Резкий белковый запах спермы насыщает воздух. Гости лапают подергивающихся мальчиков, сосут их члены, вампирами виснут у них на спинах.
Голые телохранители вносят «железные легкие», полные парализованных юношей.
Из громадных тортов ощупью выбираются слепые мальчики, из резиновой пизды выскакивают выродившиеся шизофреники, мальчишки с жуткими кожными болезнями выходят на берег из черного пруда (ленивые рыбы клюют желтое говно на поверхности).
Человек в белой сорочке с галстуком, голый ниже пояса, если не считать черных подвязок, галантно беседует с Пчелиной Маткой. (Пчелиные Матки – это старухи, которые окружают себя педиками, образующими «пчелиный рой». Это безобразный мексиканский обычай.)
– А где же статуи? – При разговоре у него действует лишь половина лица, вторая перекошена после Пытки Миллионами Зеркал. Он бурно мастурбирует. Пчелиная Матка продолжает беседу, ничего не замечая.
Диваны, кресла, весь пол начинают вибрировать, и гости от сотрясения превращаются в расплывчатых серых призраков, визжащих в хуекрылой агонии.
Под железнодорожным мостом дрочат двое мальчишек. Поезд сотрясает их тела, заставляя извергнуть семя, и его гудок замирает вдали. Квакают лягушки. Мальчишки вытирают сперму с тощих смуглых животов.
Купе поезда: двое больных юных джанки, едущие в Лексингтон, в судорогах похоти срывают с себя штаны. Один из них намыливает хуй и по спирали ввинчивает его в жопу другого. «Бо-о-о-о-оже!» – Оба тут же извергают семя и встают. Они отходят друг от друга и натягивают штаны.
– В Маршалле старый лепила прописывает настойку и оливковое масло.
– У одной престарелой мамаши геморрой аж визжит от боли и прямо кровью обливается из-за Черного Говна… А вдруг это вашей маме, док, лизали жопу кровососы – больничные врачи, и она так мерзко корчилась… Поумерь активность задницы, мамаша, ты просто омерзительна.
– Давай заночуем там и вытрясем из него рецепт.
Поезд мчится сквозь дымную, освещенную неоном июньскую ночь.
Изображения мужчин и женщин, мальчиков и девочек, зверей, рыб, птиц: вселенский ритм совокупления наводняет комнату, великий голубой поток жизни. Вибрирующий беззвучный гул густого леса – неожиданная тишина городов, когда джанки выруливает дозу. Мгновение безмолвия и изумления. Даже Пригородный Житель пытается установить связь по линиям, забитым холестерином.
Хасан пронзительно кричит:
– Это все ты, Эй-Джей! Ты обосрал всю мою вечеринку!
Эй-Джей смотрит на него, лицо его непроницаемо, как известняк:
– Засунь ее себе в жопу, недоумок разжиженный.
Врывается целое полчище обезумевших от похоти американских женщин. Взмокшие пизды с фермы и ранчо для отдыхающих, с фабрики и из борделя, из загородного клуба, пентхауса и пригорода, из мотеля, с яхты и из коктейль-бара – сбрасывают одежду для верховой езды, лыжные костюмы, вечерние платья, джинсы, платья для чаепития, ситцевые платья, широкие брюки, купальники и кимоно. С воплями, стонами и воем они набрасываются на гостей, как бешеные суки в жаркую погоду. Они запускают длинные ногти в повешенных мальчиков и терзают их, визжа: «Ну ты, педик! Ублюдок! Еби меня! Еби меня! Еби меня!» Гости с воплями спасаются бегством, мечутся среди повешенных, опрокидывают железные легкие.
Эй-Джей: «Позовите на помощь моих швейцарцев, черт побери! Оградите меня от этих самок!»
Мистер Хислоп, секретарь Эй-Джея, отрывается от своей книжки комиксов: «Швейцарцы уже превращаются в жидкость».
(Сжижение заключается в расщеплении белка и превращении его в жидкость, которая впитывается в протоплазму другого существа. В данном случае сторону, получающую выгоду, наверняка представляет Хасан, печально известный ликвифракционист.)
Эй-Джей: «Никчемные хуесосы! Куда деваться человеку без его швейцарцев? Положение отчаянное, джентльмены. На карту поставлены наши хуи. Готовьтесь к бою, мистер Хислоп, окажем сопротивление – они идут на абордаж. И призовите мужчин к личному оружию».
Эй-Джей выхватывает абордажную саблю и принимается обезглавливать Американских Девушек. Он страстно поет:
Пятнадцать человек на сундук мертвеца,
Йо-хо-хо, и бутылка рома,
Пей – и дьявол доведет до конца,
Йо-хо-хо, и бутылка рома.
Мистер Хислоп, унылый и безропотный: «Боже мой! Опять он за свое». Он вяло размахивает «Веселым Роджером».
Эй-Джей, дерущийся в окружении значительно превосходящих сил противника, запрокидывает голову и издает призывный клич для свиней. Тут же, визжа и хрюкая, вваливаются тысячи эскимосов, переживающих период половой охоты. С распухшими лицами, горящими покрасневшими глазами и лиловыми губами они набрасываются на американок.
(Когда у эскимосов наступает сезон охоты, они собираются вместе на короткое лето, дабы порезвиться в оргиях. Лица у них распухают, а губы становятся лиловыми.)
В комнату просовывает голову сквозь стену Штатный Детектив с двухфутовой сигарой во рту:
– У вас тут что, бродячий зверинец?
Хасан ломает руки: «Бойня! Грязная бойня! Клянусь Аллахом, отродясь не видел ничего более мерзкого!»
Он резко поворачивается к Эй-Джею, который с попугаем на плече и повязкой на глазу сидит на матросском сундучке и пьет ром из высокой пивной кружки. Он изучает горизонт, глядя в громадную медную подзорную трубу.
Хасан: «Ах ты, дешевая фактуалистская сука! Убирайся, и чтобы ноги твоей больше не было в моей комнате развлечений!»
УНИВЕРСИТЕТ ИНТЕРЗОНЫ
Ослы, верблюды, гуанако, рикши, тележки с товарами, которые из последних сил толкают мальчики с глазами навыкате, напоминающими языки удушенных, – воспаленными и покрасневшими от звериной ненависти. Между студентами и лекционной кафедрой пасутся стада овец, коз и длиннорогого скота. Студенты бездельничают, рассевшись на ржавых парковых скамейках, известняковых глыбах, сортирных сиденьях, упаковочных ящиках, бочках из-под нефти, пнях, пыльных кожаных подушечках, рваных гимнастических матах. Одетые в джинсы с джеллабами… в облегающие штаны с кружевными камзолами, они пьют кукурузную водку из мейсоновских банок для консервирования, кофе из консервных банок, курят план (марихуану), сворачивая косяки из оберточной бумаги и лотерейных билетов… ширяются джанком при помощи английской булавки и пипетки, изучают программки скачек, книжки комиксов, кодексы майя…
Профессор приезжает на велосипеде и везет с собой связку рыбьих голов. Он взбирается на кафедру, держась за спину (подъемный кран раскачивает у него над головой мычащую корову).
ПРОФ: Сегодня ночью меня отъебало все султаново войско. А ведь я вывихнул спину, обслуживая гомика, который у меня живет… И никак не выселю одну старую манду. Хорошо бы дипломированный специалист по электронике мозга отключил ее синапс за синапсом, а судебный пристав-хирург вышвырнул на улицу ее кишки. Когда Ма без спроса перебирается к какому-нибудь мальчишке со всеми своими пожитками, тот из кожи вон лезет, лишь бы выселить эту наглую приживалку…
Он смотрит на рыбьи головы и мурлычет песенки двадцатых годов.
– У меня начинается приступ ностальгии, ребята, и она выплеснется наружу, хочешь ты или хохочешь… мальчишки гуляют по ярмарочному проспекту и жуют сахарную вату… лапают друг друга, разглядывая грязные картинки в кинетоскоп… дрочат на чертовом колесе и метят спермой в багровую луну, восходящую в дыму над литейным заводом за рекой. На тополе возле Старого Здания Суда висит нигра… хнычущие женщины ловят его сперму влагалищными зубами… (Муж смотрит на явно подмененного младенца прищуренными глазами цвета линялой серой фланелевой рубашки… «Док, сдается мне, это нигра».
Доктор пожимает плечами: «Это старая армейская игра, сынок. Горошина под гильзой… То видишь ее, то нет…»)
А Док Паркер ширяется в подсобке своей аптеки лошадиной дозой героина – сразу три грана… «Тонизирует, – бормочет он. – Вечная весна».
«Ручонки» Бенсон, Городской Извращенец, занял кверенсию в школьной уборной (Кверенсия – это термин из боя быков… Бык непременно отыскивает на арене место, которое ему подходит, и остается там, а матадор должен либо войти туда и сразиться с быком на его бычьих условиях, либо выманить его оттуда – то или другое). Образованный шериф «Недоумок» Ларсен и говорит: «Мы должны как-то выманить его из этой кверенсии»… А Старая Ма Лотти, та, что десять лет спит с мертвой дочерью, законсервированной в домашних условиях, просыпается, дрожа, на рассвете в своем Восточном Техасе… там, где над черной водой болот и кипарисовыми пнями кружат грифы…
А теперь, джентльмены… надеюсь, среди вас нет трансвеститов… хи-хи… и все вы джентльмены согласно постановлению Конгресса, остается лишь убедиться, что все вы – люди мужского пола, ведь Перебежчикам с обеих сторон вход в эту приличную аудиторию категорически запрещен. Джентльмены, предъявите личное оружие. Всех вас уже проинструктировали по поводу того, как важно держать ваше оружие хорошо смазанным и готовым к любому бою – как фланговому, так и арьергардному.
СТУДЕНТЫ: Слыхали! Слыхали! – Они устало расстегивают ширинки. Один из них угрожающе размахивает гигантской эрекцией.
ПРОФ: Итак, джентльмены, на чем я остановился? Ах да, Ма Лотти… Она просыпается, дрожа, на ласковом розовом рассвете, розовом, как свечи на торте в день рождения маленькой девочки, розовом, как сахарная вата, розовом, как морская раковина, розовом, как хуй, пульсирующий в красном свете ебли… Ма Лотти… хм-хм… если не прекратить это бесконечное занудство, ее одолеет старческая немощь, и она составит компанию своей дочери в формальдегиде.
«Поэма о Старом Мореходе» Кольриджа, поэта… Я хотел бы обратить ваше внимание на символичность самого Старого Морехода.
СТУДЕНТЫ: Он говорит, самого.
– В связи с этим обратите внимание на его собственную неаппетитную персону.
– Зря вы это сказали, учитель.
Сотни несовершеннолетних преступников… на него наставлены пружинные ножи, клацающие, словно зубами.