Аппельплац наполнился, гигантский квадрат построился, плечом к плечу, молча, с ожиданием во взоре. Тысячи глаз были обращены к воротам, где Райнебот устанавливал микрофон, где появился Вайзанг, первый помощник начальника лагеря, и где стояли ненавистные блокфюреры – грубое, циничное зверье.
Кремер доложил Райнеботу о личном составе лагеря. Орава блокфюреров рассеялась по каре отдельных блоков, чтобы проверить счет. Что же теперь будет? Сорок шесть человек не явились на поверку! Подобного еще никогда не бывало! Разразится ли буря?.. Заключенные затаили дыхание. Они вслушивались в разлитую вокруг тишину. Напряжение достигло такой степени, как в стальном тросе перед разрывом. Почему не заорал еще ни один блокфюрер?
Кремер стоял спиной к построившимся, на своем обычном месте, и ощущал за собой огромную пустоту, будто находился один-одинешенек на просторной площади. Он мысленно проверил состояние своих нервов и мышц. Как бьется сердце? Стук, стук, стук… Не налились ли свинцом руки? Не сперло ли дыхание? Ничего подобного! Дыхание ровное. Значит, все в порядке! Он выжидал… В двадцати метрах от него рапорта блокфюреров ждал Райнебот, ждал спившийся Вайзанг. Почему сегодня не принимает поверку Клуттиг?.. Время от времени до Кремера доносился голос какого-нибудь старосты:
– Блок шестнадцатый, смирно! Шапки долой! Блок шестнадцатый построен на поверку, по списку – триста пятьдесят три заключенных…
– Блок тридцать восьмой, смирно! Шапки долой! Блок тридцать восьмой построен на поверку, по списку восемьсот два заключенных. Один отсутствует.
Это был голос Бохова! Кремер затаил дыхание. Что там происходит теперь? Ему неудержимо захотелось обернуться и посмотреть, слышать было мало.
Бохов совершенно не испытывал страха, когда докладывал об отсутствии Рунки. «Его» блокфюрер, для которого он малевал изречения, лишь поднял глаза от журнала, куда вписывал цифры, и без особого удивления спросил:
– Где он?
– Не знаю.
Больше об этом речи не было, и Бохов подумал: «Наверно, они получили инструкции».
Блокфюрер направился вдоль каре, скользя взглядом по непокрытым головам, и считал ряды. Заключенные украдкой следили за ним. Почему не разражалась гроза?.. Быть может, в молчании блокфюреров таилась еще большая, неведомая опасность? Все взволнованно смотрели на верхний конец плаца. Блокфюреры один за другим рапортовали Райнеботу, который делал пометки, словно ничего не случилось.
Кремер наблюдал за комендантом. Тот складывал цифры отдельных рапортов, сопоставлял их с общим составом, считал, пересчитывал, и чуть заметная циничная усмешка кривила его рот. Наконец он справился с подсчетами. Вместо того чтобы подойти, как обычно, к микрофону, он обратился к Вайзангу. Кремер не слышал их разговора, но по лицам и жестам ему было ясно, что речь шла о сорока шести отсутствующих. Вайзанг горячился, размахивая руками. Он, видимо, давал Райнеботу указания. Тот пожал плечами, как бы говоря: «Пожалуйста, как вам угодно!» И подошел к микрофону.
– Внимание! Шапки долой! Смирно!
Глухо, как всегда, ударили руки по швам.
Советских военнопленных подсчитывали отдельно, во время поверки они оставались в своем бараке, оцепленном колючей проволокой. То, что говорилось в микрофон, они могли слушать через громкоговоритель, установленный на бараке. Многие из этих восьмисот пленных входили в группы Сопротивления. Их руководителем был Богорский. Среди них тоже действовал закон конспирации, и только лучших и самых надежных принимали в группы. Пленные сидели за столами и ждали окончания поверки.
Ван Дален, Кён и санитары, в том числе принадлежащие к санитарной команде, слушали передачу в приемной лазарета. Услышав команду Райнебота, они многозначительно переглянулись. Что-то будет!
В Малом лагере, где подсчеты также велись отдельно, проявили изрядную хитрость, чтобы скрыть тайный прирост состава. Нескольких умерших – а умирали каждый день – утаили и вместо них вписали тех, кого нужно было спрятать. Благодаря искуснейшему «гриму» и маскировке они смешались с прочей серой убогой массой.
Грозные и опасные минуты пришлось пережить руководителям подполья вместе со всем лагерем: Кремеру, Бохову, Богорскому, Прибуле, Кодичеку, Риоману и ван Далену. Они ждали бури… Разве прежде не начиналось невообразимой суматохи, когда на поверке не хватало всего одного заключенного, заползшего куда-нибудь просто из страха? А сегодня не хватало сорока шести! Неужели начальство даже не обратит на это внимания?
Райнебот, как обычно, отрапортовал помощнику начальника лагеря, затем, тоже как обычно, вернулся к микрофону.
– Шапки надеть!.. Поправить!.. Все!
Он отошел от микрофона, и его место занял Вайзанг. Он держался за штатив, его баварский говор рокотал в громкоговорителе.
– Ну-ка, слушать всем! Нынче все остаются в лагере. Нынче ни одна рабочая команда не выйдет за ворота! Всем сидеть в блоках, и чтоб никто не шлялся по зоне!
Он переступал с ноги на ногу, было видно, что говорить – для него работа непосильная. Он хотел что-то добавить, однако предоставил слово более ловкому Райнеботу. С двусмысленной улыбкой тот подошел к микрофону.
– Вызванным заключенным явиться ко второму щиту. Остальным разойтись!
Он выключил микрофон. «Вызванные заключенные» были те сорок шесть.
Когда толпы заключенных устремились к баракам, а блокфюреры исчезли за воротами, Райнебот шепнул Вайзангу:
– Ни один прохвост не придет, все попрятались.
– Это ж свинство, истинное свинство.
У шлагбаума, в конце длинной подъездной дороги, которая вела к лагерю, остановились два крытых грузовика. Рядом с машинами построился взвод вооруженных карабинами эсэсовцев под командой гауптштурмфюрера. Часовые у шлагбаума прохаживались взад и вперед. В каменной сторожке сидел Клуттиг и ждал.
Войдя в свой кабинет, Райнебот схватил было телефонную трубку, но тут же положил ее на рычаг. «Не стоит руки марать! – подумал он. – Пусть Клуттиг с начальником сами расхлебывают». Ситуация создалась неприятная, и Райнебот счел более разумным держаться в стороне. Исчезновение сорока шести было равносильно объявлению войны и казалось Райнеботу столь непостижимым, что он только покачал головой. Положение начинало осложняться. После совещания у начальника лагеря, которое многое раскрыло Райнеботу, он стал осторожнее. Сегодняшнее происшествие показало, что в лагере действуют тайные силы, которые он, тщеславный и самовлюбленный юнец, никогда не принимал всерьез. Привыкший видеть в заключенных лишь безвольное стадо, он теперь смутно почувствовал, что совсем не так просто начать палить по этой массе из пулеметов. А кроме того… Райнебот медленно прошелся по кабинету, в раздумье остановился перед картой. Цветные головки булавок с каждым днем перескакивали все ближе к лагерю. Юнец озабоченно поджал губы. Песенка спета, Адольф!.. на письменном столе стоял портрет в серебряной рамке. Сжав губы в самодовольной усмешке, молодой комендант рассматривал изображенного на портрете идола с усиками и с зачесанной на лоб прядью волос. Райнебот щелкнул пальцем по носу человека на портрете.
– Так-то, Адольф! – процедил он цинично и в этот миг почувствовал себя стократ умнее фюрера.
Вайзанг доложил начальнику лагеря об исчезновении сорока шести заключенных. Швааль взволновался. Подбоченившись, он простонал:
– Ну конечно! От этого Клуттига только беспорядок в лагере!
Шваалю некогда было заниматься длительными поисками: на веймарском вокзале уже стоял товарный поезд в ожидании первого этапа.
После вспышки раздражения Швааль стал удивительно молчалив. Задумчиво он стал расхаживать по кабинету. Потом остановился перед Вайзангом, который, развалясь в кресле, озабоченно следил за хозяином.
– После нас наступит большевизм? – неожиданно спросил Швааль.
Вайзанг заморгал и проглотил слюну, словно услышал экзаменационный вопрос.
– Ясно. А что же еще?
Швааль был явно огорчен. Он снова прошелся по кабинету, а затем, устремив указательный палец на растерявшегося Вайзанга, произнес:
– Одно известно твердо! На конференции министров иностранных дел союзников в Москве в сорок третьем году было решено предать суду военных преступников. – Швааль многозначительно постучал себя пальцем по груди.
– Вот так штука! – выпалил изумленный Вайзанг.
– Да, мой милый. Все не так просто, как хотелось бы Клуттигу. – Швааль горестно вздохнул. – Стрелять легче всего… Может быть, мне повезет, и я проскочу. Может быть, отращу бороду и устроюсь дровосеком где-нибудь в Баварии.
– Это хорошо! – подобострастно воскликнул Вайзанг.
– Но если меня схватят… Если они меня схватят… я навсегда для них останусь начальником концентрационного лагеря. А если они найдут здесь горы трупов… – Швааль повертел пальцами. – Нет, мой милый, нет!..
Вайзанг попытался проследить за ходом мрачных мыслей Швааля, но это ему не удалось.
– Ты же умный. Что же надо делать?
Щвааль махнул рукой.
– Убрать тех сорок шесть! Этим мы отрубим голову Сопротивлению. А остальных отправить. Сколько их сдохнет по дороге, мне все равно. Что такое алиби, я по прежней службе знаю отлично. Во всяком случае, здесь, в лагере, не должно быть трупов.
– Я тоже так полагаю!
Задумавшись, Швааль потрогал нижнюю губу.
– Мы должны опередить Клуттига, чтобы он чего-нибудь не натворил. Иди сейчас же к воротам, вызови Кремера и внутрилагерную охрану, и пусть ищут тех сорок шесть.
– Ты думаешь, лагерная охрана окажет нам любезность и найдет хоть одного из…
– Это мне безразлично! – с яростью крикнул Швааль. – Тебе дан приказ! Я не допущу, чтобы Клуттиг перевернул вверх дном весь лагерь.
Вайзанг испуганно вскочил.
– Ну, ну, ну, не волнуйся!..
После поверки старосты пришли к Кремеру и сгрудились вокруг него в тесном помещении. Их лица были напряжены, и глаза от пережитого волнения лихорадочно блестели.
– Что теперь будет, что нам делать?