– Неплохо придумано, а?
Адъютант согласился.
– Теперь не осталось никаких доказательств, – ухмыльнулся довольный Вайзанг.
Почти два часа провел Бохов у окна. Наконец грузовики двинулись обратно. Они выехали за зону, и кованые ворота захлопнулись.
Сноп искр потух, лишь изредка труба последним дыханием выбрасывала язычки пламени.
– Что же они сжигали?
Бохов пожал плечами.
– Это были не трупы…
День начался тревожно. Заключенных, обслуживавших эсэсовцев, не выпустили за ворота, и они возвратились в барак. Новости, которые они накануне принесли, со скоростью вихря распространились по лагерю и взбудоражили всех. Эрфурт якобы пал, и американцы сейчас всего в двенадцати километрах от Веймара. Обстановка с часу на час могла измениться. Ни один заключенный не верил, что фашисты, когда им придется бежать, оставят лагерь в целости. Но никто не верил также в продолжение эвакуации. Американцы были близко, хотя и не настолько, чтобы предотвратить массовое убийство заключенных. Неизвестность и время бежали наперегонки, и каждый час, не принесший беды, казался отвоеванным у смерти.
Бохов решил, что пришло время извлечь Рунки из его убежища. Зачем ему там торчать, если каждый час решался вопрос жизни и смерти? Обросший щетиной, исхудавший, вылез он из подпола под общее ликование. В бараке на его столе сидел ребенок в одежде заключенного, которую кое-как скроили по мальчонке. Его подняли и показали Рунки:
– Наш самый младший товарищ!
Специальные группы внутрилагерной охраны достали из тайников нужные для вылазки инструменты: ломы и кусачки с изоляцией для резки проволоки, находящейся под током. Другие группы бродили по пустырю на северном склоне лагеря. Они проверяли начатую уже несколько недель назад подготовку к прорыву. На неровном пустыре, кое-где поросшем кустами, среди пней валялись доски, брусья, несколько старых, отслуживших свой век дверей и всякий хлам. Эсэсовцы не обращали на них внимания и не догадывались о тайном назначении всех этих будто случайно брошенных здесь деревянных предметов – будущих мостков через рогатки между проволочными оградами…
По баракам в полной боевой готовности дежурили группы Сопротивления… Вдруг раздался гул моторов. Заключенные высыпали из бараков. Тысячами стояли они на дорожках, глядя в небо. Вот они опять, американские бомбардировщики. Два, три, четыре… Они описывают круги над лагерем и сворачивают на запад, в сторону Веймара… Тревогу и на этот раз не объявили. Немного позже вдали послышались разрывы. Может быть, сбросили бомбы на Веймар? Грохот усилился. Глухо и яростно били зенитки.
Кремер, Бохов и еще несколько руководителей групп находились в это время в тесной комнатке лагерного старосты. Напряженно прислушивались они к канонаде. Неужели только кажется, что бои где-то близко?.. В мертвом оцепенении, окружавшем лагерь, было что-то невыносимо зловещее. Люди не произносили ни слова. Перед их глазами тянулся пустынный аппельплац. На вышках застыли часовые. На главной вышке можно было разглядеть фаустпатроны. Стволы пулеметов на других вышках, казалось, ждали только, когда палец нажмет на гашетку. Все вокруг было тихо, мертвенно, грозно…
Бохов был бледен. Он больше не мог ждать. Резко повернувшись от окна, он заходил по комнате. Руководитель одной немецкой группы тоже не выдержал и ударил кулаком по подоконнику.
– Черт!.. Должно же что-нибудь разразиться!
Кремер заворчал.
Бохов остановился и внимательно прислушался. Четко доносились выстрелы.
Внезапно один из руководителей вскочил и указал в сторону забора:
– Там!
Вдоль забора быстрым маршем двигалась рота эсэсовцев в полном обмундировании. Бохов выбежал наружу. Остальные следом. Между бараками стояли заключенные и смотрели, как сбегают эсэсовцы. Они появились и исчезли так же внезапно как порыв ветра. И снова весь лагерь погрузился в мучительное оцепенение. Доносились лишь звуки лязга, грохота и треска. Близко, чертовски близко…
И вдруг, примерно в десятом часу утра, безжизненную тишину разорвал голос Райнебота:
– Лагерный староста и все старосты блоков – немедленно к воротам!
Заключенные, как бы очнувшись, забегали, зашумели. Перед канцелярией собрались старосты блоков, бледные от волнения. Появился Кремер.
– Пошли!..
У ворот им пришлось постоять. Столпившись между бараками, заключенные не отрывали глаз от ворот. Дежурный блокфюрер отпер калитку в воротах. Вошел Райнебот. Один, без свиты. Его губы кривились в странной улыбке.
Кремер вышел вперед, отрапортовал. Райнебот не торопился. Он медленно натянул кожаные перчатки и расправил их на пальцах. Потом заложил руки за спину, с интересом посмотрел в ту сторону, откуда доносилась канонада, оглядел выстроившихся старост и наконец сказал:
– Господа… – Он цинично ухмыльнулся. – Нам пора уходить… К двенадцати часам в лагере должно быть пусто. – Он взял Кремера за пуговицу. – К двенадцати часам! Вы меня поняли, господин генерал? Ровно в двенадцать лагерь должен построиться. В полной готовности к походу, не то… – Райнебот изящным движением щелкнул пальцем по пуговице и ушел за ворота.
На обратном пути Бохов, шагая среди старост, обмозговывал возможные варианты. Фронт совсем близко! Несколько часов задержки могут спасти всем жизнь. Однако игривый щелчок Райнебота сигнализировал об опасности. О гораздо большей опасности, чем все предшествовавшие… Нужно было выбрать между нею и той надеждой, которая вместе с канонадой звучала над лагерем.
Перед канцелярией блоковых старост окружили заключенные. Вмиг новость разнеслась по зоне:
– В двенадцать часов лагерь эвакуируется!
Заключенные кричали наперебой:
– Не пойдем! Не пойдем! Не пойдем!
Бохов остался у Кремера.
– Ну что? Что? Готовность – три?
Бохов сорвал с головы шапку и провел рукой по волосам. Тяжко принимать решение, ох, тяжко!..
– Готовность – три?.. Нет, еще нет! Пока еще нет! Подождем!..
Солнце поднялось выше. Голубело небо, веял ласковый теплый ветерок. Весенние лучи приукрасили все вблизи и вдали.
Лагерь будто вымер. Неслышными шагами хищника бродила тишина вокруг бараков. Внутри сидели заключенные и молча ждали.
Многие были уже готовы к походу. В уборных группами стояли люди. Сигаретка ходила вкруговую…
В семнадцатом блоке собрались руководители групп Сопротивления. Члены ИЛКа находились у Кремера. Участники групп сидели в бараках, смешавшись с другими заключенными, и вместе с ними молча ждали.
В самых укромных закоулках лагеря притаились бойцы внутрилагерной охраны, готовые в любой миг выхватить из тайников оружие.
До двенадцати оставалось полчаса.
Риоман раздавал сигареты. Предложил и Кремеру, но тот покачал головой – он не курил.
– У них, видно, еще есть возможность удрать, – сказал Бохов, – иначе они не стали бы нас эвакуировать.
И вдруг у него возникли сомнения. Правильно ли, что руководителей всех групп собрали в семнадцатом блоке? Что, если за отказом лагеря эвакуироваться последует облава? Разве не может тогда случиться, что руководители попадут в руки эсэсовцев? Бохов посоветовался с членами ИЛКа. Еще было время предотвратить опасность. Бохов изменил диспозицию. Он послал одного из членов ИЛКа в семнадцатый блок. Собравшиеся разошлись по своим баракам. Но на случай, если эсэсовцы откроют огонь, новое распоряжение гласило: первый же выстрел считать сигналом к восстанию. Тогда молниеносно должно быть роздано оружие и группы столь же молниеносно должны ввязаться в бой со своих исходных позиций. Совещание было окончено, члены ИЛКа разошлись.
Бохов тоже вернулся в свой барак. Кремер остался один.
Двенадцать часов!
Напряжение достигло предела.
Пять минут первого! Ничего нового. У ворот никакого движения.
Засунув руки в карманы, Кремер шагал по комнате. В бараках царила мертвая тишина.
Десять минут первого!
И вдруг – голос Райнебота в громкоговорителе. Этого ждали, и все-таки он больно хлестнул по нервам:
– Лагерный староста! Прикажите построиться!
Кремер стоял, нагнув голову, словно ожидая удара по затылку. Приказ повторили резче, хлестче:
– Марш к воротам!
Бараки загудели.
– Спокойствие, товарищи, спокойствие!
Четверть первого.
Солнце сверкало. Перистые облачка, радуя взор, плыли по голубому небу.
Двадцать минут первого.
Из громкоговорителя раздался крик:
– Где весь состав лагеря? Немедленно выходить!
Кремер остался на месте. Он тяжело повернулся и сел за стол. Широко раскинув локти, он подпер голову кулаками…
В бараках шум стих. Все прилипли к окнам. Аппельплац был пуст.
Внезапно заключенные в передних рядах бараков пришли в движение. Заглядывая через плечи соседей, все старались рассмотреть, что происходит у ворот.
Кремер поднялся и поспешил к окну.
Две легковые машины въехали на аппельплац и остановились. Из первой выпрыгнули двое: Клуттиг и Камлот. Из второй вышли Швааль, Вайзанг и Виттиг.
И вот гроза надвинулась! Несколько сот эсэсовцев промаршировали через ворота. Камлот отдал какие-то распоряжения. Были установлены пулеметы, вложены патронные ленты. За пулеметами разместилась цепь эсэсовцев с автоматами и фаустпатронами…
Кремер почувствовал, как запульсировала кровь в висках.
Если откроют огонь, прежде всего пострадают передние бараки. Заключенные в панике отпрянули от окон.
– Начинается! Начинается!
Они метались, заползали под столы и скамьи.
Наиболее храбрые все же остались у окон.
– Начальник поехал по лагерю! – закричали они.
Кремер торопливо окинул взглядом представившуюся картину. На главной вышке и на других началась суета. Часовые устанавливали пулеметы и наводили их на бараки.
Кремер выбежал из комнаты.
Машины проехали в глубь лагеря к последним рядам бараков и остановились. Кремер побежал к ним. Первым выпрыгнул из машины Клуттиг и бросился к ближайшему бараку. Это был барак номер тридцать восемь!