оса распространяется их юрисдикция. В середине девятнадцатого века им было ненадолго разрешено контролировать Департамент охраны бабуинов, но этой привилегии они лишились ввиду абсентеизма в Сенате.
Лиловозадые бабуины из Триполи были завезены на Остров пиратами в семнадцатом столетии. Легенда гласит, что, когда бабуины покинут Остров, он падет. Перед кем и каким образом, не уточняется, а за убийство бабуина полагается смертная казнь, хотя гнусное поведение этих животных выводит граждан из равновесия. Время от времени кто-нибудь, обезумев, в ярости убивает нескольких бабуинов и себя.
Пост Президента неизменно навязывается особенно неприятным и непопулярным гражданам. Избрание Президентом – самые большие несчастье и позор, которые могут постигнуть островитянина. Унижения и бесчестье таковы, что мало кто из Президентов дожил до окончания своих полномочий – как правило, через год-другой они умирают из-за того, что сокрушен их дух. Экспедитор некогда был Президентом и прослужил все пять лет своего срока. Впоследствии он сменил имя и подвергся пластической операции, чтобы как можно глубже упрятать память о своем позоре.
– Да, конечно… мы вам заплатим, – говорил Экспедитору Марви.
– Только не волнуйтесь. Не исключено, что придется немного подождать…
– Не волнуйтесь! Немного подождать!.. Послушайте…
– Да, знаю, знаю. Финансовая компания изымает у вашей жены искусственную почку… А вашу бабушку выселяют из железных легких.
– Это довольно бестактно, старина… Сказать по правде, я жалею, что ввязался в это дело. В этом треклятом жире слишком много карболки. Как-то на прошлой неделе я зашел на таможню. Сунул в бак метловище, и жир тут же отъел конец. А вонь просто с ног сшибает – того и гляди шлепнешься на свою злосчастную задницу. Попробуйте, прогуляйтесь в районе порта.
– Я этого ни за что не сделаю! – проскрипел Марви.
В Зоне, дабы не потерять положение в обществе, ни в коем случае не следует прикасаться и даже близко подходить к тому, что продаешь. Сделать это – значит возбудить подозрения в розничной торговле, то есть в том, что ты – обычный разносчик. Большая часть товаров продается в Зоне через уличных разносчиков.
– Зачем вы мне все это рассказываете? Это же просто омерзительно! Пускай об этом заботятся розничные торговцы.
– Ну у вас-то все в лучшем виде, ребята, вам-то это с рук сойдет. А мне приходится думать о своей репутации… Тут будет отчего поволноваться.
– Вы, часом, не намекаете на то, что в этой операции есть нечто противозаконное?
– Да нет, не то чтобы противозаконное. Но что-то здесь нечисто. Явно нечисто.
– Вали-ка ты обратно на свой Остров, пока он не пал! Мы помним, как в туалетах на Площади ты торговал вразнос своей лиловой жопой по пять песет.
– И охотников тоже было не много, – вставил Лейф. Он произнес «тозе». Этого упоминания о своем островном происхождении Экспедитор вынести уже не смог… Он начал гордо выпрямляться, готовясь перевоплотиться в самого невозмутимого из английских аристократов и ледяным тоном произнести сжатую «сокрушительную речь», но взамен с языка у него сорвалось скулежное, визгливое рычание побитого пса. При свете добела накаленной ненависти стало видным его дооперационное лицо… Он принялся изрыгать проклятия на островном диалекте с его жуткими сдавленными, гортанными звуками.
Все островитяне утверждают, что не знают этого диалекта, а то и наотрез отрицают его существование. «Мы есть брита-анские, – говорят они. – Мы не иметь никакой проклятый дееалект».
В уголках рта у Экспедитора выступила пена. Он выплевывал шарики слюны, напоминавшие кусочки ваты. Зеленым облаком его обволокло зловоние материализовавшейся низости. От страха у Марви с Лейфом задрожали коленки.
– Он спятил, – задыхаясь, просипел Марви. – Пора отсюда валить.
Они дружно удирают, скрываясь в дымке, которая вьется над Зоной в зимние месяцы, как над холодными турецкими банями.
ОБСЛЕДОВАНИЕ
Карл Питерсон обнаружил у себя в ящике повестку с требованием в десять часов явиться к доктору Бенвею в Министерство душевной гигиены и профилактики…
«С чего это вдруг им что-то от меня понадобилось? – раздраженно подумал он… – Скорее всего, ошибка». Но он знал, что они не совершают ошибок… И, конечно, никогда не ошибаются личностью…
Карлу и в голову бы не пришло пренебречь вызовом, даже если бы неявка и не влекла за собой никакого наказания… Свободия была государством всеобщего благоденствия. Если гражданину хотелось чего-нибудь – от мешка костяной муки до партнера для секса, – соответствующее министерство готово было предложить эффективные услуги. Скрытая в таком всеохватывающем человеколюбии угроза подавляла даже мысли о бунте…
Карл пошел через Площадь Ратуши… В мерцающих струях фонтана купались никелированные обнаженные фигуры в шестьдесят футов высотой, с латунными гениталиями… Купол Ратуши, сооруженный из стеклоблоков и меди, врывался в небо.
Карл обернулся и уставился на американского туриста-гомосексуалиста, который тотчас потупил взор и принялся возиться со светофильтрами своей «Лейки»…
Карл вошел в стальной, выкрашенный эмалью лабиринт Министерства, решительно подошел к справочному столу… и предъявил свою повестку.
– Пятый этаж… Кабинет двадцать шесть…
В приемной кабинета двадцать шесть на него холодными подводными глазами взглянула медсестра.
– Доктор Бенвей вас ждет, – сказала она, улыбнувшись. – Входите.
«Будто ему больше делать нечего, кроме как ждать меня», – подумал Карл…
Кабинет был залит молочно-белесым светом, в нем стояла полная тишина. Доктор пожал Карлу руку, не поднимая взгляда выше груди молодого человека…
«Я уже видел этого типа, – подумал Карл… – Но где?»
Он сел – нога на ногу. Взглянув на пепельницу на столе, он закурил… Потом устремил на доктора пристальный вопрошающий взгляд, в котором явно сквозила дерзость.
Доктор казался растерянным… Он беспокойно ерзал и покашливал… и перебирал бумаги…
– Хм-хм, – произнес он наконец… – Ваше имя, полагаю, Карл Питерсон…
Его очки сползли на нос в пародии на профессорскую манеру держаться… Карл молча кивнул… Доктор не смотрел на него и тем не менее, казалось, отметил подтверждение… Он пальцем затолкнул очки на место и открыл папку, лежавшую на крашенном белой эмалью столе.
– Ммммммммммм. Карл Питерсон. – Он ласково повторил имя, поджал губы и несколько раз кивнул. Внезапно он снова заговорил: – Вы, конечно, знаете, что мы стараемся. Мы все стараемся. Иногда, разумеется, безуспешно. – Его голос сделался слабым и тонким. Он приложил ладонь ко лбу. – Делать все для того, чтобы государство – всего лишь инструмент – могло удовлетворять потребности каждого отдельного гражданина. – Голос неожиданно прогремел так низко и громко, что Карл вздрогнул. – В нашем понимании это единственная функция государства. Разумеется, нам известно… далеко не все. – Эти слова он сопроводил едва заметным пренебрежительным жестом… – Например… например… коснемся вопроса… э-э… сексуальных отклонений.
Доктор принялся раскачиваться в кресле. Его очки соскользнули на нос. Карл вдруг почувствовал себя неуютно.
– Мы рассматриваем их как несчастье… болезнь… разумеется, что-либо запрещать или… э-э… разрешать тут можно не в большей степени, чем, допустим… при туберкулезе… – Да, – повторил он так твердо, как будто Карл возразил… – при туберкулезе. С другой стороны, нетрудно понять, что любая болезнь налагает определенные, ну, скажем, обязательства на органы власти, имеющие отношение к здравоохранению, и те вынуждены принимать определенные меры профилактического характера. Нечего и говорить, что подобные меры следует принимать с минимальными неудобствами и трудностями для несчастного индивидуума, который не по своей вине… э-э… заразился… То есть, разумеется, с минимальными трудностями, совместимыми с адекватной защитой других индивидуумов, которые еще не заражены… Мы не считаем обязательную вакцинацию оспы неблагоразумной мерой… Как и изоляцию при определенных заразных болезнях… Я уверен, вы не станете отрицать, что индивидуумов, заразившихся, хм-хм, тем, что французы называют Les Maladies galantes, хи-хи-хи, и не обратившихся к врачу добровольно, следует подвергать принудительному лечению.
Доктор продолжал посмеиваться и раскачиваться в кресле, как заводная игрушка. Карл понял, что от него ждут каких-то слов.
– Это кажется разумным, – сказал он.
Доктор перестал посмеиваться. Он неожиданно замер.
– Теперь вернемся к вопросу… э-э… сексуальных отклонений. Откровенно говоря, мы не делаем вид, будто понимаем – по крайней мере до конца, – почему некоторые мужчины и женщины предпочитают… э-э… однополое сексуальное общение. Тем не менее мы знаем, что это довольно распространенное… э-э… явление, и при определенных обстоятельствах оно вызывает… э-э… озабоченность нашего ведомства.
Впервые доктор бросил взгляд на лицо Карла. В его глазах не отражались ни сердечное тепло, ни ненависть, не отражалось ни одно чувство из тех, что Карл когда-либо испытывал сам или замечал в других, взгляд был одновременно спокойный и настороженный, хищный и бесстрастный. Карлу вдруг показалось, что в этом тихом, как подводная пещера, кабинете он загнан в ловушку, отрезан от всех источников тепла и уверенности. Его представление о самом себе, сидящем там спокойно, слегка насторожившись, с тенью умело скрываемого презрения на лице, сделалось таким смутным, словно жизненные силы покидали его и смешивались с молочно-серой обстановкой кабинета.
– Лечение этих расстройств в настоящее время, хм-хм, симптоматическое. – Доктор вдруг откинулся на спинку кресла и разразился раскатами металлического хохота. Карл испуганно посмотрел на него. «Этот тип – сумасшедший», – подумал он. Лицо доктора стало непроницаемым, как у картежника. В животе у Карла возникло странное ощущение – словно при неожиданной остановке лифта.