Нервное возбуждение передавалось от одного к другому.
– Товарищи, – воскликнул Бохов, – не давайте себя сбить с толку. Сейчас важно сохранить ясную голову. Нас хотят эвакуировать. А сорок шесть человек Клуттиг решил прикончить. Он ошибается, если думает, что этим подорвет наше сопротивление.
Бохов говорил громко, перекрывая шум, и сам удивлялся, что после стольких лет снова слышит свой голос, не шепчущий и затаенный, а полнозвучный, сильный, словно только что вновь обрел его. Ощущение жизни, все эти годы чуть тлевшее, как прикрученный фитиль, внезапно вспыхнуло и озарило его душу с такой ясностью, что ему захотелось обнять всех. Соратники! Товарищи! Братья! Друзья! Люди!
Вероятно, то же испытывал Кремер, ибо он тотчас перехватил у него невысказанные слова.
– Товарищи, все годы мы держались вместе. Теперь надо доказать на деле, есть ли у нас необходимая дисциплина. Никаких опрометчивых действий, товарищи! Мы не потерпим провокаций в своих рядах и не поддадимся провокаторам, которых подсунет нам начальство. Не забывайте об этом! Иначе поплатятся жизнью тысячи людей. Покажем фашистам, что мы не дикая орда, а общество дисциплинированных людей! Товарищи, послушайте, что я вам скажу! Отныне все приказы начальства должны выполняться так, как мы будем передавать их вам. – Кремер испытующе оглядел внимательные лица. – Мы! – повторил Кремер и прижал кулак к груди. – Возвращайтесь в бараки. Не давайте себя запугать. Настали тяжелые дни. Мы должны защищать жизнь всех заключенных! Ведь нас пятьдесят тысяч человек. Мы будем защищаться с оружием, которое у нас есть, с мужеством и железной дисциплиной!
Слова Кремера вселили в старост надежду и уверенность. Когда старосты ушли, Бохов с симпатией посмотрел на Кремера, а тот, смиряя наплыв чувств, не без смущения протянул:
– Кажется, я должен был это сказать…
Бохов ничего не ответил. И вдруг, повинуясь порыву, который оказался сильнее грубоватой сдержанности, они молча обнялись, и биение сердец заменило им слова. Редки и потому особенно драгоценны были мгновения в суровой жизни этих двух мужчин, когда чувство, обычно скупое и скрытое, прорывалось наружу. Насупившись, как всегда, когда он опасался размякнуть, Кремер сказал:
– Дело пошло, Герберт!
– У эсэсовцев наверняка начнется кавардак. Это развяжет нам руки. Где ИЛКу встречаться в дальнейшем? Что ты можешь предложить?
Кремер подумал.
– Пожалуй, в семнадцатом – в карантинном блоке. Эсэсовцы заглядывают туда так же неохотно, как и в шестьдесят первый. От семнадцатого недалеко до канцелярии, всегда можно поддерживать связь. Староста семнадцатого отличный парень, устроит надежно.
– Хорошо, – сказал Бохов. – Поговори с ним, а я дам знать товарищам.
Они пожали друг другу руки. И в этом пожатии была твердая решимость.
Клуттиг все еще ждал. Поверка давно уже должна закончиться. Ему не сиделось на месте, и он вышел из сторожки.
– Что случилось? Когда же они явятся?
Гауптштурмфюрер, к которому он обратился, пожал плечами…
Заключенные в бараках насторожились. В громкоговорителях щелкнуло, кто-то подул в микрофон. Все прислушались. Раздался обычный ленивый голос Райнебота:
– Лагерный староста и капо внутрилагерной охраны, немедленно к воротам!
Это распоряжение, самое обычное в жизни лагеря, сегодня казалось событием, как становились событиями все, даже самые ничтожные, происшествия. Заключенные, выполняя приказ, оставались в бараках и чувствовали себя как бы в осаде. Во всем, что совершалось вокруг, мерещились бедствия. В окнах бараков, что стояли у аппельплаца, виднелись лица заключенных. Оба вызванных беглым шагом направились к воротам. Навстречу в зону вошел Вайзанг. В тех бараках, откуда не было видно аппельплаца, стихли возбужденные разговоры. Заключенные, толпясь у длинных столов, ждали новых передач. Но громкоговоритель молчал. Что-то назревало, но что?
– Где люди? – спросил Вайзанг Кремера и капо. – Почему не явились сорок шесть человек?
– Мне неизвестно, почему они не явились, – четко ответил Кремер.
– Пусть явятся, – пробурчал Вайзанг. – С ними ничего не случится. В Бухенвальде никого больше не будут приканчивать. Они еще в лагере?
– По-моему, они должны быть еще в лагере.
Вайзанг переступил с ноги на ногу и повернулся к капо.
– Значит, ищите! – Этим разговором мыслительные способности Вайзанга были исчерпаны. Но он знал, что Швааль вызвал по телефону Клуттига и что тот уже прибыл. Надо было поставить его перед свершившимся фактом. – Чтобы к полудню люди были здесь, понятно? – Вайзанг сердито махнул рукой.
– Так точно.
По дороге через аппельплац Кремер и капо быстро договорились.
– Вы, конечно, будете старательно искать до обеда, – тихо сказал Кремер.
– Ясно, Вальтер, – ответил капо. – Но найдем ли мы хоть одного?.. Как, по-твоему? – Прищурив один глаз, он взглянул на Кремера.
Было похоже, что произойдет новое столкновение. Взбешенный тем, что заключенные посмели ослушаться, Клуттиг набросился на Швааля.
– Вот до чего довела ваша «дипломатия». Теперь мерзавцы сидят у нас на шее!
– Неважно, внутрилагерная охрана уже ищет, – напыжившись, ответил Швааль.
– Внутрилагерная охрана? Вы что, с луны свалились? Тут нужна рота эсэсовцев! Надо перевернуть каждый тюфяк!
– Так продолжаться не может! – Швааль всплеснул руками. – Вы путаете мне все карты и топчетесь, как слон в посудной лавке!
– Штандартенфюрер! – загремел оскорбленный Клуттиг.
Шваалю тоже хотелось кричать, но он лишь закряхтел и махнул рукой, словно отшвыривая переполнявшую его ярость.
– Называй меня Шваалем или, если хочешь, «тюремным душегубом», как раньше, когда мы еще были дружны. – Достав из письменного стола бутылку коньяка и рюмки, он осушил две рюмки подряд и как подкошенный упал в кресло. – Если б ты хоть немного соображал! – прокряхтел он. – Нам пора убираться. Нас скоро возьмут за горло. – В его маленьких глазках блеснула тревога, руки дрожали. – Сядь, – с трудом выговорил он, но Клуттиг не сразу последовал приглашению, и Швааль вдруг заорал: – Слышишь, Юбка-плиссе? Я требую, чтобы ты сел!
Клуттиг все больше убеждался, что Швааль трусит. И хотя ему тоже было не по себе, он прошипел желчно и озлобленно:
– Господина штандартенфюрера, кажется, разбирает страх…
– Да оставь ты проклятого «штандартенфюрера» в покое, я больше не могу этого слышать! – заорал Швааль и ударил кулаком по столу.
Затем внезапно смолк и уставился перед собой. Когда он немного погодя перевел взгляд на Клуттига, выражение его лица настолько изменилось, точно он снял маску. Этот надлом, происшедший в Шваале, оказал свое воздействие на Клуттига. Ему вдруг стало душно, он подвигал шеей, затем молча подсел к столу и опрокинул в себя налитую рюмку. Швааль заметил, что у его помощника дрожит рука.
– Ну и хороши мы, – проблеял он, – ну и хороши!..
Клуттиг в раздражении хлопнул ладонью по столу:
– Замолчи!
– Да, мы умолкаем, – уныло отозвался Швааль. – С этого дня нас больше нет! Разве не так, господин помощник начальника? Как долго вы хотите еще им оставаться? – Швааль встал, расправил плечи, выпятил живот и подбоченился. – В сущности, мы тянем за одну веревку, только с разных концов. Это надо прекратить. Ты старый храбрый боец, надежный и верный. Твое здоровье, Роберт!
Клуттиг закусил губу. «Вывернувшийся наизнанку» Швааль, которого он, к своему ужасу, увидел так отчетливо, открыл перед ним и его собственное душевное опустошение. Не признаваясь ни самому себе, ни тем более Шваалю, Клуттиг все же сознавал, что его жажда уничтожения была всего лишь яростным протестом против грозившего развала. В сущности, им не оставалось ничего другого, как погрузиться в машины и своевременно исчезнуть до появления американцев. Клуттиг вдруг вспомнил про пышногрудую Гортензию. Хорошо бы прихватить ее с собой!
Швааль толкнул Клуттига в плечо:
– Ты слушаешь, что я тебе говорю?
Клуттиг встрепенулся.
– Да, конечно, слушаю.
– Через неделю в лагере должно быть пусто, больше времени у нас нет. С каждым этапом заключенных отбудет и конвойная рота СС. Сегодня же займусь подготовкой.
– А как быть с теми сорока шестью?
Упрямство Клуттига вызвало у Швааля новую вспышку гнева.
– Из-за каких-то сорока шести человек я не могу устраивать столпотворение.
– Но руководство, верхушка…
– Ах, какая разница! Голова или хвост. Все уйдет.
– А если окажут сопротивление?
Швааль в отчаянии схватился за голову.
– Натравим на них собак.
Клуттиг отрывисто рассмеялся.
– Тогда будут мертвые, а это тебе не по вкусу.
Швааль терял самообладание.
– Пусть каждый этап превратится в похоронную процессию, – закричал он, – но здесь не останется ни одного мертвеца!
– Если не выдадут сорока шести, – упорствовал Клуттиг, – я прикажу ночным патрулям искать их.
– Да, да, – захныкал Швааль. – Пусть ищут! Хочешь, я пришлю тебе еще свору собак. Только не мешай мне проводить эвакуацию.
Вконец обессиленный, он тяжело опустился в кресло.
Заключенные, состоявшие во внутрилагерной охране, ходили от барака к бараку.
– Вы спрятали кого-нибудь из сорока шести?
– Нет, мы никого не прятали.
– Все в порядке. Пошли в следующий блок!
Они добросовестно выполняли свой долг.
Тем временем Швааль приступил к первым мероприятиям по эвакуации. В его кабинете собрался весь штаб: адъютант Виттиг, Камлот, Клуттиг, Вайзанг и офицеры эсэсовских подразделений. Швааль отдавал приказы. Офицеры поспешно удалялись выполнять их. Вскоре местность вокруг лагеря зашумела и загудела от марширующих эсэсовских отрядов и грохочущих грузовиков. Наружная цепь часовых по приказу Швааля была усилена, сторожевые посты на вышках удвоены; помимо легких пулеметов там были установлены тяжелые, эсэсовцам розданы ручные гранаты и фаустпатроны.
Служебный кабинет Швааля превратился в штаб-квартиру. Беспрерывно звонил телефон. Поступали сообщения о выполнении приказов, передавались новые. Люди приходили и уходили, и Швааль, который должен был все решать один и к которому у каждого было дело, очутился в центре этого водоворота. В разгар сутолоки примчалась легковая машина с армейскими офицерами. Они привезли Шваалю приказ коменданта города Веймара немедленно отправить хранящиеся на складах лагерных частей СС огромные резервы армейских боеприпасов. Эти припасы срочно понадобились в районе между Галле и Гофом, где отступающие группы войск пытаются создать новую линию обороны.