– Таков уж Лейтенант – если ты честно играешь с ним, он честно играет с тобой… Нам бы хотелось обращаться с тобой помягче… Если бы ты мог нам как-то помочь. – Его слова хорошо слышны в заброшенной пустыне с кафетериями, темными закоулками и закусочными. Джанки отворачиваются, чавкая сдобным тортом.
– Педрила сгнил.
Ошалевший от чумовых колес Педрила, высунув язык, тяжело опускается в гостиничное кресло.
Он встает в нембутальном трансе и вешается, не изменившись в лице и не втянув язык.
Коп качается, сидя на пуфике.
– Знаешь Марти Стила? – Качается.
– Да.
– Сможешь обдурить его? – Качается? Качается?
– Он никому не верит.
– А ты сможешь. – Качается, качается. – Ты же обдурил его на той неделе, да? – Качается???
– Да.
– Ну тогда сможешь обдурить его и на этой. – Качается… Качается… Качается… – Да и сегодня сможешь. – Перестал качаться.
– Нет! Нет! Только не это!
– Слушай-ка, либо ты будешь сотрудничать, – трижды злобно качается, – либо Человек тебе жопу порвет. – Он вскидывает сросшиеся брови.
– Итак, Карл, будьте добры, скажите мне, сколько раз и при каких обстоятельствах вы… э-э… позволяли себе удовольствие участвовать в гомосексуальных актах??? – Его голос становится все тише. – Если вы никогда этого не делали, я буду склонен считать вас не совсем типичным молодым человеком. – Доктор кокетливо грозит ему пальцем. – Впрочем, как бы то ни было…
Он похлопал ладонью по досье и метнул на Карла гнусный похотливый взгляд. Карл заметил, что папка стала дюймов в шесть толщиной. Казалось, с тех пор, как он вошел в кабинет, досье сильно разбухло.
– Ну когда я служил в армии… Эти педики делали мне грязные предложения, и порой… когда я бывал на мели…
– Да, разумеется, Карл! – пронзительно вскричал доктор. – В вашем положении я поступал бы так же, чего скрывать, хи-хи-хи… Ну что ж, полагаю, этот… э-э… вполне доступный способ пополнения… э-э… казны можно не учитывать, он к делу не относится. И все же, Карл, бывали, вероятно, – он постучал пальцем по досье, которое испустило слабые миазмы заношенных суспензориев и хлорки, – и другие случаи. Когда не затрагивались… э-э… экономические факторы.
В голове у Карла вспыхнула зеленая сигнальная ракета. Он увидел смуглое худое тело Ханса, повернувшегося к нему, и ощутил на своем плече частое дыхание. Ракета погасла. У него в руке корчилось какое-то огромное насекомое.
Он резко отпрянул всем своим существом в электрической судороге отвращения.
Карл вскочил на ноги, дрожа от ярости.
– Что вы там пишете? – спросил он.
– И часто вы дремлете подобным образом??? В разгар беседы?..
– Я вовсе не спал.
– Не спали?
– Просто дело в том, что все это — дурной сон… Я немедленно ухожу. Мне все равно. Вы не заставите меня остаться.
Он шел через весь кабинет к двери. Он шел очень долго. Он с трудом передвигал онемевшие ноги. Казалось, дверь удаляется.
– Куда вы можете уйти, Карл? – Голос доктора настиг его из невообразимой дали.
– На улицу… Прочь… В эту дверь…
– В Зеленую Дверь, Карл?
Голос доктора был едва слышен. Весь кабинет взлетал, направляясь в космос.
ВЫ НЕ ВИДАЛИ РОЗУ ПАНТОПОН?
Держись подальше от Куинз-Плаза, сынок… Гиблое место, кишит сыщиками, изнывающими без любимого наркомана… Слишком много уровней… Из чулана выскакивают легавые, растащившиеся под аммиаком… как разъяренные львы… набрасываются они на бедного старого специалиста по карманам пьянчуг, от страха у него исчезают вены… Он неделю трескается под шкуру, а то и слезает на те пять двадцать девять, что Нью-Йорк щедро и даром дает наркотам-карманникам…
Так что, Гончий Пес, Ирландец, Матрос – берегитесь… Взгляните вперед, взгляните вперед, прежде чем ступить на этот мучительный путь…
Мимо со зловещим железным скрежетом проносится поезд подземки…
Куинз-Плаза – гиблое место для ворюг… Слишком много уровней и потаенных мест для копов подземки, и невозможно оправдаться, если уж протянул руку…
Пять месяцев и двадцать девять дней: приговор, выносящийся за «карман», то есть за прикосновение к лоху с очевидным намерением… Невиновных могут осудить за убийство, но не за карман.
Педрила, Гончий Пес, Ирландец, Матрос – мои знакомые наркоты и карманники прежних времен… Старая шобла Сто третьей улицы… Матрос и Ирландец повесились в «Гробнице»… Гончий Пес умер от передозировки, а Педрила «сгнил»…
– Вы не видали Розу Пантопон? – спросил старый джанки… – Время – дзеньги, – надел черное пальто и пересек площадь… Задворками, к Музею на Маркет-стрит, представлены все виды мастурбации и самобичевания. Очень интересно мальчикам…
Вниз по руслу реки катится гангстер в бетоне… Его заковбоили в парилке… Кто эта Заячья Душа – Шестерка Джио или Мамаша Джиллиг, Старая Тетушка из Вестминстер-плейс??? Лишь мертвые пальцы говорят по Брайлю…
Воды Миссисипи катят по тихому переулку громадные известняковые валуны…
– Вы что, ошлепли?! – вскричал Капитан Киноплавучей Страны…
Далекое урчание в желудках… С северного сияния градом падают отравленные голуби… Резервуары пусты… На голодные площади и переулки изумленного города с грохотом обрушиваются медные статуи…
Нащупывают вену на утренних ломках…
Строго под микстурой от кашля…
Тысячи наркотов штурмуют хрустальные клиники по лечению позвоночника, залечивают сиделок из общества «Седые дамы».
В известняковой пещере встретил человека с головой Медузы в шляпной коробке и сказал таможенному инспектору: «Будьте осторожны»… Окаменел навеки с рукой в дюйме от двойного дна…
Очковтиратели ставят на уши весь вокзал и втирают очки кассиршам, подсовывая им «куклу»… («Кукла» – пачка фальшивых денег или просто бумажек, применяемая при мелком мошенничестве… Известна также как «Вексель»…)
– Множественный перелом, – сказал хвастливый врач… – Я же крупный специалист…
Бросается в глаза чахотка, свирепствующая в портиках, скользких от Коховых плевков…
Многоножка обнюхивает железную дверь, проржавевшую и ставшую тонкой, как бумага, от мочи миллионов педиков…
Это вам не родной чистяк, это никуда не годная пыль, в ватках вторяков хранятся останки дозы…
КОКАИНОВЫЕ КЛОПЫ
Серая фетровая шляпа и черное пальто Матроса скрючились на вешалке в атрофированной тяге-ожидании. Утреннее солнце в общих чертах набросало портрет Матроса в ярком желто-оранжевом джанковом свете. Под его кофейной чашкой лежала бумажная салфетка – непременный атрибут каждого, кто подолгу пьет кофе на площадях, в ресторанах, на вокзалах и в приемных всех стран. Любой джанки, даже такого уровня, как Матрос, работает на джанковом Времени, а совершая внезапное вторжение во Время, принадлежащее другим, он, как и все просители, должен ждать. (Сколько чашек кофе в час?)
Вошел и сел у стойки паренек с приметами долгого, болезненного джанкового ожидания. Матрос встрепенулся. Черты его лица расплылись в дрожащем буром мареве. Он шевелил руками на столике, читая брайлевский шрифт паренька. И пристально, испытующе разглядывал впадинки и бугорки у него на шее, неторопливо следуя взглядом по завитушкам каштановых волос.
Паренек шевельнулся и почесал затылок.
– Кто-то укусил меня, Джо. Что за гадюшник ты тут держишь?
– Кокаиновые клопы, малыш, – сказал Джо, рассматривая на свет яйца. – Ездил я с Айрин Келли, развеселая была бабенка. В Батте, штат Монтания, у нее от коки началась белая горячка, вот она и давай носиться по гостинице и орать, что за ней гонятся китайские легавые с топориками для мяса. Знавал я одного легавого в Чикаго, так тот обычно нюхал коку в виде кристалликов, голубых кристалликов. Короче, одурел он как-то раз и давай орать, что его преследуют федералы, а потом бежит в переулок и сует голову в мусорный бак. Я и говорю: «С чего это ты?» – а он: «Убирайся, а не то пристрелю. Я запрятался лучше некуда!» Когда там начнется перекличка по списку, мы будем тут как тут, верно?
Джо посмотрел на матроса и развел руками в джанковом пожатии плеч.
Матрос заговорил своим проникновенным голосом, который эхом отдается в голове слушателя. Каждое слово он подтверждал движениями своих холодных пальцев:
– Твой поставщик спалился, малыш.
Паренек вздрогнул. На лице этого уличного мальчишки, отмеченном черной печатью джанка, все еще отражалась потерянная невинность дикаря. Сквозь серые арабески ужаса проглядывали пугливые зверьки.
– Чего-то не догоняю, приятель.
Матрос вдруг оказался в джанковом фокусе, стали отчетливыми его черты. Он отвернул лацкан пиджака и показал медную иглу для инъекций, покрытую плесенью и ярь-медянкой.
– Отправлен в отставку с формулировкой «для пользы службы»… Садись, угощайся свежим пирогом с брусникой за счет представительских. Твоя обезьяна его любит… От него ее шкура лоснится.
Через восемь футов утренней закусочной паренек почувствовал прикосновение к своей руке. Внезапно он переместился в кабинку и сел с неслышным хлюпом. Он заглянул Матросу в глаза – зеленую вселенную, испещренную холодными черными струями.
– Вы агент, мистер?
– Предпочитаю слово… «наводчик». – Его громкий смех вызвал вибрацию в субстанции паренька.
– Товар при тебе, старина? Капуста есть…
– Мне не нужны твои деньги, голубчик. Мне нужно твое Время.
– Не догоняю.
– Тебе доза нужна? Поправиться хочешь? Хочешь или нет?
Матроса обволокло что-то розовое, его черты начали вибрировать и оказались не в фокусе.
– Ага.
– Возьмем, к примеру, «Независимых». У них и копы свои, особые – оружия не носят, только дубинки. Помню, как-то раз свинтили нас с Педрилой на Куинз-Плаза. Держись подальше от Куинз-Плаза, сынок… гиблое место… кишит сыщиками. Слишком много уровней. Из чулана выскакивают легавые, растащившиеся под аммиаком, как разъяренные львы… набрасываются они на бедного старого специалиста по карманам пьянчуг, от страха у него исчезают вены. Он неделю трескается под шкуру, а то и слезает на те пять двадцать девять, что Нью-Йорк щедро и даром дает наркотам-карманникам… Так что, Педрила, Гончий Пес, Ирландец, Матрос – берегитесь! Взгляните вперед, взгляните вперед, прежде чем ступить на этот путь…