Швааль выбрался из машины.
– Почему заключенные не строятся? – заорал он на Кремера.
Клуттиг ворвался в барак. Его глаза за толстыми стеклами очков сверкали; он быстро огляделся. Все заключенные при его внезапном появлении встали. Рунки поспешно спрятался позади. Клуттиг, выпятив подбородок, осматривал безмолвных людей. Вдруг его глаза расширились. Он оттолкнул двух стоявших перед ним заключенных и шагнул вперед. На столе старосты он увидел ребенка! Мальчик задрожал и испуганно ухватился за Бохова, который обнял его. Клуттиг раскрыл рот, и кадык у него запрыгал. Бохов стоял, не шевелясь. Заключенные оцепенели.
– Ах, вот оно что! – взвизгнул Клуттиг.
В ярости он выхватил пистолет.
И тут произошло неожиданное. В одну секунду вокруг Клуттига образовалась пустота, а перед ребенком выросла стена из заключенных. Ни слова, ни возгласа. Немые фигуры, в упор смотрящие на Клуттига.
Он круто повернулся, словно почуяв неладное. Позади его тоже выросла живая стена, загородившая дверь.
Клуттиг был отрезан.
Вокруг нахмуренные лица, опущенные руки, кулаки. Глаза, внимательно следящие за каждым его движением… Клуттиг был похож на пойманного зверя. Он чувствовал, что люди насторожились и готовы броситься на него. Стрелять?.. Он вскинул пистолет.
И тут – новая неожиданность. Заключенные у двери, члены тайных групп, расступились… В этом был безмолвный вызов… На скулах Клуттига вспыхнули красные пятна. У него отнялся язык, во рту пересохло.
– Ах, так!.. Значит… – прохрипел он и одним прыжком очутился за дверью.
Увидев Кремера, стоящего перед начальником лагеря, несколько старост подошли ближе.
– Почему заключенные не строятся?! – снова заорал Швааль.
Кремер сделал шаг вперед.
– Они боятся штурмовиков, которые обстреливают железные дороги и маршевые колонны.
Швааль пожал плечами и подбоченился.
– Вы находитесь под нашей защитой. Даю вам еще полчаса. Если лагерь не построится, я прикажу очистить его силой.
Подбежал разъяренный Клуттиг, и в тот же миг завыла сирена – так неожиданно, что Швааль, испугавшись, вскочил в машину. Сирена продолжала выть.
– Гауптштурмфюрер! – крикнул Камлот из машины.
С пеной у рта Клуттиг набросился на Кремера и ударил его кулаком по лицу.
– Проклятый пес! – рявкнул он.
Кремер отшатнулся.
Клуттиг впрыгнул в машину, поднял пистолет. Какой-то староста вскрикнул. Но Клуттиг уже нажал на спусковой крючок, потом второй раз, третий… Выстрелы прогремели один за другим. Кремер взмахнул руками, словно собираясь догнать умчавшуюся машину, и упал ничком. Сирена все еще выла.
Из ближайших бараков выбежали заключенные. Бохов протиснулся через толпу и склонился над Кремером.
– Скорей в лазарет!
Перевернув скамью, на нее уложили Кремера и бережно понесли к Кёну.
В бараках возле аппельплаца выстрелов не слышали. Теснясь у окон, заключенные видели только, как прошли в обратном направлении машины. Камлот, проезжая мимо заволновавшихся эсэсовцев, выкрикивал им какие-то приказания.
Вой сирены съежился и затих.
Увидев в окна, что эсэсовцы забирают оружие и беглым шагом спешат за ворота, заключенные возликовали:
– Удирают, удирают!
Подавленные и молчаливые, Бохов и блоковые старосты обступили стол, на котором лежал раненый.
Кён работал уверенно и спокойно. Зондом он извлек из груди две пули. Он продезинфицировал раны, два санитара наложили бинты.
– Опасно для жизни?
Кён молча отошел к раковине, вымыл руки, затем повернулся к Бохову, задавшему вопрос, и отрицательно покачал головой:
– Его не загубит никакой Клуттиг!..
Уже два часа длилась тревога. Заключенные радовались. Где-то в долине, по-видимому, шел отчаянный бой. В воздухе стоял непрерывный гул. Слышны были выстрелы орудий, разрывы снарядов, и казалось, что эти звуки все приближались.
Кремера уложили в комнате санитаров. Кён сидел рядом и ждал его пробуждения. Наконец раненый пошевелился и открыл глаза.
– Ну?.. Что такое? – сердито и удивленно спросил он, увидев над собой лицо бывшего актера.
– Воздушная тревога, – ласково ответил Кён.
– Я хочу знать, что со мной!
– Ничего особенного. Легкий испуг средь бела дня… Ну-ка, старина, выпей вот это! – Кён приподнял ему голову вместе с подушкой и поднес кружку ко рту. – Осторожно, горячее! – предупредил он.
Кремер сделал глоток, посмаковал и с удивлением посмотрел на Кёна. Тот подмигнул ему:
– Лакай!
Кремер жадно пил глоток за глотком и, простонав от наслаждения, откинулся на подушку.
– Откуда у тебя это пойло?
– Ни о чем ты меня не расспрашивай, – загадочно промычал Кён.
Было заметно, как настоящий кофе оказывает свое живительное действие.
– Расскажи, что со мной? – настаивал Кремер.
– Клуттиг пробил в тебе пару дырок. Но, насколько я тебя знаю, денька через три ты опять будешь бегать и орать как ни в чем не бывало.
Упоминание о Клуттиге окончательно привело Кремера в чувство.
– Что происходит в лагере?
– Тревога, я же говорил. Разве не слышишь?
Они прислушались к далекому, а может, и близкому, гулу.
– Что-нибудь еще случилось?
– Да.
– Что?
– Эсэс упаковало свои пожитки и убралось.
Кремер, моргая, смотрел на улыбающегося актера, и вдруг его лицо зло перекосилось.
– Что ты сказал? Только через три дня? Ничего подобного! Я хочу встать, пусти-ка!
Кремер сделал попытку подняться, но со стоном упал назад. Кён дружески усмехнулся:
– Потихоньку, сынок! Потихоньку…
Отбоя все не было. Проходили часы, а тревога по-прежнему сковывала лагерь. К вечеру сирена взвыла снова: вторая тревога! А ведь первая еще не кончилась. Стемнело, и вместе с мраком что-то зловещее вползло в лагерь и притаилось возле бараков. Никто из заключенных даже не думал о сне. Они сидели, не осмеливаясь зажечь свет. Кое-где горели синие лампочки аварийного освещения. Люди вздрагивали и глазами искали друг друга в потемках. Где-то громыхало. Гудение самолетов наполняло воздух, быстро нарастая, чуть не вдавливая крыши. Головы неподвижных, насторожившихся людей поднимались, взгляды устремлялись к стропилам. Гул превращался в грохот, казалось, это мощные крылья самолетов бросают его на бараки, а затем он исчезал во тьме и дали так же быстро, как и появлялся.
И опять томительная тишина. Вернутся ли эти самолеты? Может, это немецкие? Ищут ли они во мраке свои объекты?.. Не тронут ли они бараки?.. Каждая минута словно была заряжена взрывчаткой. Длится еще тревога? Или уже окончилась?.. Вечер сменился ночью.
Перед затемненным административным зданием стояли машины. Была тут и машина Клуттига. Сам он находился в кабинете Швааля вместе с Камлотом, Вайзангом, Виттитом. В углу, позади длинного стола стоял побледневший Райнебот; то, что здесь разыгрывалось, было последней фазой распада. Только что пронзительная трель телефона ворвалась в жаркий спор лагерного начальства. Швааль рванул трубку к уху, рука у него дрожала. Он назвал себя и вдруг заорал:
– Не понимаю, повторите!
Он слушал, судорожно сжимая трубку. Клуттиг подошел к Райнеботу.
– Ты, мешок с навозом! – яростно прошипел он. – Жалкий перестраховщик!
Камлот за рукав оттащил Клуттига.
– Ну! – закричал Клуттиг, когда Швааль швырнул трубку на рычаг. – Что вы, шляпы, теперь скажете?
Физически более сильный Камлот грозно сверкнул глазами и дернул Клуттига с такой силой, что тот повернулся к нему.
– Мы не шляпы, понятно тебе? Швааль прав!
Клуттиг вырвался и оправил мундир. Он дрожал всем телом.
– Прав?.. Этот дипломат, чинуша, тюремный душегуб… – хрипло выкрикивал он. Переводя взгляд с одного на другого, Клуттиг видел, что все против него. – Подлый сброд все вы! Трусливая сволочь!
– Ты, кажется, считаешь свою взбалмошность мужеством? – сказал Швааль, подходя к Клуттигу. Имея за спиной единомышленников, он держался храбро. – Я рад, что воздушная тревога нас задержала… Господа, я только что получил самые свежие донесения. В Тюрингском лесу гарнизоны наших многочисленных опорных пунктов сражаются с превосходящими силами противника. Самолеты штурмовой авиации расстреляли на веймарском вокзале паровозы… Вот так! Что же дальше?
– Что дальше? – эхом отозвался Клуттиг. – Дальше надо избавиться от лагерных вшей!
Швааль покачал головой.
– Как-никак, эти вши – мое лучшее алиби. – И, разведя руками, обратился к присутствующим: – Мы гуманны, господа! Не правда ли?
– Ты трусливый пес! И достоин только пули!
Клуттиг выхватил из кармана пистолет. Камлот бросился к Клуттигу и ударил его по руке. Клуттиг пыхтел, глаза его за толстыми стеклами то вспыхивали, то гасли. Он сунул пистолет в карман и, прежде чем другие опомнились, выскочил за дверь.
– Ну, только этого нам не хватало! – вздохнул Вайзанг.
Швааль, снова превратившись в начальника лагеря, начал свою обычную прогулку вокруг стола.
– Господа, это последняя ночь. Приготовимся к завтрашнему утру.
Клуттиг гнал машину с затемненными фарами к поселку. Перед домом Цвайлинга он остановился. Гортензия вышла в пальто, накинутом поверх ночной сорочки.
– Ваш багаж, – прошипел Клуттиг и прошел в дом.
Цвайлинг у стола укладывал чемодан.
– Кончай, живо! – властно крикнул Клуттиг пораженному хозяину дома. – Где багаж?
Гортензия соображала быстрее, чем ее муж.
– Вот он стоит. Сейчас, я что-нибудь надену. – Она исчезла в спальне.
– Давай на улицу!
Ошеломленный Цвайлинг все еще моргал. Клуттиг схватил ящик с посудой.
– Ну, берись живей!
Они подтащили ящик к машине. Гортензия вынесла чемодан. Клуттиг отослал Цвайлинга обратно в дом.
– Через десять минут я вернусь и захвачу вас.
Он усадил Гортензию в машину.
Резко затормозив перед своим домом, Клуттиг вбежал в комнату, вынес два чемодана и уложил их в багажник.
– Надо спешить, садись! – торопил он.