Обычно лагерная охрана спешила к воротам бегом. На сей раз она сомкнутым строем промаршировала по аппельплацу. Это длилось несколько минут дольше, но ведь борьба шла за каждую минуту промедления. С лихорадочным вниманием следили заключенные в окна за тем, что происходит у ворот, после того как туда подошли сто человек под командой капо. Они видели, как из ворот появился Райнебот, видели, как ему отрапортовал капо, видели, как Райнебот начал распоряжаться, как охрана перестроилась по его указанию и как затем комендант снова скрылся за воротами. И вдруг стража распахнула ворота, в лагерь хлынула орда блокфюреров с дубинками в руках и помчалась по аппельплацу. Заключенные у окон заволновались.
– Побежали за евреями!
Внезапным шквалом налетела дикая орава на евреев. Те с криком бросились в бараки. Дубинками их вновь выгнали оттуда. Кремер оказался в центре дьявольской свалки. Он спасал тех, кого больше всего теснили озверевшие эсэсовцы, не замечая ударов, попадавших и по нему. Часть блокфюреров преградила входы в бараки, другие погнали вопивший человеческий клубок к аппельплацу. Тех, кто по пути падал, пинками заставляли подняться… Кремер не пошел к воротам. Перед опустевшими бараками валялись одежда, кружки, миски. В бараках столы и скамьи повалены, шкафчики распахнуты, в спальных помещениях тюфяки сорваны с нар и разодраны. С конторки старосты свисали обрывки географической карты. Тяжело дыша, Кремер стоял в обезлюдевшем бараке, пока не утихло гулко стучавшее сердце. Он был похож на смертельно раненное животное, которое вот-вот рухнет. Лишь постепенно Кремер смог привыкнуть к внезапно наступившей тишине. Сдвинув шапку на затылок, он вытер рукавом мокрый лоб и вяло опустил руку. Затем еще раз огляделся и вышел из барака. Здесь больше нечего было делать…
Внутрилагерной охране приказали окружить согнанных живой цепью. Блокфюреры исчезли. Возле административного здания все опустело. Толпа стояла час, другой. Сгустились сумерки. Отправлять этап уже было поздно. Швааль беспрерывно звонил на веймарский вокзал. Приготовленные товарные составы не могли выехать – путь был забит. Прошел еще час, люди по-прежнему стояли у ворот. Над их головами шагали по мосткам часовые на главной вышке, с любопытством поглядывая вниз, на скопище людей. Взявшись за руки, стояли охранники вокруг стиснутой массы. Согнанные евреи ждали со страхом, что будет дальше. Здесь, на виду у эсэсовцев, они не решались заговорить с внутрилагерной охраной. Но глазами они молили: «Вы такие же, как и мы. Зачем вы держите нас?» Один из охранников, чувствуя на себе неотрывный взгляд заключенного-еврея, подумал: «Если этот побежит, я не стану хватать его…» Кто знает, существует ли телепатия? Оба заключенных смотрели друг на друга. Еврей застыл на месте. Казалось, он не дышит. Вдруг он пригнулся. Охранник почувствовал, как его сосед двинул рукой, но еврей уже проскользнул под руками и помчался прочь. Это смелое бегство вызвало «цепную реакцию». Четыре, пять, десять человек проскользнули вслед за ним и пустились по аппельплацу. Толпа заколыхалась, начала напирать. Цепь охранников оказывала сопротивление. Однако таинственный ток уже был пущен. Охранники хватали бегущих, но только для того, чтобы не все убежали сразу. Потом подняли руки и дали проскочить новым десяткам людей. Странные мысли мелькали при этом в головах охранников. «Что нам делать? Они опять удирают от нас! Мы всячески стараемся их удержать, но ничто не помогает…» Гораздо более странным было то, что из ворот никто не появился. Часовые на вышке не поднимали шума, хотя, несмотря на темноту, должны были заметить бегущих людей. Не появлялся ни Райнебот, ни кто-нибудь другой из начальства… Может быть, Райнебот в это время находился у Швааля? А может, часовые на вышках думали: «Ладно, бегите, нас это не касается. Все равно скоро конец!» Все новые и новые группы исчезали с молчаливого согласия лагерной охраны, и вскоре у ворот никого, кроме охранников, не осталось. Капо пожал плечами:
– Ну что ж, пойдем и мы. Стройся!
Тихо, словно стараясь никого не потревожить, охранники построились. Сперва робко, затем все более уверенно, они промаршировали по аппельплацу назад. За первым рядом бараков их встретил Кремер. Он все видел. Капо пожал плечами, как бы выражая покорность судьбе.
– Ступайте к себе в барак! – сказал Кремер. А что еще можно было сказать в этой странной ситуации?
– Ступайте! – сказал он и заключенным, работавшим в канцелярии, когда вернулся туда, а потом и сам направился в третий блок.
– А ну их к… – грубо ответил он на вопрос Вундерлиха, собирается ли он давать ночной свисток. – Я вообще не стану больше давать никаких свистков.
Бегство заключенных-евреев не вызвало никакой реакции со стороны начальства. Этот факт трудно было постичь. Неужели Райнебот, возвратившись от Швааля, подумал то же самое, что и часовые на вышке? Доложил ли он вообще начальнику лагеря об исчезновении евреев? Может быть, там не было Клуттига, который, конечно, стал бы беситься?
Вечер сменила ночь. Все уже знали, что внутрилагерная охрана позволила евреям удрать, и ждали новых событий. Все подозрительно прислушивались к тишине, каждый миг ожидая, что заорет громкоговоритель. Но зловещий аппарат над дверью молчал. Ожидание слабело. Многие поплелись в спальное помещение и заползли на нары.
Блоковый писарь-немец и два поляка-дневальных из Малого лагеря еще не спали.
Уже вторую ночь сидел Прёлль в тайнике, в согнутом положении. Это было мучительно. Шея окаменела, то дело подгибались колени. Он не мог ни повернуться, ни сесть, ни опуститься на корточки, – только головой упереться в стенку люка. День сейчас или ночь? Прошли сутки, или двое, или четверо? Прёлль стонал, он устал и ослабел. Закрывал глаза, но уснуть не мог. Пока он стоял неподвижно, боль в шее притуплялась, но при малейшем движении его будто пронизывало огнем. Прёлль стискивал зубы.
Внезапно он вздрогнул. Крышка над его головой шевельнулась. Молнией пронеслось в мозгу: «Попался!» Но тут же он услышал знакомый голос:
– Фриц! Старина! Ты жив?
Дружеские руки подхватили его и вытащили наверх.
Прёлль трясся мелкой дрожью. Сырость и ночной холод пробирали его насквозь.
– Скорей в барак!
Поляки подхватили его, и Прёлль повис между ними, волоча онемевшие ноги. В клетушке писаря он понемногу пришел в себя.
Писарь дал ему кружку подогретого супа. Дрожащими руками Прёлль поднес ее ко рту, и теплота, разлившись по телу, оживила застоявшуюся кровь. Только теперь он вспомнил о хлебе. Вытащив из кармана уже зачерствевший ломоть, Прёлль жадно впился в него зубами. Но тут влетел стороживший у входа поляк.
– Идут! – крикнул он.
Прёлль выбежал из барака. Его помощники бросились за ним. Они во весь дух помчались к канализационному люку. В тот миг, когда Прёлль уже готов был нырнуть в него, за одним из бараков показались два эсэсовца – две едва различимые тени. Перед ними трусила, обнюхивая следы, большая собака. Время от времени они освещали дорогу затемненным ручным фонарем. Четверо заключенных, затаив дыхание, стояли, словно окаменелые. Эсэсовцы шли метрах в пятнадцати от них, скрипя сапогами по гравию. Расширенными от страха глазами Прёлль смотрел на приближающихся эсэсовцев. Вот они пересекли участок между бараками, где находился люк. Если заключенные видели эсэсовцев, значит, и те должны были видеть их…
Теперь между ними оставалось лишь несколько метров. Они замерли и прислушались – не кричат ли эсэсовцы, не стреляют? А собака – вдруг она поднимет морду и учует заключенных? От ужаса цепенело сердце… Эсэсовцы пошли дальше вдоль барака… Они удалялись! Четыре головы повернулись им вслед, глаза сверлили мрак… Смерть прошла мимо, черный небосвод выдержал, не рухнул. Прёлль бесшумно нырнул в люк. Над ним тихо закрылась крышка. «Смертник» в изнеможении прислонился головой к стенке. Только теперь он почувствовал, чего стоили ему эти минуты.
На другое утро Бохов одним из первых пришел к Кремеру. Комната старосты уже превратилась в сборный пункт… Операция по спасению сорока шести обреченных, вчерашнее бегство заключенных-евреев были открытым вызовом, и все – Кремер, Бохов, старосты блоков, равно как и заключенные в бараках, – ждали репрессий. До сих пор начальство лагеря, как правило, при малейшем нарушении дисциплины показывало всю свою силу.
В проходах между бараками царило оживление. Заключенные стояли кучками и гадали, какие произойдут события. Тщетно ждал Кремер приказа Райнебота выстроить лагерь для обычной поверки. Когда время ее приблизилось, Райнебот лишь объявил через громкоговоритель, что заключенные, работающие при кухнях рядового и офицерского состава, должны явиться на свои места. Кроме этих команд из лагеря не вышел ни один заключенный. Несостоявшаяся поверка была так же необычна, как и несостоявшиеся репрессии. Кремер беспокойно посматривал на часы у ворот. Прошло уже два часа сверх срока.
– Выходит, поверки сегодня не будет, – сказал он, – видно, их вообще больше не будет…
– Я слыхал, – мрачно сообщил какой-то блоковый староста, – будто начальник лагеря связался с ближним аэродромом и затребовал бомбардировщиков.
Кремер круто повернулся к нему.
– Слыхал, слыхал! – гаркнул он на старосту. – Чепуху ты несешь! Не хватало еще, чтобы мы распространяли «параши»!
– Не забивайте себе головы непроверенными слухами, – предостерег Бохов. – Посмотрим лучше, как начальство отреагирует на бегство евреев.
– Это затишье мне не нравится, – проворчал Кремер.
Щелкнул громкоговоритель. Все устремили глаза на зловещую коробку. Зажужжал ток, послышалось покашливанье в микрофон, и наконец раздался голос Райнебота!
– Лагерный староста, внимание! Всему лагерю построиться на аппельплаце!
Райнебот повторил приказ, затем аппарат онемел. В бараке стало непривычно тихо. Все молчали, и каждый старался прочесть по лицам других их мысли. В зоне началось стремительное передвижение. Все, кто был на дворе, разбежались по своим баракам. В бараках поднялся шум.