Боже мой, неужели это было только вчера? Казалось, прошло гораздо больше времени, хотя воспоминания о том, что он с ней сделал, были по-прежнему остры, как скальпель.
Если бы она была в Торонто, то могла бы поговорить об этом с матерью…
Но её мать – добрая католичка, и, обсуждая изнасилование, не избежать других неприятных тем. Мама беспокоилась бы о том, чтобы Мэри не забеременела, хотя ни за что не одобрила бы аборт – у Мэри был с ней горячий спор по поводу эдикта Иоанна Павла, предписавшего изнасилованным в Боснии монахиням родить в срок. Но сказать, что об этом нечего беспокоиться, потому что Мэри принимает противозачаточные таблетки, было бы ничуть не лучше. С точки зрения родителей Мэри, календарный метод был единственным приемлемым способом планирования семьи – Мэри считала подлинным чудом, что у них было всего четверо детей, а не целая дюжина.
Конечно, она могла бы поговорить об этом с братьями или сестрой. Вот только… вряд ли она смогла бы говорить о таком с мужчиной – любым мужчиной. Так что Билл и Джон исключались. А её единственная сестра, Кристина, уехала в Сакраменто, а это не такая вещь, которую захочешь обсуждать по телефону.
И всё же ей надо с кем-то поговорить. Поговорить с кем-то лично.
То есть с кем-то отсюда.
На лабораторном столе стоял рекламный календарь Лаврентийского университета. Мэри нашла в нём карту кампуса и отыскала на ней то, что ей было нужно. Она поднялась из-за стола. Пройдя по коридору к лестничному пролёту, Мэри перешла из 1-го Научного в Учебный корпус и прошла через то, что, как она узнала, местные студенты называют боулинговой аллеей, – длинный наземный стеклянный переход между Учебным и Главным корпусами. Переход был залит светом полуденного солнца; она прошла мимо киоска с пончиками «Тим Хортонс» и нескольких стендов, посвящённых студенческой деятельности. Наконец, на дальнем конце боулинговой аллеи она свернула налево, пошла мимо отделения связи, поднялась по лестнице, прошла мимо книжного магазина кампуса и последовала дальше по короткому коридору.
Посещение центра помощи жертвам изнасилований в Йоркском университете исключалось без вопросов; там работали в основном волонтёры, хотя предполагалось, что они будут поддерживать конфиденциальность, искушение рассказать кому-нибудь по секрету, что насилию подвергся кто-то из преподавательского состава, могло оказаться непреодолимым. К тому же её могли увидеть входящей туда или выходящей оттуда.
Но в Лаврентийском университете, при его скромных размерах, такой центр тоже был. Грустная истина состоит в том, что он нужен в каждом университете; она слышала, что такой есть даже в Университете Орала Робертса[32]. Никто здесь не знал Мэри, её ещё не показывали по телевизору, хотя, несомненно, покажут, когда она будет представлять результаты анализа ДНК Понтера. Так что, если она хочет хоть какой-нибудь анонимности, стоит поторопиться.
Дверь была открыта. Мэри вошла в маленькую приёмную.
– Здравствуйте, – сказала молодая чернокожая женщина, сидящая за столом. Она встала и вышла из-за стола к Мэри. – Входите, входите.
Мэри понимала логику её действий. Вероятно, многие женщины доходили до порога, но потом бросались наутёк, не в силах рассказать кому-то о том, что с ними произошло.
Впрочем, женщина, похоже, сообразила, что, если Мэри и подверглась насилию, это произошло не только что. Одежда Мэри была в полном порядке, равно как причёска и макияж. К тому же сюда наверняка заходят не только жертвы – люди приходят поработать волонтёрами, провести исследование или просто воспользоваться ксероксом.
– Вам сделали больно? – спросила женщина.
Больно. Да, это правильный подход. Гораздо проще признать, что тебе сделали больно, чем произнести слово на букву «и».
Мэри кивнула.
– Я обязана спросить, – сказала женщина. У неё были большие карие глаза; ноздря проколота крошечным гвоздиком с блестящим камешком. – Это случилось сегодня?
Мэри покачала головой.
Какую-то долю секунды женщина выглядела… нет, «разочарованной» было неподходящим словом, подумала Мэри, но случай, несомненно, был бы более интересным, если бы это произошло только что, если бы надо было вскрывать комплект для сбора улик, если бы…
– Вчера, – сказала Мэри, впервые заговорив. – Вчера вечером.
– Это был… кто-то знакомый?
– Нет, – начала говорить Мэри… но потом задумалась. По сути, она не была уверена в ответе на этот вопрос. Насильник был в лыжной маске. Это мог быть кто угодно: студент из её группы, другой преподаватель, кто-то из технического персонала, какой-нибудь подонок из Дрифтвуда[33]. Кто угодно. – Я не знаю. Он… на нём была маска.
– Я знаю, что он сделал вам больно, – сказала женщина, беря Мэри под руку и ведя в глубь офиса, – но он вас не ранил? Вам не нужен доктор? – Женщина сделала упреждающий жест. – Мы можем вызвать доктора-женщину.
Мэри снова покачала головой.
– Нет. У него был… – Её голос дрогнул, удивив её саму. Она начала сначала. – У него был нож, но он им не воспользовался.
– Животное, – сказала женщина.
Мэри кивнула в знак согласия.
Они вошли во внутренний офис, стены которого были выкрашены в мягкий розовый цвет. Здесь было два стула, но не было дивана – даже здесь, в этом убежище, его вид мог быть невыносим. Женщина указала Мэри на стул – простой стул с мягким сиденьем, а сама уселась на другой напротив неё, но тут же потянулась и мягко взяла Мэри за левую руку.
– Вы назовёте своё имя? – спросила она.
Мэри подумала о том, чтобы назваться вымышленным именем, или – ей не хотелось лгать приятной молодой особе, которая так старается ей помочь, – может быть, назваться вторым именем – Николь, тогда это не будет ложь, но всё равно поможет скрыть её личность. Но когда она открыла рот, то произнесла:
– Мэри. Мэри Воган.
– Мэри, меня зовут Кейша.
Мэри посмотрела на неё.
– Сколько вам лет? – спросила она.
– Девятнадцать, – ответила Кейша.
Так молода.
– И вы… вас…?
Кейша сжала губы и кивнула.
– Когда?
– Три года назад.
Мэри почувствовала, как её глаза удивлённо расширяются. Ей тогда было всего шестнадцать; это мог быть… Боже, её первый раз мог оказаться изнасилованием.
– Мне так жаль, – сказала она.
Кейша склонила голову в знак признательности.
– Мэри, я не стану говорить вам, что вы справитесь, но вы можете это пережить. И мы поможем вам это сделать.
Мэри закрыла глаза, глубоко вдохнула, медленно выдохнула. Она чувствовала, как Кейша мягко стискивает её руку, вливая в неё силы. Наконец Мэри снова заговорила:
– Я ненавижу его, – сказала она и открыла глаза. Лицо Кейши излучало заботу и готовность помочь. – И… тихо добавила Мэри, – я ненавижу себя за то, что позволила этому произойти.
Кейша кивнула и, не выпуская её левой руки, осторожно взяла её за правую.
Глава 18
Адекор и Жасмель вернулись к Адекору домой, в дом, в котором жили они с Понтером. Светильные трубки зажглись по звуку его голоса; Жасмель с интересом огляделась.
Девушка впервые посетила жилище отца; когда Двое становятся Одним, мужчины приходят в Центр, а не женщины – на Окраину.
Жасмель испытывала какое-то меланхолическое очарование, бродя по дому и разглядывая собранную Понтером коллекцию статуэток. Ей было известно, что он любит каменных грызунов, и она взяла за правило дарить ему статуэтку на каждое лунное затмение. Она также знала, что Понтеру особенно нравятся грызуны, вырезанные из камня, не характерного для ареала их обитания; его гордостью и отрадой, судя по занимаемому ею месту возле плиты вадлака, была фигура бобра в масштабе 1:2, вырезанная из малахита, привезённого с центральных районов Эвсоя.
Она всё ещё осматривала дом, когда компаньон Адекора звякнул.
– Здравый день, – сказал Адекор в компаньон. – О, прекрасно, любимая. Отличная новость! Погоди немного… – Он повернулся к Жасмель. – Тебе это тоже надо услышать. Это моя партнёрша Лурт. Она сделала анализ жидкости, которую я нашёл в лаборатории квантовых вычислений после исчезновения твоего отца. – Адекор потянул на компаньоне за штырёк, активирующий внешний динамик.
– Со мной Жасмель Кет, дочь Понтера, – сказал Адекор. – Продолжай…
– Здравый день, Жасмель.
– И вам того же, – ответила Жасмель.
– Так вот, – продолжила Лурт, – я такого вообще не ожидала. Знаешь, что за жидкость ты мне принёс?
– Воду, я полагаю, – ответил Адекор. – Разве нет?
– Почти. На самом деле это тяжёлая вода.
Жасмель вскинула бровь.
– Правда? – удивился Адекор.
– Ага, – сказала Лурт. – Чистая тяжёлая вода. Конечно, молекулы тяжёлой воды встречаются в природе; к примеру, в обычной дождевой воде их около одной сотой процента. Но получить такую концентрацию – не представляю, как это можно сделать. Полагаю, можно придумать технологию выделения тяжёлой воды из природной, воспользовавшись тем фактом, что тяжёлая вода действительно процентов на десять тяжелее, но придётся переработать реально гигантские объёмы воды, чтобы получить столько, сколько ты, говоришь, нашёл. Я не знаю ни одного предприятия, где могли бы такое проделать, и не имею представления, для чего это могло бы понадобиться.
Адекор глянул на Жасмель, потом снова на своё запястье.
– То есть в природе такая вода не встречается? Её не могло, скажем, выдавить из горной породы?
– Без шансов, – ответила Лурт. – Она была немного загрязнена, но я определила примесь как моющее средство для пола; должно быть, оно оставило осадок на полу, который потом растворился в воде. В остальном вода абсолютно чистая. В ископаемой воде было бы много растворённых минералов; эта же вода явно изготовлена. Не знаю кем, не уверена как, но в природе такое совершенно точно встретиться не может.