В 1925 г. эмигрант-филолог Ф.А. Браун, также посредством Арне видя, как шведы «непрерывно» притекали на Русь, отмечал наличие «древнейших» и «многолюдных скандинавских поселений», «густой сетью» будто бы покрывавших «весь край до Ильменя, заходя и за это озеро…». И эмигрант-историк В.А. Мошин в 1931 г. повторял вслед за археологами, что край около Ильменского и Ладожского озер «обилует находками скандинавских предметов с богатым инвентарем и характерным скандинавским способом погребения», что остатки скандинавских поселений IX–X вв. «густой сетью покрывают целый край к югу» от Ладожского озера до Ильменя, что к югу от последнего «целая область кишит скандинавскими поселениями, рассеянными по всем важнейшим водным путям, идущим от Ильменя»[273].
В 1920—1960-х гг. теорию норманнской колонизации Руси, насыщая ее псевдоисторическими реконструкциями, неутомимо популяризировал датчанин А. Стендер-Петер-сен. Исходя, как всегда любят божиться норманнисты, из «чисто-объективной интерпретации» фактов (в редакции Клейна, из «объективного анализа фактов») и подчеркивая, что он как скандинав принадлежит «к племени варягов» (sic!), лингвист в ярких красках и в многочисленных разноязычных публикациях расписывал мировому научному сообществу, словно видел все эти грандиозные события собственными «варяжскими» глазами, что «с незапамятных времен» шведы «беспрерывно» шли на восток, что землепашцы из центральной Швеции вклинились «в пограничные области между неорганизованными финскими племенами и продвигающимися с юга славянами», в результате чего в треугольнике Белоозеро, Ладога, Изборск осело шведское племя русь (Rus’-volk), что в первой половине IX в. «возникло вокруг Ладоги, а затем при Ильмене под руководством свеев первое русское государство…» (или «Ладожское шведское княжество»), которое взяло в свои руки балто-каспийскую торговлю, что в 882 г. скандинавы создали «норманно-русское государство», в котором весь многочисленный высший слой – князья, дружинники, управленческий аппарат, купцы – были исключительно скандинавами, что «скандинавский каган» Владимир разгромил в 980 г. «скандинаво-славянское» государство с центром в Полоцке, что один лишь только «наплыв» скандинавских купцов в IX–XI вв. в Новгород «был, по-видимому, огромный», что в 980 г. Владимир привел из Швеции для борьбы с братом Ярополком «громадное войско» и что в XI в. на Руси был создан смешанный скандинаво-славянский язык[274].
Теорию Арне о норманнской колонизации Руси в редакции Стендер-Петерсена закрепили в советской науке бывшие на тот момент «советскими антинорманнистами» ленинградские археологи Клейн и его ученики Г.С. Лебедев и В.А. Назаренко. В 1970 г. они, решив перевести теорию, созданную шведом под свою шведскую историю и с энтузиазмом подхваченную ближайшим родственником шведов – датчанином-«варягом», в понятный всем мир цифр, привели конкретные и весьма впечатляющие данные, не вызвавшие сомнений у других «советских антинорманнистов»: в Х в. скандинавы – дружинники, купцы, ремесленники – составляли «не менее 13 % населения отдельных местностей» Руси (по Волжскому и Днепровскому торговым путям), по Киеву эта цифра возросла до 18–20 %, а в Ярославском Поволжье их численность «была равна, если не превышала, численности славян…»[275].
Чтобы понять, какое количество скандинавских «мертвых душ» скрывается за такими процентами, надо иметь в виду, что, по оценке известного демографа Б.Ц. Урланиса, принятой зарубежными исследователями, население Киевской Руси около 1000 г. составляло как минимум 4,5 миллиона[276], т. е. один процент равняется 45 000 человек. Но если умножить 45 000 хотя бы на 10 %, то получится около полумиллиона – 450 000, на 7 %, если сделать поправку на «отдельные местности», – 315 000, т. е. более трети миллиона. Да плюс к тому каждый пятый швед-«гастарбайтер» из числа жителей все же далеко не маленького Киева.
Шведский археолог И. Янссон в 1985–1987 гг. и 1998 г. утверждал в рамках теории Арне, несколько только приуменьшая масштабы его рассуждений, что «размер иммиграции» шведов на Русь в IX–XI вв. был «настолько велик», что иммигрантами были даже «простые люди», что скандинавы переселялись туда «целыми коллективами, да и в походы и на военную службу прибывали большими группами, что предполагает их постоянно проживание, нередко семьями, в городах и иногда сельских местностях». При этом дополнительно еще указав, что на Руси были также выходцы из Дании и Норвегии. Вместе с тем он с сомнением предположил (но в норманнистике вначале как бы предполагают, а затем ссылками на это предположение превращают его в реальный факт, который намертво закрепляется в науке), что численность его предков, якобы бывавших на Руси, могла равняться более чем 10 % населения Швеции, т. е. в «гостях» у восточных славян ежегодно бывал каждый десятый швед. А из числа примерно 700–800 тысяч жителей Швеции (по С.А.Гедеонову, «500 000 голов») – это 70 000—80 000 человек в год[277]. В таком же ключе ведет разговор шведский археолог и сегодня. «Можно предположить, – говорил он в 2007–2009 гг., – что достаточно большие группы скандинавов переселились на Русь и что они играли важную роль не только в экономических, но также в военных и политических процессах»[278]. И такие вот предположения – Арне ли, Янссона ли – на троекратное и раскатистое русское «ура!» принимаются нашими учеными и тут же переходят в их работы под видом «научных фактов», становящихся железобетонными аксиомами «академической науки».
В 1989 г. весьма авторитетный в науке и обществе филолог академик Д.С. Лихачев под влиянием цифр Клейна – Лебедева – Назаренко, выводов их зарубежных коллег и постоянно увеличивающегося археологического материала, градус толкования которого в пользу скандинавов в условиях приснопамятной перестройки, демонтирующей все советское, в том числе так называемый «советский антинорманнизм», намного повысился, предложил, повторяя затем эту мысль неоднократно, называть Древнюю Русь, «особенно в первые века ее исторического бытия», «Скандославией», потому как «княжеско-вечевой строй Руси сложился из соединения северогерманской организации княжеских дружин с исконно существовавшим на Руси вечевым укладом»: Скандинавия дала ей «в основном – военно-дружинное устроение», и призванные из Швеции «конунги» Рюрик, Синеус и Трувор «могли научить русских по преимуществу военному делу, организации дружин» (но при этом заметив, не объясняя, что «в Скандинавии государственная организация существенно отставала от той, которая существовала на Руси…»)[279].
В 1995–2000 гг. историк Р.Г. Скрынников повествовал, под воздействием Мошина, Стендер-Петерсена, Лихачева и отечественных археологов, глазами Арне и Янссона смотревших на свою же историю и сумевших навязать свои видения в качестве непререкаемых истин, которым обязаны следовать другие ученые (иначе – вон из науки!), что во второй половине IX – начале X в. на Руси «утвердились десятки конунгов» («викингов-предводителей», «норманнских вождей»), основавших недолговечные норманнские каганаты, «норманнские» Киевское и Полоцкое княжества, «норманнские княжества» в Причерноморье и в Прикаспии, что Новгород являлся «основной базой норманнов в Восточной Европе», что в русских землях находилось «множество норманнских отрядов», что в Х в. «киевским князьям приходилось действовать в условиях непрерывно возобновлявшихся вторжений из Скандинавии» (то, что выходцев оттуда было, а как тут опять не вспомнить милые наши сказки, «тьма-тьмущая», видно из слов Скрынникова, не подкрепленных, конечно, фактами, что «на обширном пространстве от Ладоги до днепровских порогов множество мест и пунктов носили скандинавские названия»).
Историк в том же духе утверждал, что разгром Хазарии был осуществлен «лишь очень крупными силами» скандинавов, что походы на Византию представляли собой «совместные предприятия викингов», которые затем заключали русско-византийские договоры, что в балканской кампании Святослава призванное «скандинавское войско по крайней мере в 1,5–2 раза превосходило по численности десятитысячную киевскую дружину» и т. д., и т. п. Рассуждения Скрынникова венчают его «научные выводы», которые, надо сказать, просто не могли прийти в голову Г.З. Байеру и А.Л. Шлецеру, что в нашем прошлом была не Русь, Русская земля и Русская страна, как ее называют источники (или Киевская Русь и Древнерусское государство, по классификации ученых), а никому не ведомая «Восточно-Европейская Нормандия», во главе которой стояли не русские князья, как их именуют современники, а «норманнские конунги» Игорь, Святослав, Владимир (причем Святослав, действия которого якобы ничем не отличались от действий конунгов в любой другой части Европы, «носил» звание «старший из конунгов», а Владимиру при принятии христианства удалось избежать, слава Богу, конечно, «конфликта с норманнской языческой знатью, поддержкой которой дорожил», и в его поступках видны следы «скандинавского семейного права»).
Сами же восточные славяне в такой «нормандской» истории, изучать которую автор настоятельно рекомендовал уже абитуриентам «гуманитарных вузов и учащимся старших классов» и в которой саги превратились – и о каких только чудесах не узнаешь из сочинений представителей «академической науки»! – «в славянские былины», которыми при составлении своих трудов руководствовались летописцы, выступают либо данниками норманнов, либо товаром, потому как их, не оказывавших большого сопротивления, захватывали и продавали в рабство. Звучит на страницах «саг» Скрынникова и смешанный «скандинаво-славянский язык», о котором грезил Стендер-Петерсен. Так, в его переда