К IV веку до н. э. культура исполнения несколько изменилась. Теперь, хотя певец по-прежнему считался посредником между собственно поэтом и слушателями, «интерпретатором поэтической мысли»[35], ему больше не нужен был такой ранее необходимый атрибут, как лира; зато появилось одеяние по моде тех времён и посох. Аэды стали такими, какими видел их Сократ: «Как часто я завидую вам, рапсоды, и вашему занятию. От вас всего лишь требуется разгуливать в пышном облачении, поражая всех великолепием облика, а вы тем временем заводите знакомство с выдающимися поэтами, из которых величайший, славный своим божественным даром, — Гомер»[36].
До сих пор не дано чётких ответов на вопросы: привносили ли рапсоды в исполняемые ими песни личностное, индивидуальное начало? Или же они просто заучивали произведение, в редких случаях отступая от его сюжетной канвы? Обязаны ли они были придерживаться оригинального текста, и если да, насколько строго? Как и кем осуществлялся отбор репертуара? Из всех аэдов лишь имя Гомера осталось в истории как имя человека, мастерство которого было и осталось непревзойдённым и чьи произведения стали мерилом поэтического искусства. Сохранился указ, к сожалению, недатированный, а потому приписываемый и Солону, и Писистрату, и Гиппарху, требующий, чтобы и «Илиада» и «Одиссея» в полном их объёме зачитывались на Панафинеях, июльских празднествах в честь Афины[37]. Коль скоро Гомер был единственным автором, столь высокочтимым, публике хотелось знать о нём больше — с этой целью и создавались его биографии.
Однако было бы смехотворным полагать, что существование биографий Гомера — факт, подтверждающий существование самого Гомера. «Некоторые говорят, такого человека, как Гомер, никогда не существовало, — писал Томас де Куинси в 1841 году. — Как же не существовало, возражают им другие, когда их существовало превеликое множество!»[38]Возможно, разгадка в том, что Гомер — не живший когда-то человек из плоти и крови, а символ, придуманный странствующими бардами для выражения духа их творчества и воплотивший отдельный вид искусства в легендарном «отце» этого искусства, известном своим сказочным мастерством знаменитом предке всех, кто позже посвятил себя этому искусству. Когда в процессе интервью Пэрри задал балканским народным певцам вопрос о том, кого они считают лучшим из их числа, несколько опрошенных назвали барда, известного под двумя именами: Исак и Хусо. Место рождения этого человека никому не было точно известно, однако знали, что с детства он был одарён и дожил до глубочайшей старости; его репертуар включал в себя огромное количество песен, но никто и никогда лично не посещал его выступлений, а лишь слышал отзывы о них[39]. Можно предположить, что так же, как история этого балканского рапсода, зарождалась и история Гомера.
Чем объясняется то, что известность так рано пришла к Гомеру? Дело в том, что в гомеровских текстах жители всех уголков разобщённой Греции, какой она была во времена Гомера, увидели два объединивших их момента: близкие им всем сюжеты и общих для всех них богов. Историк Гилберт Мюррей поясняет это следующим образом: «В противостоянии города и клана у олимпийских богов было одно неоспоримое преимущество: к тому времени они, в отличие от всех остальных богов, уже не принадлежали ни к городу, ни к клану. Они были известны повсюду, но не привязаны к какому-либо одному городу или области, кроме тех случаев, когда их можно было отождествить с местным божком. Они были славны, величественны, прекрасны. Весь их пантеон должен был вот-вот стать Poliouchoi, покровителями городов, или, что ещё более вероятно, — Hellanioi, покровителями целой Эллады»[40].
Поэмы Гомера стали каноническими произведениями, представляющими космополитизм в изображении богов и героев. Однако интерпретация этого содержания неоднозначна. Можно утверждать, что эти тексты есть документированная истина, равно как и приводить метафизические аргументы в пользу аллегорических толкований. Этим спором и занялись две школы философской мысли. С одной стороны, историки соглашались с тем, что сюжетная линия, изложенная в поэмах Гомера, представляет собой более или менее достоверную параллель прошлых событий, отображение фактической реальности. Так, по мнению историка Страбона, «Одиссея» была написана с целью обучения географии: «Гомеру простительно… смешение в тексте выдуманных деталей, так как в итоге цель этого смешения — просвещать и наставлять»[41]. С другой стороны, философы заявляли, что поведанные Гомером истории суть поэтические иносказания. Многие, например, стоики, ссылались на Гомера для подкрепления своей позиции в споре или рассуждениях; в то же время другие, в том числе Аристотель, отказывались аллегорически истолковывать полностью вымышленные истории[42].
Историк Пол Вейн считает, что «в глазах философа миф представляет собой иносказательное обращение к философским истинам; для историка же миф — это не более чем незначительное отклонение от истинно имевших место событий»[43]. И для тех, и для других тексты Гомера являлись источниками, обойти которые вниманием не представлялось возможным. Поэтому два подхода к прочтению гомеровского эпоса и сейчас влияют на методы исследования и анализа творчества Гомера. Существуют те, по преимуществу археологи, кто полагает, что события, описанные в «Илиаде» и «Одиссее», на самом деле происходили и даются автором с величайшей точностью, включая место действия. Существуют также и те, кто ратует за иносказательную трактовку этих произведений, примеры чему встречаются со времён эпохи Рима.
К VI веку до н. э. Гомер стал не только величайшим поэтом древней Греции; он также оказал сильное влияние на картину мира своих соотечественников, на то, какими им виделись боги, и смертные, и те смертные, что пытались сравняться с богами, зачастую ведя себя отнюдь не так, как подобает богам. Как верно отметил философ Ксенофан, «Гомер и Гесиод приписали богам те качества, которые даже у смертных заслуживают порицания; их боги крадут, изменяют и обманывают друг друга»[44]. Гомер показал, что в суровом и изменчивом мире человеку нужно надеяться на себя самого, на свои силы и находчивость, а не на ветреных богов. Иллюстрацией к тому может послужить описанное в «Илиаде» без преувеличения отталкивающее поведение небожителей по отношению к Гектору. Сначала помощь Приамиду оказывают Зевс и Аполлон; затем они по собственному произволу оставляют его; более того, Афина под личиной одного из братьев Гектора вводит героя в заблуждение, побуждая вступить в схватку с Ахиллесом, которую — и ей это отлично известно — он проиграет[45]. Боги Гомера зачастую жестоки и вероломны.
Поведение же смертных героев Гомера нередко представляет собой поистине образец для подражания. Согласно этике греческих воинов, лучший воин — тот, кто сохраняет хладнокровие в бою и верность своим товарищам. Для лучшего понимания воинской культуры древней Греции важно вчитаться в строки Гомера, когда тот описывает просчёты Агамемнона, преданность Ахиллеса Патроклу и их крепкую дружбу, решительность твёрдого характером Гектора, просчитанную до мелочей стратегию Нестора, хитроумие Улисса. Поэтому уже десятки веков назад образование не мыслилось без обращения к творчеству Гомера. Когда молодой Алкивиад в ходе своего посещения школы около 430 года до н. э. обратился к учителю за книгой Гомера и услышал в ответ, что таковой в школьной библиотеке нет, он ни много ни мало свалил учителя с ног ударом кулака[46]; школа без Гомера — это не школа, а лишь жалкое место для обучения без источника знаний!
Гомер и философы
[Работы Гомера] заключают в себе целый мир… который можно изучать до скончания времён и, однако, чувствовать, что вы прикоснулись к одному-единственному атому этого космоса.
Несмотря на то, что Гомер и был, возможно, «величайшим» и наделённым «божественным даром» в глазах Сократа (или, скорее, Платона, вложившего восхваления в уста Сократа), его сочинения всё же представляли собой дилемму для философии. Платон в своём «Государстве» проводит аналогию между строем души человека и типом общества, в котором он живёт. Общественный строй с его делением на три категории (философов-правителей, воинов и торговцев) он рассматривает как некое отражение свойственных человеку потребностей — в умственной деятельности, доблести, а также насыщении (хотя, конечно, это лишь грубое упрощение гораздо более сложной социально-политической теории Платона[47]). В идеальном государстве недопустимо существование тех, кто описывает мир ложный, несуществующий, вымышленный: продукты труда людей, создающих образы образов, не есть истина и потому не должны иметь места в мире абсолютной справедливости. Например, образ ложа в искусстве — на полотне или в литературном произведении, — это всего лишь пустая копия реального ложа, а истинно только реально существующее, ибо реальность воплощает замысел божества. Даже таким мастерам, как Гомер (и здесь Платон выступает против самого почитаемого им поэта!), нет места в идеальном государстве, ведь автор не только даёт жизнь ложным образам; он создаёт людей, чьим неправедным переживаниям мы сочувствуем, и богов, часто ошибающихся в своих поступках. По словам Платона, литература (и творчество Гомера как лучший из её плодов) питает человеческую слабость к размышлению над чужими несчастьями, восхищению смелостью и сопереживанию печали того, кто «пусть и будучи человеком достойным, предаётся неумеренно своему горю». Именно эта жажда человеческой души утоляется литературой, и, чтобы быть свободным от неё, следует «прене