебот зло засмеялся. – Каждому свое: завтра утром и ты будешь наслаждаться. – Он многозначительно согнул указательный палец.
Клуттиг яростно хлопнул дверью.
Старосты ждали у ворот. Из комендатуры никто нe показывался. Кремер следил за дорогой, которая шла от ворот. Он видел, как Клуттиг большими шагами удалился по ней и исчез за административным зданием. У вахты топтался дежурный блокфюрер.
На дороге показался грузовик с брезентовым верхом. Перед воротами он остановился. Сначала на землю сошли несколько эсэсовцев, за ними – заключенные. Кремер от удивления выпучил глаза. Все старосты с любопытством смотрели сквозь ворота: ведь это же были…
У Кремера сильно забилось сердце. Это были заключенные с вещевого склада. Их принимал блокфюрер. Появился Райнебот и собрался было распорядиться прибывшими. Но тут из здания вышел Швааль в сопровождении Вайзанга и адъютанта Виттита и направился к воротам. Райнебот приказал заключенным построиться вдоль стены и шагнул навстречу начальнику лагеря.
Швааль остановился перед заключенными.
– Что здесь происходит?
Райнебот доложил:
– По распоряжению гауптштурмфюрера Клуттига девять заключенных и один мертвый доставлены из веймарского гестапо обратно в лагерь.
– А-а! – протянул Швааль, с интересом рассматривая заключенных, которые положили на землю что-то тяжелое, завернутое в одеяло.
У Кремера перехватило дыхание: среди прибывших он не находил Пиппига… А там лежал мертвец…
Швааль заговорил, обращаясь к заключенным, притом настолько громко, что его могли слышать и старосты блоков.
– Благодарите Создателя, что вы попались мне навстречу. – Он повернулся к Райнеботу: – Впустите этих людей в лагерь!
Райнебот щелкнул каблуками. Блокфюрер отпер ворота, заключенные пробежали мимо Кремера и блоковых старост на аппельплац. У стены остался мертвый.
Это происшествие вывело Кремера из равновесия, однако начальник лагеря уже вошел в ворота, и Кремер должен был исполнять свои нелегкие обязанности.
– Старосты блоков, смирно! Шапки долой! – скомандовал он.
– Вольно! – махнул рукой Швааль.
Райнебот держался в стороне. Заложив большой палец за борт кителя, он барабанил четырьмя остальными по сукну.