[461], но и из-за его неисторического образования: он есть выпускник кафедры классической филологии филфака МГУ. Филолог – хорошая, конечно, специальность, но она ведь не история России и не отечественная историография. А человек, их не ведающий совершенно, но берущийся рассуждать в них «как-то-и-чего-тотам-вед», – это очень большое несчастье для науки и общества.
Вот такая у нас норманнистская наука, в которой филологи защищают кандидатские диссертации по истории и становятся «религиоведами» (и потому, как ни то ни се, оказываются на обочине науки). А археологи занимаются лингвистикой и считают себя наипервейшими «ведами» по источникам и истории. При этом строго-настрого запрещая историкам, раз они в раскопках не участвуют, трогать варяжский вопрос, ибо только они знают, как его трактовать.
Но вопрос этот вполне обеспечен, как уже говорилось, письменными источниками, которых достаточно, чтобы спокойно решить его без археологии и лингвистики. В связи с чем они могут играть только вспомогательную роль. Причем ровно такую, какую им отведут именно историки. Потому как варяго-русский вопрос – это вопрос чисто исторический, и он должен решаться на основе исторических источников и историческими методами.
А как его решали до того, как археологи только себя объявили «варяго-русоведами», видно по Байеру, так почитаемому Е.В. Пчеловым: он «с научной точки зрения» разработал «вопрос о варягах»: «опираясь на иностранные источники IX–XI вв., русские летописные тексты и, что немаловажно, на данные лингвистики, обосновал скандинавское происхождение варягов, которое признано и современной исторической наукой»[462].
Но иначе считал А.Л. Шлецер, констатируя, что один «из величайших литераторов и историков своего века» Байер трактовал древнюю русскую историю «только по классическим, северным и византийским», но не по русским источникам (т. е. и не «ура-патриот», но не согласен с Пчеловым), ибо за двенадцать лет пребывания в России он по-русски «никогда не хотел учиться». В связи с чем, будучи зависимым «всегда от неискусных переводчиков» летописи и слишком много веря сагам, этим, как он точно сказал, «исландским сказкам» и «исландским бредням», наделал «важные» и «бесчисленные ошибки» (а саги сейчас норманнисты ставят выше ПВЛ). Поэтому, заключал Шлецер, у него «нечему учиться российской истории» (и Н.Л. Рубинштейн отмечал у Байера «полное отсутствие русских источников». Впрочем, факт этот очень хорошо известен специалистам[463].
А истинную оценку его «лингвистическим», т. е. рудбековским методам дали в полном согласии друг с другом антинорманнист М.В. Ломоносов и норманнист В.О. Ключевский. Так, первый говорил, что Байер, «последуя своей фантазии… имена великих князей российских перевертывал весьма смешным и непозволенным образом для того, чтобы из них сделать имена скандинавские; так что из Владимира вышел у него Валдамар, Валтмар и Валмар, из Ольги Аллогия, из Всеволода Визавалдур и проч.» (к скандинавским он отнес даже имена Владимир и Святослав). И второй констатировал, что «впоследствии многое здесь оказалось неверным, натянутым, но самый прием доказательства держится доселе».
Держится его «доселе» и Клейн: в 2004 г. он внушал читателю, что имена «Рюрик (Хредрик), Олег (Хелгу), Аскольд (Хаскальдр), Дир (Дюрре), Игорь (Ингвар)… легко раскрываются из скандинавских» корней»[464]. У рудбеков всегда так – легко! (исходя из характеристики Клейном «жэзээловского» «Рюрика» Пчелова как «новейшее исследование», повторившее стародавние идеи, отвергнутые, по причине полного подрыва ими шведского взгляда на русскую историю, еще норманнистами Погодиным и Куником[465], он принимает нашего Рюрика за Рорика Ютландского, т. е. ему что Рорик сейчас, что Хредрик в 2004 г., все едино, только бы подальше от истины).
Выше говорилось, как высмеивал «рудбековскую» лингвистику Шлецер. И другой немецкий историк, Эверс, предупреждал об огромной опасности для истории «ложного света произвольной этимологии». Ибо этимология, правомерно подчеркивал он, «может служить только для того, чтобы пояснять уже обоснованный тезис. А поскольку тезис о скандинавском происхождении руссов-варягов, на мой взгляд, является абсолютно необоснованным, то любая кажущаяся вероятной этимология, которая свидетельствует в его пользу, сама по себе появившаяся из ничего, так ни к чему и не приведет». Потому как «мы видим только сходство звука, но самое величайшее сходство не предохраняет от заблуждения. В самых далеких между собою странах звуки по одному случаю часто бывают разительно сходны: кто не почел бы имен Лохман и Свенванга за германския или скандинавския, если бы сии имена не были бы ему известны прежде? И между тем то принадлежит арабу, а сие китайцу»[466].
Но возвращаясь к Байеру, надлежит сказать, что он, рассмотрев в посмертно изданной в 1741 г. статье Origines Russicae («Происхождение Руси») все известные на его время свидетельства о руси, признал, что «россы приняли свое название не от скандинавов»[467]. И Шлецер в 1768 г., когда он еще не был стопроцентным норманнистом и принимал во внимание свидетельства о южной руси, нисколько не связывая ее со скандинавами, отрицал связь Ruotsi с Русью и подчеркивал, что «мне кажется невероятным, что целый народ заимствовал для собственного обозначения иностранное название другого народа, только потому, что его князья принадлежали к последнему».
При этом заметив далее, что «те, кто считает Рюрика шведом, находят этот народ без особых трудностей. Ruotzi, – говорят они, именно так и сегодня называется Швеция на финском языке, а швед – Ruotzalainen: лишь слепой не увидит здесь русских! И только Нестор четко отличает русских от шведов. Более того, у нас есть много средневековых известий о шведах, а также тщательно составленный список всех их названий: ни одно из них не указывает, что когда-то какой-либо народ называл шведов русскими. Почему финны называют их Ruotzi, я, честно признаться, не знаю»[468]. А честность – это правило ученых. «Лучше признать свое неведение, чем заблуждаться», – помнится, говорил Байер. Но далеко не все этому умному совету следуют.
Поэтому Байер и Шлецер 1768 г. навряд бы согласились с «ура-норманнистом» Пчеловым, вещающим – а как же иначе! – от имени «современной исторической науки», что «наиболее аргументированной в настоящий момент является гипотеза о скандинавском происхождении этого слова (Русь. – В.Ф.) через финское заимствование. В основе этого названия лежит реконструируемый древнескандинавский корень – rōþ-, восходящий к древнегерманскому глаголу в значении «грести». Этот корень отразился в ряде форм, означавших «греблю», «весло», «плавание на весельных судах», так и самих участников таких плаваний, которые обозначались словами «rōþsmæn», «rōþskarlar». … Отправлявшиеся в Восточную Европу пути по которой проходили по рекам, они именовали себя росами (викингами называли себя скандинавы в морских плаваниях на Западе)».
Но чтобы попасть в Восточную Европу, скандинавы должны были бы также преодолеть, а Пчелов в этом может убедиться, взглянув на карту, как и по пути в Западную Европу, Балтийское море, т. е. предстать перед финнами все же викингами. Это подтверждают и Клейн с Петрухиным, выводя слово «витязь» от «викинг» (получается, что на своем пути к истокам Руси эти археологи и историк Пчелов повстречались с разными группами скандинавов, по-разному им представившимися. Что ж, бывает. Это во-первых. Во-вторых, скандинавы, что известно и школьникам, совершали множество походов на гребных судах по рекам Западной Европы. При этом они всегда были при веслах, с помощью которых поднимались верх по течениям. Однако реконструируемым нынешними норманнистами «древнескандинавским корнем – rōþ-» скандинавы местное население, включая германское, не пугали, а rōþsmæn и rōþskarlar, т. е. гребцами-русью, они ему не представлялись. И понятно почему: они воины и только воины, независимо от того, как преодолевали расстояние.
Но как торжественно заключает Пчелов в своей работе, «посвященной юбилею зарождения Российской государственности», «поскольку скандинавские князья и их дружина играла большую роль в образовании древнерусского государства, то слово, использовавшееся для обозначения этого скандинавского слоя в восточнославянском обществе, перешло на подвластные племена и стало названием страны»[469] (в 2001 г. он говорил не так все же пафосно: варяги-скандинавы, «хоть и сыграли определенную роль в ранней русской истории, конечно, не были создателями нашего государства…»[470]).
То есть, по замечанию норманниста О.И. Сенковского, приведенному в первой части, чуждое своему языку и обидное для себя прозвище ruotsi приняла, отбросив свое первородное имя svear, завещанное им богами, от которых они вели свое происхождение, элита скандинавского языческого общества и стала князьями-«гребцами» в окружении дружины-«гребцов» с веслами, а затем так прозвала подвластные себе племена, а те с гордостью и радостью стали именовать свою страну Русью – страной «гребцов».
Вопрос к читателю: умножить Пчелова с Ruotsi-Русью, которую не признают лингвисты, на ноль или не умножить? Пусть ответят. И тем самым покажут, потомки ли они скандинавских «гребцов», т. е. соответствуют полуиронично-полупрезрительной оценке одного француза, приведенной в 1846 г. А.С. Хомяковым: «Странный вы народ – русские. Вы потомки великого исторического рода, а разыгрываете добровольно роль безродных найденышей»