На лагерь опустился вечер. В подвале бани, в кухонном погребе заключенные торопливо откапывали спрятавшихся. Писарь-поляк в Малом лагере по распоряжению Кремера извлек Прёлля из канализационной шахты. Пробравшись в бараки, где старосты были предупреждены Кремером, освобожденные растворялись в общей массе. Некоторые, однако, остались в убежищах, например Рунки, который под полом барака находился в большей безопасности. У Кремера было много хлопот, ему пришлось немало побегать, пока все не было сделано. Возвращаясь в свой барак, он встретил Бохова. Тот шел от Риомана, которого навестил, надеясь, что он подтвердит радостный слух о приземлении под Эрфуртом парашютистов. Но француз смог лишь сообщить, что об этом беседовали в столовой эсэсовцы, ссылаясь на передачу иностранных станций. Значит, известие не было достоверным и не давало возможности составить точную картину положения на фронте.
– Ничего нельзя предпринять, – сказал Бохов Кремеру. – Этап придется отправить.
– А что с ребенком?
У Бохова не хватило мужества разочаровать Кремера, и он солгал:
– Скоро буду знать, где он. Тогда заберу.
– Хорошо, Герберт, хорошо, – кивнул Кремер. – Ребенок должен быть с нами. Это наш долг перед теми двумя, что в карцере, и… перед Пиппигом.
Бохов молчал.
После тревожно проведенной ночи Кремер уже с рассветом был на ногах. В бараках заключенные, которые были назначены в этап, заканчивали последние приготовления. Добровольцы из групп Сопротивления, спрятав под одеждой самодельное оружие, тихо прощались с друзьями. Что, если удастся освободить этап и пробиться к американцам? Сколько эсэсовцев будет в конвое? И куда поведут?
Кремер ходил от барака к бараку.
– Когда Райнебот объявит, выходите. Но устройте сутолоку, понятно? Может, сегодня пораньше начнется тревога и отправление удастся затянуть.
Но все вышло иначе – неожиданно и непредвиденно! Все планы задержать этап полетели кувырком. За полчаса до назначенного срока к воротам подошло несколько сотен эсэсовцев. Они построились шпалерами, карабины на изготовку, у пояса – ручные гранаты. Кованые ворота распахнулись. Через пустынный аппельплац к баракам помчались блокфюреры с дубинками и револьверами в руках. Они без разбора врывались в бараки и дубинками выпроваживали наружу обитателей, словно вознамерясь согнать к воротам весь лагерь. Началось столпотворение. Блокфюреры с ревом носились за разбегавшимися людьми. Больше никакой сортировки транспортируемых заключенных. Только паника, крики, беготня! Людей выталкивали из проходов между бараками на дороги и гнали через аппельплац в открытые ворота. После этого эсэсовцы бегом возвращались в лагерь и выметали новые толпы.
Согнанная масса превратилась в бурлящий водоворот, ею владели страх и отчаянное стремление уклониться от дубинок. Люди кидались за ворота, словно там ждало спасение. Казалось, смерч пронесся над лагерем. Эсэсовские шпалеры протянулись по обеим сторонам гигантской колонны. Когда облава принесла свои плоды, ворота захлопнулись и бурлившая масса потекла по дороге. Конвой почти на всем пути до шлагбаума избивал людей, силясь создать некоторое подобие походного порядка.
Меньше часа бушевала эта буря. Те, кто остался в бараках, не могли ни думать, ни говорить – взбудораженная кровь переполняла сердце и мозг. Люди опускались на столы, на скамьи, на нары, закрывали руками глаза, стараясь прийти в себя.
Через час после ужасной сцены завыла сирена. Завыла словно визжащая женщина, которую тащат за волосы. Воздушная тревога!..
Команда вещевого склада уже несколько дней не работала. Склад был для заключенных хорошим убежищем. Здесь они не подвергались опасности попасть в этап. Но когда утром разразилась буря, их тоже охватило возбуждение. Лишь во время тревоги они успокоились и тут заметили, что исчез Вурах. Спрятался, что ли, негодяй? На складе ли он еще? Кажется, утром он заступил на вахту.
– Доносчик пропал. Вы его не видели?
Никто ничего не мог сказать. Может быть, доносчик находился в зоне, и его вместе с другими прогнали дубинками к воротам? Может быть, он добровольно примкнул к этапу, чтобы уйти от расплаты? Заключенные вернулись ни с чем. Следует ли доложить об этом Цвайлингу? Многие советовали воздержаться. Не трогай, обожжешься! Может, Цвайлинг сам позаботился о том, чтобы сплавить доносчика? Решили молчать.
В группах Сопротивления началось беспокойство. Они требовали оружия. Их нетерпение грозило подорвать дисциплину. Сноситься с группами через связных было уже недостаточно. Все чаще товарищам из ИЛКа приходилось пренебрегать конспирацией. Быстро все обсудив, они решили посовещаться с руководителями групп.
После наступления темноты более ста человек сошлось в одном из опустевших бараков. Кремер тоже принял участие в этом собрании.
Не успел Бохов сказать вступительное слово, как отовсюду послышались возгласы. Участники требовали организовать вооруженное сопротивление дальнейшей эвакуации. Самым нетерпеливым снова оказался Прибула. Товарищи из польских групп поддержали его. Руководители других групп тоже требовали перейти к активному сопротивлению.
– Лучше погибнуть в бою, чем смотреть, как наших товарищей гонят на смерть, – заявляли они. – Сегодня их десять тысяч, а завтра, может быть, и тридцать тысяч! – Возбуждение нарастало. – Возьмемся за оружие! Завтра же!
Кремер, стоявший в стороне, больше не мог молчать.
– Прежде всего не орите! – стараясь перекричать шум, воскликнул он. – Мы не на забастовочном митинге, а в лагере! Вы что, хотите привлечь сюда эсэсовцев? – Мгновенно воцарилась тишина. – Значит, желаете взяться за оружие? Завтра же?.. Скажите пожалуйста! – Насмешка Кремера многим пришлась не по вкусу. Снова поднялся шум. – Дайте мне договорить, черт бы вас побрал!.. В конце концов, мне, лагерному старосте, приходится тащить самый тяжелый воз, и поэтому у меня есть что сказать. Сколько у нас оружия, я точно не знаю. Вам это лучше известно. Но одно мне ясно: оружия не так много, и оно не настолько хорошо, чтобы сразиться с шестью тысячами эсэсовцев. Я знаю также, что начальник лагеря остережется оставить здесь кладбище, если мы не принудим его нашей собственной глупостью.
– Нашей собственной глупостью?
– Вот так лагерный староста!
– Нет, послушайте! Он берет под защиту начальника лагеря!
– Дайте старосте договорить, – вмешался Бохов.
Кремер засопел.
– Не знаю, все ли вы коммунисты. Я – коммунист!.. Слушайте же внимательно, и вы поймете, что я хочу сказать. – Он выдержал паузу. – Мы спрятали здесь, в лагере, маленького ребенка. Наверно, вы об этом слышали. Из-за этого ребенка нам пришлось немало испытать. Из-за него двое наших товарищей сидят в карцере – вы их знаете. Из-за ребенка пошел на смерть Пиппиг. Из-за ребенка многие рисковали головой. Вы сами, сидящие здесь, подвергались из-за ребенка большой опасности. Порой судьба всего лагеря висела на волоске. Что ж, выходит, это была глупость с нашей стороны – спрятать маленького ребенка?.. Если бы, найдя малыша, мы сдали его эсэсовцам, наш Пиппиг был бы жив, а Гефель и Кропинский не сидели бы сейчас в карцере, ожидая смерти. И тогда вам и всему лагерю не грозила бы опасность. Правда, фашисты убили бы ребенка, но это было бы не так худо, а?
Повисла необычная тишина. Все слушали с напряженным вниманием.
– Скажи, вот ты отдал бы ребенка эсэсовцам? – спросил Кремер стоявшего поблизости Прибулу. Молодой поляк не ответил, но Кремер заметил гневный блеск в его глазах. – Вот видишь, как тяжело принимать решение о жизни и смерти!.. Думаешь, мне легко готовить этапы смертников? – Кремер повернулся ко всем: – Что же мне делать?.. Пойти к Клуттигу и заявить: «Я отказываюсь выполнить приказ. Расстреляй меня к чертовой матери!..» Как благородно, а?.. Вы наверняка поставили бы мне памятник… Но я отказываюсь от такой чести и посылаю людей на смерть, чтобы… спасти людей, которых иначе расстрелял бы Швааль! – Кремер всмотрелся в обращенные к нему лица. – Понимаете вы?.. Понять это, конечно, не так легко! И вообще все нелегко. Труден каждый шаг. Ибо теперь мы должны не просто принять решение! Мы не можем просто сделать выбор между жизнью и смертью! Если бы это было так, я сказал бы: «Хорошо, даешь оружие! Завтра начнем стрелять!» Ответьте мне: потому ли мы довели Пиппига до гибели, что спасали ребенка? Ответьте: должны ли мы были погубить малыша, чтобы спасти Пиппига?.. Ну, говорите! Кто даст верный ответ?
Кремер разволновался. Он хотел сказать еще многое, но говорить ему было все труднее, он начал помогать себе руками, но все-таки не находил нужных выражений и терялся все больше и больше.
Люди молчали. Казалось, будто Кремер снимал каждое из своих тяжелых слов с чаши весов и клал его в руки слушателям: возьмите и взвесьте сами! Эти слова отрезвили собравшихся. Обсуждение продолжалось организованнее, чем началось.
Вместе с руководителями групп члены ИЛКа разработали тактику на ближайшие дни. Предложение начать вооруженное сопротивление было отклонено как преждевременное. Обменявшись мнениями, пришли к выводу, что затишье на фронте долго не протянется и что дни фашистов в лагере сочтены. Как ни горько было отправлять еще тысячи на смерть, решили все же продолжать тактику задержек и пассивного сопротивления.
Пришел Брендель из внутрилагерной охраны и что-то зашептал Бохову; на лице того отразился живейший интерес.
– Товарищи! – воскликнул он. – Фронт снова двинулся! Только что получены достоверные сведения! К востоку от Мюльхаузена идут напряженные бои! Лангензальц и Эйзенах пали!
– Тихо! Не орите! Вы с ума сошли! – Кремер кинулся в гущу собравшихся, которые повскакали со скамей, и с трудом восстановил тишину.
На следующее утро Кремер получил новый приказ: в течение нескольких часов подготовить для отправки десять тысяч человек, за которыми должны последовать еще десять тысяч. На тот же день был назначен – отдельно – этап восьмисот советских военнопленных.