Кремера вызвали к Райнеботу. Юнец совсем утратил самоуверенность. Голос его, правда, звучал нагло, но циничных реплик не было слышно.
– Что, разместили ораву? – набросился он на Кремера, едва тот вошел.
– Так точно!
– Ну то-то!.. Теперь слушайте: к утру приготовьте этап десять тысяч человек. Тех, кто годен к походу, понятно?
– Так точно!
Райнебот подошел к Кремеру вплотную, глаза его злобно сверкали:
– Если опять начнутся такие же фокусы, как с евреями, я своими руками повешу вас на воротах, поняли?
– Так точно!
– К утру – это значит: в восемь часов этап должен стоять у ворот. Идите!
Клуттиг, сидевший на письменном столе Райнебота, слез и загородил Кремеру дорогу.
– Где сорок шесть?
У Кремера готово было сорваться с языка: «Не знаю», но он сказал:
– В лагере кавардак. Охрана искала, но никого не нашла.
Клуттиг схватил Кремера за куртку.
– Слушай, парень! – проскрежетал он. – Тебя я приберегаю на десерт. Не думай, что можешь изображать здесь генерала. И не думай, что уйдешь целым и невредимым! Для тебя, Гефеля и поляка у меня найдется в обойме по патрону. – Он сунул Кремеру под нос пистолет. Староста выслушал Клуттига молча. Мелькнула мысль: «Значит, Гефель и Кропинский еще живы!» – Твой жиденок тоже от нас не уйдет! Уберем всех до единого!
– Вы теперь знаете все, что требуется, – вмешался Райнебот и отослал Кремера. Оставшись с Клуттигом наедине, он круто повернулся к нему: – Идиот! Я говорю ему, что поляк и Гефель давно подохли, а ты…
– Как ты разговариваешь со мной, твоим гауптштурмфюрером?
Райнебот криво усмехнулся.
– Отвыкай величать себя «гауптштурмфюрером», сын мой! Скоро придется нам стать вежливыми и… скромными людьми.
В ожидании новостей Бохов сидел в канцелярии. Завидев Кремера на аппельплаце, он перешел в комнату старосты. Когда Кремер с размаху швырнул шапку на стол, Бохов почувствовал, что произошло что-то особенное.
– Что там?
Кремер мрачно усмехнулся.
– Помахал у меня перед носом своей хлопушкой…
– Кто?
– Клуттиг. – Кремер сел за стол и желчно рассмеялся. – А потом Райнебот постарался скорее выпроводить меня, чтобы я не слушал, как баран гауптштурмфюрер болтает лишнее.
– Да в чем дело? – не терпелось узнать Бохову.
Кремера наполняло чувство торжества. Он воздел руки, ему хотелось кричать, радостная улыбка осветила его лицо, но чрезмерный восторг вдруг сменился внезапной усталостью. Кровь отхлынула от напряженных мышц, Кремер опустил руки и поднялся.
– Подожди, подожди, Герберт. Дай мне сначала справиться с тем, что творится у меня здесь, – сказал он и провел ладонями по груди. Затем, обойдя вокруг стола, он обнял Бохова за плечи. – Оба… те, что в карцере… еще живы. Теперь я это знаю. И знаю больше: можно вытащить наших сорок шесть товарищей из нор – их больше никто не ищет.
– Ты знаешь это наверняка?
– Наверняка. – Кремер глубоко вздохнул, складка на лбу обозначилась еще резче. – Колесо завертелось… К утру я должен приготовить этап в десять тысяч человек. Может, удастся затянуть отправку до полуденной тревоги. Тогда мы выиграем несколько часов.
– Сделай все, что можешь, Вальтер!
И вдруг Кремер без всякой связи спросил:
– Где ребенок? Где он, Герберт?
– Не знаю.
Кремер пристально посмотрел Бохову в глаза.
– Отыщи его! – сурово сказал он.
– Зачем?
– Зачем? – раздраженно сказал Кремер. Он сел за стол, сложил ладони и, посмотрев на них, тихо заговорил – Слишком много нам стоил этот малыш. Теперь он должен быть со всеми, как Гефель, Кропинский, как сорок шесть товарищей, как Пиппиг, ты, я… Он должен выйти на свободу вместе с нами или умереть. Но он должен быть здесь! – Кремер ударил кулаком, – Где он? Найди его!
Бохов молчал. Он понимал друга, и требование Кремера находило отклик в его сердце.
Кремер, видя, что Бохов молчит, беспощадно продолжал терзать его.
– Его унес кто-то из вас, кто-то из ИЛКа! Кто?
Бохов пожал плечами.
– Найди его и приведи сюда! Если товарищи вылезут из нор, малыш тоже не должен больше… Кто знает, где он ютится?
– Ты прав, Вальтер, – вздохнул Бохов. – Отчего ему не быть с нами или… Ты прав, Вальтер. Я постараюсь узнать, куда его запрятали.
Кремер медленно поднялся, черты его лица смягчились, он успокоился.
Приказ о подготовке этапа внезапно обрушился на многие блоки. Старосты принесли этот приказ из канцелярии, куда их вызывал Кремер.
– К утру мы должны быть готовы, товарищи!..
Десять тысяч человек! Это означало, что уйдут целые блоки! Все туже затягивалась петля, неотвратимо надвигался последний участок пути. Парализованные приказом, заключенные притихли, однако вскоре вновь засуетились.
– Не пойдем! Уж если умирать, так здесь, в лагере!
Многим старостам приходилось произносить горькие слова, от которых у них самих сжималось сердце.
– Хорошенько подумайте, товарищи! Если в барак придут эсэсовцы, они не станут разговаривать с вами. Я не могу призывать вас остаться, потому что не хочу быть повинным в вашей смерти.
Меж тем повсюду в лагере шли тайные совещания. Связные передавали инструкции руководителям групп Сопротивления.
– Пусть от каждой группы несколько добровольцев отправятся с этапом. Поговорите с людьми. Им выдадут холодное оружие. В пути они попытаются разделаться с конвоем и освободят колонну.
Удастся ли воплотить задуманное? Никто не знал, все лишь пожимали плечами.
Это указание шло от Бохова и Богорского: у них не было времени созывать ИЛК. Руководители вызывали членов своих групп поодиночке на короткую прогулку между бараками или уединялись с ними в уголке спального помещения.
– Хочешь идти?
Молчание, сжатые губы, мысли, тенью скользнувшие вдаль, туда, где жена, дети, мать… или девушка… наконец – кивок или покачивание головой. Некоторые сразу давали решительный ответ – для них не существовало той дали, которую предварительно можно было бы ощупать мыслью.
– Конечно, пойду.
И они добровольно шли на смерть…
Когда Бохов и Богорский после недолгой встречи собирались уже разойтись, Бохов задержал друга.
– Скажи мне правду, Леонид, это ты унес ребенка? Скажи правду?
– Почему ты спрашиваешь? Я сказал тебе правду и говорю еще раз: я не уносил ребенка.
– Это мог быть только один из нас.
Богорский согласно кивнул.
– А ты знаешь, где находится ребенок?
– Откуда я знать, не я его уносить.
Бохов вздохнул. Он не верил Богорскому.
– Ребенка спрятал ты и никто другой. Почему ты не говоришь мне правду?
Богорский огорченно пожал плечами, глядя на недоверчивого товарища.
– Если ты мне не веришь, что ж! Я ведь не могу тебя заставить.
На этом они расстались.
К общему удивлению, вечером после долгого перерыва по радиосети вновь была передана сводка командования немецких вооруженных сил. Швааль распорядился об этом еще днем, когда обсуждал с Камлотом вопрос об отправке этапа.
– Вы все еще намерены эвакуировать лагерь, штандартенфюрер?
Швааль, судорожно сплетя за спиной руки, обошел вокруг стола и не ответил Камлоту.
– Взгляните, черт возьми, на линию фронта! С вашим педантизмом вы еще всех нас отправите в пекло. Мы только теряем время.
– У нас еще есть время! – истерично выкрикнул Швааль. – Наши войска удерживают позиции!
Камлот сухо рассмеялся.
– Надолго ли?
Одутловатое лицо Швааля расплылось, как тесто.
– Не отравляйте и вы мне жизнь! Завтра отправите десять тысяч в Дахау, и баста!
Камлот опять рассмеялся.
– Дахаутцы встретят нас с распростертыми объятиями! А может, они как раз сами уводят свой лагерь и, может, в направлении Бухенвальда? Что за нелепый хоровод!.. Расстреляйте весь сброд здесь, избавьтесь от него сразу!
Швааль готов был вспылить. Он замахал руками на Камлота, затем опять принялся бегать вокруг стола.
– Вы же разумный человек, Камлот. Неужели вы еще полагаетесь на свои части? Это уже не прежняя марка, туда затесалось немало отребья.
– Мне достаточно приказать! – хвастливо заявил Камлот.
Лицо Швааля расплылось в ухмылке.
– Вы так считаете? На мой взгляд, картина несколько иная. Клуттиг с моего ведома приказал вашим проводникам собак разыскать тех сорок шесть негодяев. Они не нашли ни одного!
– Потому что не могли найти.
– Или не захотели… Возможно, я знаю ваших молодцов лучше, чем вы сами… Война проиграна. Не так ли? – Швааль остановился перед Камлотом. – Мы пиликаем на последней струне. Не так ли?.. Кто проигрывает, становится осторожным, будь он генерал или солдат. Может быть, я выражаюсь недостаточно ясно?
Камлот отказывался признать неприятную истину.
– Дайте нам немного отойти от лагеря, и мои молодцы начнут палить, как по зайцам.
Швааль мгновенно ткнул в пространство пальцем, как бы подхватывая на лету это заверение.
– Вот это совсем другое дело!.. Но здесь, в мышеловке, мой дорогой…
– О чем вы только не подумаете!
– Я думаю о многом, – с тщеславием полководца ответил Швааль. – Например… – Он подошел к телефону и велел Райнеботу огласить в лагере последнюю военную сводку. – Кто проигрывает, – повторил он затем, – становится осторожным. Это относится и к тем, за проволокой. Когда они услышат, что мы сдерживаем американцев, барометр упадет, и завтра утром они пойдут за ворота, как барашки.
С огромным вниманием слушали в бараках военную сводку. Она подействовала на людей так, как того и ожидал Швааль.
В районе Эйзенаха, Майнингена и Готы наступление американцев было остановлено. Заключенные испуганно переглядывались. Что же теперь?.. Для групп Сопротивления по-прежнему сохраняла силу «готовность – два». Они должны все время оставаться в бараках и быть начеку. После указания отправиться с этапом новых распоряжений не поступало. Неужели оперативный план, разработанный для групп еще несколько месяцев назад, был отброшен? Неясной и запутанной была обстановка, а в этот вечер она усложнилась еще больше, когда по лагерю прошел слух, что по обе стороны Эрфурта сброшены американские парашютисты. Новость принесли «прикомандированные», вернувшиеся сегодня в зону раньше обычного. Ее усердно передавали и жадно выслушивали, тем более что она резко противоречила обескураживающей военной сводке. Если слух справедлив, этап не отправят. Над морем отчаяния забрезжил луч надежды. Но как у Эрфурта могли приземлиться парашютисты, если фронт стабилизировался?.. Разве это возможно? Конечно, на войне все бывает. Однако если официальная сводка соответствует действительному положению, для эвакуации еще остается время. И если готовится такой огромный этап, разве не указывает это на подобную возможность? Где же правда? Кто знает наверняка? Кто может внести ясность?