– По мне, пусть она начинается хоть сегодня. Лучше ужасный конец, чем ужас без конца.
Замечание Вураха было встречено молчанием, но затем один из заключенных не удержался и сказал:
– Найдутся такие, которые и тогда ловко вывернутся.
– Если только их не прихлопнут раньше! – добавил другой.
Намек был достаточно ясен. Вурах растерянно пробурчал что-то, словно не замечая скрытой угрозы. Заключенные снова умолкли. Но каждого сверлила одна мысль: схватить бы доносчика и бросить ему в рожу: «Это ты, пес, нас предал! И Пиппиг на твоей совести!» Но они не решались. Пока еще было слишком опасно хватать его за горло.
Во второй половине дня явился Цвайлинг. Его приход был следствием размолвки с Гортензией. Цвайлинг решил было вообще не показываться больше в лагере.
«Никогда не знаешь наперед…» – таково было философское обоснование этого намерения.
Но Гортензия погнала супруга в лагерь.
– Все твои коллеги на посту, а ты хочешь увильнуть?
– Надо подумать и о себе…
– О себе! – передразнила его Гортензия. – О тебе подумают другие. Первым, кого укокошат, будешь ты!
– Это почему? – с глупым видом спросил Цвайлинг.
– Нет, вы послушайте господина гауптшарфюрера!.. Сначала он спекулирует каким-то жиденком, потом заводит плутни с коммунистами… – Гортензия воинственно подбоченилась. – На месте Клуттига я бы сказала: «Вот оно, доказательство: поджал хвост и прячется, трусливый пес!..» Именно теперь ты должен проявить стойкость. В конце концов, тебе придется уходить со всеми нашими. Или ты все еще воображаешь, что проползешь у коммунистов между ног? – Гортензия презрительно расхохоталась. – Где твой жиденок?. Мерзавцы ловко посадили тебя в калошу.
Цвайлинг, облизывая губы, моргал в раздумье. Накануне перспективы того, чем все могло кончиться, выглядели туманными, но теперь обстановка успела настолько проясниться, что эвакуация лагеря до прихода американцев казалась несомненной. Итак, надо было решиться. Гортензия опять права. Придется уходить со всеми.
Команда заметила, что настроение Цвайлинга изменилось. Он ни на кого не взглянул, не поинтересовался, чем они заняты, а сразу ушел к себе в кабинет. Для Вураха поведение Цвайлинга было сигналом. Он понял, что от этого слизняка ему больше нечего ждать, а вот со стороны заключенных следовало ждать худшего. Попал между двух огней… Однако Вурах и виду не подал, с каким старанием ищет лазейку.
Приказа ждали давно. И все же, когда под вечер приказ прозвучал на опустевшем аппельплаце и ворвался в бараки, он был подобен парализующему удару.
– Всем евреям немедленно построиться на аппельплаце!
От голоса Райнебота шум и гам в бараках прекратились, но едва люди перевели дух, как загалдели пуще прежнего:
– Началось, началось! Евреи первые!
Жребий был брошен! Эвакуация началась!
Евреи были первыми, но каждый заключенный думал, что следующая очередь за ним. Многие уже приготовились к походу, скатали одеяла, упаковали скудные пожитки.
Другие, мечтая ускользнуть от эвакуации, строили невероятные планы. Где-нибудь на пустыре выкопать ямку или заползти под барак… Но это оставалось только фантазией. Неумолимый приказ загипнотизировал всех, смешав надежду с покорностью судьбе.
Среди шести тысяч заключенных-евреев приказ вызвал взрыв страха и отчаяния. Сначала поднялся общий крик ужаса. Они не хотели уходить из защищавших их бараков. Вопили, рыдали, не зная, что делать. Страшный приказ набросился на них, как разъяренный волк, запустил в них клыки, и они не в силах были его стряхнуть. Невзирая на приказ Вайзанга не выходить из бараков, многие евреи, обезумев, разбежались по лагерю. Они вбегали в другие блоки, в инфекционный барак Малого лагеря, в лазарет.
– Помогите! Спрячьте нас!
– Зачем прятать? Ведь скоро и наш черед.
И все-таки блоки принимали их. С их одежды срывали опознавательные знаки евреев, взамен давали другие. Моливших о помощи Кён и капо участка укладывали в постели как больных и тоже давали другие знаки и номера. Одни прятались на свой страх и риск в лазаретном морге, другие кидались в «конюшни» Малого лагеря и растворялись в общей массе. Однако скрываться там было бессмысленно, так как именно в Малом лагере находилось много евреев из разных стран. Но кто ясно соображает, когда за ним гонится волк?..
Евреи, оставшиеся в бараках, парализованные приказом, безвольно ждали, что будет дальше. Старосты блоков, тоже евреи, не решались выводить людей. Там, у ворот, ждала смерть! Они предпочитали встретить ее здесь!
Бохов колебался. Стоит ли рискнуть и выбежать в обезлюдевший лагерь?.. Но кто еще из ИЛКа, кроме него, может теперь помочь Кремеру? И Бохов бросился в канцелярию.
– Ну? Что же теперь? – встретил его Кремер, словно ждал гостя.
– Задержать выход, насколько возможно!
– А надолго ли это нам удастся?
– Все равно! Хоть на несколько часов, Вальтер, хоть на несколько часов.
В громкоговорителе щелкнуло. Голос Райнебота был теперь не таким наглым, как прежде:
– Лагерный староста, к коменданту!
Каждый вызов таил в себе новые опасности. Кремер в сердцах топнул ногой и покосился на ненавистный громкоговоритель.
– Ну вот! – Он нахлобучил шапку и надел пальто.
Бохов следил за его торопливыми движениями.
– Вальтер! – окликнул он Кремера.
– Ну что?
Все, что они хотели друг другу сказать, было вложено в эти скупые слова. Кремер махнул рукой – не надо об этом говорить.
– Возвращайся в барак. Я сам справлюсь…
– Почему до сих пор нет евреев? – нетерпеливо спросил комендант Кремера. – Будьте любезны позаботиться, чтобы они шли сюда. Или вы считаете, что уже не обязаны повиноваться?
– Я обошел блоки и потребовал, чтобы ваш приказ был выполнен, – солгал Кремер.
– Потребовал, потребовал! – закричал Райнебот. – Весь этот сброд будет отправлен на работу. Чтоб через час построились, не то вам несдобровать!
Тяжело было Кремеру обходить бараки. Ноги будто налились свинцом. Сердце кричало: «Оставайтесь на местах, товарищи! Пусть никто не идет к воротам! У нас есть оружие! Мы вас защитим!» Но пламенный зов сердца умолк, Кремер вошел в первый барак.
С перепуганными лицами, плача, обступили его несчастные, будто он нес им спасение.
– Мы останемся здесь! Мы не пойдем!
Кремер сделал над собой нечеловеческое усилие, чтобы выполнить горькую обязанность.
– Вы должны идти, товарищи! Мы тоже должны идти… – Кремер повернулся к молодому старосте, которого хорошо знал. – Вели им построиться, Аким, иначе нельзя. Не торопясь, понимаешь, не торопясь! Пусть этот гад еще разок-другой покричит. Может, удастся протянуть до темноты. Ночью они эвакуировать не станут. А до завтра, глядишь, что-нибудь и переменится.
Когда заключенные, по требованию старосты, начали медленно собираться, Кремер пошел в другие бараки. Здесь было то же самое. Охваченные отчаянием люди, не успев стать в ряды, убегали обратно. Маршевые колонны не удавалось построить. К окнам ближних бараков прильнули заключенные, наблюдая за мечущейся толпой. Видели это и из польского барака. Вместе с несколькими товарищами из группы Сопротивления Прибула не отрываясь глядел в окно, прижав кулаки к стеклу.
– Проклятье! Мы стоять здесь и смотреть! Проклятье!
Товарищи понимали его. Молча, озлобленно, с мрачным блеском в глазах созерцали они тяжелую драму. Однако они заметили, что Кремер не старается навести какой-либо порядок. Как только в его присутствии собиралась кучка евреев, Кремер переходил к следующему бараку. Тогда собравшиеся вновь исчезали. Такие приливы и отливы продолжались более часа.
– Где евреи? Староста лагеря! Ведите их немедленно к воротам!
Раздавшийся из громкоговорителя зловещий голос еще больше напугал людей. Перед одним из бараков образовалось что-то вроде маршевой колонны, но, дойдя до следующего барака, она распалась; часть заключенных кинулась в этот барак, а часть убежала в старый. Люди плакали, кричали, ругались, молились, обнимались, целовались, говорили друг другу прощальные слова. Староста блока упрашивал их снова построиться. Они убегали в спальные помещения, заползали под нары или прятались за выгребными ямами, и все напрасно, ибо укрыться было негде. Волк впился клыками, стряхнуть его было невозможно. И снова прозвучал зловещий голос:
– Староста лагеря! Немедленно собрать людей!
Кремер протиснулся сквозь толпу, закупорившую вход в барак, и опустился на скамью у стола старосты. Аким видел, как он измучен.
– Давай пойдем к воротам, – сказал он, – все равно, ничего не поможет…
Кремер грохнул кулаком по столу. Это была лишь разрядка напряжения. Он вскочил и крикнул Акиму:
– Выводи людей на построение, когда тот снова заорет. Но только на построение!
Уже несколько раз Швааль торопил коменданта с отправкой еврейского этапа. Блокфюреры, словно запертая собачья свора, караулили за окнами административного здания у ворот. Прошло еще полчаса – аппельплац по-прежнему был пуст.
Чего бы не дал Бохов, чтобы не торчать в бараке из-за сковавшего весь лагерь приказа!.. Он ждал, мучаясь нетерпением и неизвестностью. Что делает Кремер? Что происходит в бараках еврейских товарищей? Что творится у ворот?
Вдруг прозвучало новое объявление:
– Внутрилагерной охране немедленно собраться у ворот!
По тону Райнебота Бохов понял, что тот решился на крайние меры.
– Они пойдут напролом, – сказал он, и находившиеся рядом заключенные озабоченно уставились на громкоговоритель, который с каждым разом звучал все более враждебно и грозно.
– Вот уже вызвали лагерную охрану! – сказал кто-то среди полной тишины.
И сразу же другой голос начал декламировать:
Все дотла сожрало пламя,
Где взвивался дым, как знамя.
И застыл в глазницах окон
Страх дремучий,
И взирают молча тучи
С выси вниз…
Кто-то трескуче засмеялся, словно пролаял…