– Чем чаще происходит какое-нибудь событие, тем удивительней оно становится, – сказал претенциозный молодой скандинав на трапеции, изучая свое масонское домашнее задание.
– Евреи не верят в Христа, Клем… Они только и хотят, что отдудонить молодую христианку…
На стенах сральников всех стран ликуют юные ангелы.
«Приходи и дрочи…» – 1929.
«Хромой толкает дерьмо с молочным сахаром…» – Новичок с понятием, 1952.
(Опустившийся тенор, затянутый в корсет, поет «Дэнни Дивер» в бабском наряде…)
В этом славном округе не жеребятся мулы, да и в зольниках тихо – не притаились там мертвецы… Нарушение Закона о здравоохранении 334.
Так где же статуи и доля в процентах? Кто может сказать? Я не владею Словом… Отчий дом в моей резиновой спринцовке… Царь вырвался на волю с огнеметом, а цареубийца, замученный в изображении тысяч бродяг, катится по наклонной в районе притонов, чтобы посрать на известняковой площадке для игры в мяч.
Молодой Диллинджер быстро вышел из дома и ни разу не оглянулся…
– Никогда не оглядывайся, малыш, а не то превратишься в соляной лизунец для какой-нибудь старой коровы.
Полицейская пуля в переулке… Сломанные крылья Икара, вопли горящего мальчика, вдыхаемые старым джанки… глаза пустые, как бескрайняя равнина… (в сухом воздухе издают хриплый звук крылья грифов).
Краб, престарелый Декан специалистов по карманам пьянчуг, надевает костюм-панцирь и крадется на свой ночной промысел… стальными клешнями выдергивает золотые зубы и коронки у всех бездомных лохов, спящих с открытым ртом… Если лох вскакивает и набрасывается на него, Краб пятится и щелкает клешнями, предлагая начать бой с неясным исходом на равнинах Куинса.
Юный Грабитель, отъебанный во время длительного тюремного заключения и выселенный с кладбища за неуплату, приходит, что-то тараторя, в педик-бар с просроченной закладной, чтобы заполучить местечко на задворках Палаточного Городка, где кастраты-коммивояжеры распевают гимн Ай-Би-Эм.
В его лесочке резвились мандавошки… всю ночь боролся с ангельским сухостоем, но утратил решимость, признал гомопоражение и отправился назад, в ржавую известняковую пещеру.
Зловещая Тяга эякулирует на соляные болота, где не растет ничего, даже мандрагора…
Теория вероятностей… Несколько юнцов… Единственный способ выжить…
– Привет, Денежки!
– Ты уверен, что здесь они есть?
– Конечно, уверен… Работаем вместе.
Ночной поезд в Чикаго… В коридоре встречаю девицу, вижу, что она торчит, и спрашиваю, где бы раздобыть еще.
– Входи, сынок.
Телка не так уж и молода, но скроена ладно…
– Может, сначала раскумаримся?
– Ну уж нет, тогда ты будешь не в той кондиции.
Три палки подряд… Просыпаюсь на ломках, дрожа на теплом весеннем ветру из окна, вода обжигает глаза, точно кислота…
Она вылезает из постели нагишом… Включает лампу «Кобра»… Готовит дозняк…
– Повернись… Вмажу тебя в задницу.
Она глубоко вонзает иглу, вынимает ее и массирует ягодицу…
Она слизывает с пальца каплю крови.
Он поворачивается на бок, в серой, липкой джанковой грязи тает сухостой.
В долине кокаина и невинности юноши с грустными глазами поют йодлем, призывая заблудившегося «Малыша Дэнни»…
Мы нюхали всю ночь и четыре раза предавались сексу… пальцами вниз по черному телу… исцарапал негритянку до глубины ее белой души. С героином и море дом родной, а мошенник с «Векселем» всюду как дома…
Уличный торговец беспокойно ерзает:
– Присмотри-ка за товаром, ладно, малыш? Надо повидаться с одним парнем по поводу обезьяны.
Слово делится на элементы, которые дальнейшему делению не подлежат, в таком виде их и следует воспринимать, но элементы можно использовать в любом порядке, объединять на все лады, вставлять в любое место от носа до кормы, словно при увлекательной сексуальной аранжировке. Эта книга покидает страницы, рассыпаясь во все стороны калейдоскопом воспоминаний, попурри мелодий и уличных звуков, пердежа и завываний бунта, стука стальных ставней торговых рядов, криков боли, энтузиазма и просто жалобных криков, визга спаривающихся котов и громких протестов уволенных тупиц, пророческих бормотаний шаманов в мускатно-ореховом трансе, треска ломающихся шей, пронзительных воплей мандрагор, вздохов оргазма, героиновой тишины, что настает на рассвете в страждущих тюремных камерах, Каирского Радио, горланящего, точно обезумевший табачный аукцион, и флейт Рамадана, приносящих облегчение больному джанки, словно великодушный специалист по карманам пьянчуг, который на сером рассвете в подземке нащупывает чувствительными пальцами смятые зеленые хрусты…
Это Откровение и Пророчество, и я без всякого транзистора могу ловить их своим детекторным приемником с антенной из спермы… Благосклонный читатель, сквозь наши задние проходы зрим мы Бога в фотовспышке оргазма… При помощи этих отверстий преобразуй свое тело… Лучший ВЫХОД – это ВХОД…
А теперь я, Уильям Сьюард, дам волю своей словесной стае… Мое сердце – сердце викинга – переправляется через широкую бурую реку, где в сумерках джунглей тарахтят моторные лодки и плавают целые деревья с огромными змеями в ветвях, а лемуры с грустными глазами смотрят на берег, оказывается на поле в Миссури (мальчик находит розовый стрелолист), устремляется вслед за паровозными гудками и возвращается ко мне, голодное, как уличный мальчишка, не умеющий торговать вразнос ниспосланной ему Богом задницей… Благосклонный Читатель, Слово набросится на тебя, выпустив железные когти человека-леопарда, оно отсечет тебе пальцы рук и ног, словно не брезгующий ничем сухопутный краб, оно повесит тебя и, подобно постижимому псу, будет ловить твою сперму, оно огромной ядовитой змеей сурукуку обовьется вокруг твоих бедер и впрыснет тебе порцию протухшей эктоплазмы… А почему пес постижимый?
Возвращаюсь я на днях с долгого завтрака, нитью тянущегося от рта до жопы все дни нашей жизни, и вижу мальчика-араба с черно-белой собачкой, умеющей ходить на задних лапах… И тут к мальчику дружелюбно бросается большой желтый пес, а мальчик отталкивает его, тогда желтый пес рычит, скалит зубы на этого малыша и ворчит так, словно вдруг обрел дар человеческой речи: «Это же преступление против природы».
Вот я и даю желтому псу кличку Постижимый… И позвольте заметить мимоходом – а я всегда хожу мимо, как истинный черномазый, – что Непостижимому Востоку надобно слопать еще не один пуд соли… Ваш Корреспондент трескает себе тридцать гран морфия в день и восемь часов сидит, непостижимый, как говно.
– О чем вы думаете? – спрашивает Американский Турист, смущенно поеживаясь…
На что я отвечаю: «Морфий угнетает мой гипоталамус, где локализованы либидо и эмоции, а так как лобные доли мозга работают только при возбуждении затылочных, ведь они сами себе не хозяева, их надо пинками стимулировать, то я должен признаться в фактическом отсутствии мозговой активности. Я сознаю твое присутствие, но поскольку оно не имеет для меня аффективного значения – мой аффект отключен джанковым человеком за неуплату, – мне все твои дела до фени… Можешь сколько угодно приходить и уходить, можешь обосраться или сам себя выебать осиновым колом – а гомику это в самый раз, – Мертвым и Наркотам все равно…» – Они непостижимы.
– Какой проход между рядами ведет в ватерклозет? – спросил я у белокурой билетерши.
– Вот сюда, сэр… Внутри есть еще одно местечко.
– Вы не видали Розу Пантопон? – спросил старый джанки в черном пальто.
Техасский шериф убил своего соучастника – ветеринара Браубека Нетвердого, замешанного в афере с лошадиным героином… Если у лошадки афтоз, ей требуется уйма героина, чтобы унять боль, а часть этого героина ускакала, наверное, через унылые прерии и тихо ржет на Вашингтон-сквер… Джанки сбегаются туда, пронзительно крича: «Эй, но-о-о, Сильвер!»
– Но где же статуи? – Ну как не посочувствовать типичному страдальцу, испустившему визгливый крик в кафе-кондитерской с бамбуковой отделкой, Калле-Хуарес, Мексика… Так и сгинул там по липовому обвинению в изнасиловании… стащит с тебя пизда штаны, а потом тебя же и повяжут за изнасилование, именуемое статутным – вот тебе и статут, браток…
Вызывает Чикаго… входите, пожалуйста… Вызывает Чикаго… входите, пожалуйста… Для чего, по-вашему, я надевал резинку при беспорядочных связях в Пуйо? Очень сыро в этом городишке, читатель…
– Снимай! Снимай!
Старый гомик видит самого себя, идущего навстречу в бурлеске о юности, и получает коленом под зад от своего фантома из театра «Старый-Старый Говард»… задворками к Музею Маркет-стрит, где демонстрируются все виды мастурбации и самопоругания… особенно пригодится мальчикам…
Они созрели для секса и позабыли обратную дорогу из заднего прохода… пропали в крупицах удовольствия и горящих манускриптах…
Читайте метастаз слепыми пальцами.
Окаменелое послание артрита…
– К продаже привыкаешь сильнее, чем к употреблению. – Лола Ла Чата, Мехико.
Детский страх при виде шрамов от иглы, подводный вопль – звуковое предупреждение онемевших нервов о наступлении тяги, пульсирующий след укуса, вызвавшего бешенство…
– Если Бог и сотворил нечто лучшее, он оставил это себе, – говаривал Матрос, когда его трансмиссия притормаживала от двадцати чумовых колес.
(Медленно, как осколки опала в глицерине, оседают частицы убийства.)
Смотрю на тебя и снова мурлычу «Так долго на ярмарке Джонни».
Барыжничаем помаленьку, привычка есть привычка…
– И воспользуйся этим спиртом, – сказал я и швырнул на стол спиртовку.
«Вы, ебучие нетерпеливые и жадные джанки, только и знаете, что коптить мои ложки спичками… Мне же за одно это влепят Неопределенный срок – легавым только закопченная ложка и нужна…
Я-то думал, ты собрался слезать… Заебался бы тебя выхаживать.
Требуется немало мужества, чтобы соскочить с иглы, малыш».
Поиски вен в тающей плоти. Песочные часы джанка роняют свои последние черные песчинки в почк