В половине десятого один из часовых прибежал к Бохову и, задыхаясь, сообщил, что с северного склона видны на отдаленном холме танки. Чьи танки? Фашистские? Американские? Бегут они или наступают?.. Это невозможно установить. Значит, опять надо ждать.
Цвайлинг тщетно ждал возвращения Клуттига. Когда настало утро, у обманутого мужа больше не было сомнения, что жена его удрала с гауптштурмфюрером. В поселке уже поднялась кутерьма. У доверху нагруженных машин толкались с бранью и криком шарфюреры, их жены и дети. Покинутый Цвайлинг стоял в комнате. Теперь пора было подумать о собственной безопасности. Растерянно оглядевшись, он излил свое горе в двух словах:
– Подлая сволочь!
Ну ничего, он и без них не пропадет. Его вдруг осенила какая-то мысль, и он отправился на вещевой склад. В канцелярии он принялся ворошить личные документы заключенных. Более получаса он дрожащими пальцами рылся в груде бумаг, высыпанных на стол.
Фёрсте все еще сидел в камере. Он боялся шелохнуться. Для него больше не было выхода, не было спасения. С глубокой грустью он вынужден был признаться самому себе, что годы прозябания в карцере не закалили его и что он менее всего был борцом. Все же он чувствовал удовлетворение, что остался человеком, и скромно радовался тому, что он сделал для Гефеля и Кропинского, которые теперь умрут вместе с ним. Своей смертью он приобщится к великому воинству без имени и числа, к удобренной почве, на которой когда-нибудь расцветет прекрасный мир. Быть может, в этом был скрыт смысл событий, которого он искал. Когда взорвут лагерные ворота, его уже не будет…
Прошло меньше часа после того, как над лагерем промчались истребители, и вот появился самолет, какого заключенные никогда еще не видели. Медленно, на небольшой высоте он скользил то в одну, то в другую сторону. Часовые на вышках с беспокойством следили за ним и что-то кричали друг другу. Заключенные, столпившись между бараками, таращили глаза на редкостную птицу. Это был американский наблюдательный самолет, выискивавший объекты для артиллерийского обстрела. Он произвел впечатление не только на заключенных, но и на эсэсовцев, которые на мотоциклах мчались вдоль ограды, выкрикивая часовым приказы – последние приказы Камлота.
Цвайлинг нашел то, что искал. Но он хотел замаскироваться не только с помощью фальшивых документов. Из кучи старой одежды заключенных он выбрал костюм и переоделся.
Внезапно он вздрогнул. Позади него стоял человек. Вурах! У Цвайлинга волосы встали дыбом, словно он увидел привидение.
– Что вам здесь надо?
Вурах, который выполз из своего убежища, увидел гауптшарфюрера в одежде заключенного, зашипел:
– Так вот как ты устраиваешься, пес!..
Цвайлинг отпрыгнул:
– Убирайтесь!
Вурах угрожающе нагнул голову. Цвайлинг выхватил из кармана пистолет.
Мюллер с Бренделем услышали выстрелы.
– Что это значит? – Они переглянулись. – Бежим туда!
Они бросились в здание и взлетели по лестнице наверх – склад был заперт. Ногами они выломали дверь.
– Руки вверх!
Все еще держа пистолет, пораженный Цвайлинг поднял руки. Мюллер и Брендель подскочили к нему.
На полу лежал мертвый Вурах.
У себя в кабинете Швааль, бледный как мел, с трясущимися щеками кричал на Камлота:
– Вы с ума сошли?!
Камлот отдал приказ открыть огонь по баракам за четверть часа до ухода частей.
– Немедленно отмените приказ! Из-за вас мы попадем на виселицу!
– Иди ты… – яростно выругался Камлот. – Так или иначе, все летит к черту!
– Подлая свинья! – рявкнул Вайзанг.
Камлот ткнул его в толстый живот с такой силой, что тот еле устоял на ногах.
– Хозяйничайте тут как знаете! – Камлот надвинул фуражку на лоб. – Я смываюсь.
Швааль обессиленно опустился в кресло. За окном взревела машина Камлота. Неподалеку прогрохотали три или четыре разрыва. Швааль вскочил и растерянно посмотрел на Вайзанга.
– Ну? Что дальше?
Вайзанг беспомощно покачал головой. Швааль бросился к письменному столу, выдернул ящики и стал набивать карманы бумагами, документами. Затем набросил на плечи шинель и нахлобучил фуражку.
– Пошли скорей! – прохрипел он.
Райнебот видел в окно, как умчалась машина начальника лагеря.
– Швааль удирает! – крикнул он Мандрилу, который находился с ним в комнате.
Дрожа, Фёрсте стоял в камере. Он услышал в коридоре тяжелые шаги Мандрила. Засов отодвинулся.
– Выходи!
На сером лице Мандрила Фёрсте прочел некоторое возбуждение. Неспособный к сопротивлению человек послушно выскользнул из камеры. В коридоре валялись трупы убитых ночью. Мандрил кулаками направил Фёрсте в свою комнату и указал на дощатый ящик.
– Все уложить!
Сердце у Фёрсте трепыхалось от страха. Он послушно начал опорожнять полки и шкафы.
Мюллер и Брендель загнали Цвайлинга в угол. Мюллер сдвинул в сторону письменный стол и откинул ковер. Брендель сторожил Цвайлинга, наведя на него отобранный пистолет. Когда Мюллер стамеской вскрыл пол, Цвайлинг вытаращил глаза при виде спрятанного оружия.
– Удивляешься, а? – презрительно усмехнулся Брендель.
У Цвайлинга запрыгала челюсть.
– Этого я… не… знал.
– А мы-то тебе и не сказали! – издевался Брендель. Мюллер сунул пистолеты под нос Цвайлингу.
– Как-никак, задница эсэсовца – самая надежная крышка… – Мюллер спрятал пистолеты в карманы. – Мы слишком рано их достали. Еще нет приказа. Что делать?
Брендель пожал плечами.
– Подождем, пока придет приказ.
– А куда денем этого?
– Он тоже подождет. Это наш первый пленный.
У Цвайлинга подогнулись колени.
Брендель подхватил его и приставил к стене.
– Стой прямо, балда!
Прильнув к окнам, заключенные наблюдали за воротами.
Там шла какая-то возня, шарфюреры вытаскивали из административного здания ящики и укладывали их на грузовик. От здания к машине и обратно сновал Райнебот, распоряжаясь погрузкой. Из карцера вышел Мандрил и бросил в машину какие-то пакеты.
– Укладывают пожитки! – перешептывались взволнованные заключенные.
В груди Фёрсте шла отчаянная борьба. То, что он делал, было его последней работой. Мандрил готовился к бегству. Все мысли Фёрсте сосредоточились в поисках последнего шанса на спасение. Где он? Как только Мандрил ненадолго оставлял его одного, Фёрсте, притворяясь, что усердно трудится, искал лазейку. Забаррикадироваться в одной из камер, спрятаться где-нибудь в карцере или убежать? Тут он заметил то, чего ранее не обнаружил в своем лихорадочном возбуждении: снаружи в двери торчал ключ. Дрожь пронизала Фёрсте. Что, если в этом спасение?
В комнату торопливо вошел Мандрил. С ним – два шарфюрера. Они потащили ящик к грузовику.
За несколько секунд Фёрсте принял отчаянное решение. Метнувшись к двери, он выхватил ключ и заперся изнутри. Дрожа всем телом, он прижался у двери к стене. В висках больно стучало. Мандрил должен был вот-вот вернуться… В эту страшную минуту что-то произошло! Неожиданно раздался низкий глухой звук. Он быстро нарастал и, достигнув полной силы, загремел, словно трубы Страшного суда. Это была особая сирена, предупреждавшая эсэсовцев о приближении противника. От ее ужасного рева у заключенных спирало дыхание в груди. Бохов с товарищами выбежали из бараков. В эсэсовском поселке все перемешалось. Грозный вой вымел эсэсовцев из казарм. Кое-как построившись, они уходили по дороге. Шарфюреры разбежались. Забитый доверху поклажей грузовик у ворот сделал слишком крутой разворот и врезался в толпу на дороге. Райнебот что-то кричал. Мандрил бросился назад в карцер и, увидев, что дверь заперта, замолотил по ней сапогами.
Прибежал Райнебот.
– Едем, едем! – закричал он и, не дожидаясь взбешенного Мандрила, выбежал обратно. Рывком завел мотоцикл, обернулся и еще раз крикнул:
– Мандрил!
Райнебот уселся и крутанул ручку газа. Подбежавший Мандрил успел прыгнуть на заднее сиденье. Машина с ревом умчалась…
Фёрсте в углу запертой комнаты упал на колени. Последние его силы излились безудержными слезами, и спасшийся от смерти человек сам не знал, что это сладчайшие слезы в его жизни…
Гефель и Кропинский стояли у двери своей камеры, готовые броситься на того, кто войдет. Они слышали шум, суету и ужасный трубный звук. Слышали голос Райнебота и рев Мандрила, слышали, как он дубасил по двери… Но вдруг грохот и крики в коридоре смолкли. Кропинский стоял в углу, и его руки, как раскрытые клещи, кого-то подстерегали в непонятной тишине. Оба обреченных не смели дохнуть и тем более не смели предаться крошечной надежде, которая, как робкий зеленый росток, пробивалась в их сердцах.
Сирена все еще состязалась с грохотом и треском битвы, а руководители групп уже мчались к семнадцатому блоку. Дороги кишели заключенными. Все бойцы, как Бохов и члены ИЛКа, которые тоже спешили к семнадцатому, были полны решимости.
Час настал!
Тот час, когда неодолимая сила заставляет медный колокол пробить двенадцать раз. Его оглушительные удары разрушили прежнюю действительность, и на ее руинах появилась новая, выражавшаяся в коротких приказах, которые отдавал Бохов.
– Готовность – три! Раздать оружие! Группам занять исходные позиции! Наступать немедленно! – приказал Бохов.
Прибула потрясал кулаками. От радостного волнения он не мог говорить, хотя ему хотелось кричать. Он умчался вместе с руководителями групп.
В блоках раздалась громкая команда:
– Всем группам построиться!
И прежде чем пораженные люди поняли, что происходит, перед бараками уже стояли построившиеся отряды. Не обращая внимания на изумленные возгласы, группы бегом ринулись с места. Они направились к определенным баракам, вниз к лазарету и к люкам водопроводной и канализационной сети. Там их поджидали бойцы внутрилагерной охраны. Они вскрывали полы, разрушали каменную кладку, кирками и лопатами разгребали засыпанные ямы, и на свет появлялось оружие, оружие, оружие!
Прибула и его товарищи из польских групп разбили цветочные ящики на окнах лазаретных бараков и сорвали с карабинов промасленные тряпки.