Адекор сделал глубокий вдох.
– Не моё дело оценивать, чей вклад больше, а чей – меньше.
– Конечно, нет, но разница между вашим и его настолько бросалась в глаза… – сказала Болбай, словно Адекор цеплялся к незначительной детали, отказываясь видеть общую картину. – Общеизвестно, что Понтер был талантлив. – Болбай снисходительно улыбнулась. – Ну так расскажите нам, как вы к этому относились.
– Я отношусь к этому сейчас, – Адекор старался, чтобы голос звучал ровно, – совершенно так же, как относился до исчезновения Понтера. Единственное, что поменялось с тех пор, – это то, что я невыразимо опечален потерей своего лучшего друга.
Болбай снова начала нарезать вокруг него круги. У табурета было крутящееся сиденье; Адекор мог поворачиваться вслед за ней, но решил этого не делать.
– Вашему лучшему другу? – переспросила Болбай, как будто это заявление её безмерно удивило. – Вашему лучшему другу, так? И как вы почтили память о нём, когда он исчез? Заявив, что в ваших с ним экспериментах главными были ваше оборудование и программы, а не его теоремы!
У Адекора от неожиданности отпала челюсть.
– Я… я такого не говорил. Я сказал эксгибиционистам, что могу давать комментарии только относительно оборудования и программ, потому что за них отвечал я.
– Именно! Вы принижаете роль Понтера в проекте с самого момента его исчезновения.
– Даклар Болбай, – громыхнула Сард. – Вы должны обращаться к учёному Халду со всем подобающим уважением.
– Уважением? – усмехнулась Болбай. – С таким же, с каким он говорит о Понтере с тех пор, как он исчез?
У Адекора закружилась голова.
– Мы можем обратиться к архиву алиби, моему или эксгибициониста, – сказал он и указал на Сард, как будто они были давними союзниками. – Арбитр может услышать в точности, что я говорил.
Болбай махнула рукой, отметая предложение, словно это был бред сумасшедшего.
– Неважно, какие именно слова вы произнесли; важно, какие чувства эти слова выражали. А вы чувствовали облегчение от того, что вашего давнего соперника наконец не стало…
– Нет, – выкрикнул Адекор.
– Делаю вам предупреждение, Даклар Болбай, – резко сказала Сард.
– Облегчение от того, что вы вышли из его тени, – продолжала Болбай.
– Нет! – повторил Адекор, чувствуя, как в нём вскипает гнев.
– Облегчение, – продолжала Болбай, возвышая голос, – от того, что теперь вы сможете включить в свой вклад то, что было сделано совместно.
– Замолчите, Болбай! – каркнула Сард, громко хлопая ладонью по подлокотнику своего кресла.
– Облегчение, – Болбай почти кричала, – от того, что ваш соперник мёртв!
Адекор поднялся на ноги и повернулся к Болбай. Его рука сжалась в кулак и поднялась…
– Учёный Халд! – Голос арбитра Сард был подобен грому.
Адекор замер. Его сердце бешено колотилось. Болбай, как он заметил, предусмотрительно переместилась на подветренную сторону от него, так, чтобы вентиляторы не несли её феромоны в сторону Адекора. Он посмотрел на свой сжатый кулак – кулак, который мог расколоть череп Болбай одним тычком, одним хорошим ударом проломить грудную клетку и разорвать сердце. Он смотрел на него как на что-то инородное, не принадлежащее его телу. Адекор опустил руку, но в нём по-прежнему было столько гнева и негодования, что в течение нескольких тактов он не мог разжать пальцы. Он повернулся к арбитру.
– Я… – сказал он умоляющим тоном. – Арбитр, вы, конечно, понимаете… Я… Я не мог… – Он тряхнул головой. – Вы слышали, что она мне говорила. Я не мог… никто бы не смог…
Фиолетовые глаза арбитра Сард, взирающие на него, были широко раскрыты от изумления.
– Я никогда не видела ничего подобного, ни в зале суда, ни за его пределами. Учёный Халд, да что с вами такое?
Адекор всё ещё кипел от ярости. Болбай знает о той истории; наверняка знает. Она – партнёрша Класт, а Понтер и Класт в то время уже были вместе. Но… но… так из-за этого Болбай с таким рвением преследует его? В этом состоит её мотив? Она не может не знать, что Понтер никогда не пожелал бы такого.
Адекор прошёл через длительное лечение по поводу своей проблемы с контролем гнева. Понтер, милый Понтер посчитал это болезнью, химическим дисбалансом, и – к чести это замечательного человека – был рядом с Адекором в течение всего курса лечения.
Но сегодня… сегодня Болбай вынудила его, спровоцировала, подвела его к краю у всех на глазах.
– Достойный арбитр, – сказал Адекор, пытаясь – пытаясь, пытаясь! – заставить свой голос звучать спокойно. Должен ли он всё объяснить? Мог ли? Адекор склонил голову. – Я прошу прощения за свой срыв.
В голосе арбитра Сард по-прежнему слышалось изумление.
– Даклар Болбай, у вас имеются ещё какие-либо улики, подкрепляющие обвинение?
Болбай, явно достигшая именно того эффекта, на который рассчитывала, снова превратилась в воплощение спокойствия и рассудительности.
– Если позволите, я хотела бы коснуться ещё одного небольшого аспекта…
Глава 23
По окончании собрания в конференц-зале «Инко» Рубен Монтего пригласил всех к себе домой на ещё одно барбекю. Понтер широко улыбался; ему явно понравился вчерашний ужин. Луиза также приняла приглашение, снова пояснив, что, поскольку обсерватория лежит в руинах, ей всё равно нечего делать. Согласилась и Мэри: барбекю – это весело, уж точно веселее, чем снова весь вечер пялиться в потолок гостиничного номера. Профессор Ма отказалась. Ей нужно было возвращаться в Оттаву, где в десять вечера должна была состояться встреча на Сассекс-драйв, 24, с премьер-министром.
Основной проблемой теперь было избавиться от журналистов, которые, по словам охраны «Инко», дежурили у главных ворот шахты «Крейгтон». Но Луиза с Рубеном быстро разработали план, который тут же и претворили в жизнь.
У Мэри была машина, которую «Инко» взяла для неё напрокат, – красный «Додж Неон». (Когда Мэри забирала её в прокатной конторе, она спросила, ездит ли машина на благородном газе; клерк лишь непонимающе уставился на неё.)
Мэри оставила «Неон» на парковке шахты и уселась на пассажирское сиденье Луизиного чёрного «Форд Эксплорера», украшенного сине-белым квебекским номерным знаком с номером «D2O», в котором Мэри спустя секунду опознала химическую формулу тяжёлой воды. Луиза достала из багажника одеяло – разумные водители и в Онтарио, и в Квебеке всегда возят с собой одеяло или спальный мешок на случай, если зимой заглохнет мотор, – и завернула Мэри в него.
Сначала Мэри было невыносимо жарко, но, к счастью, у Луизы в машине был кондиционер; немногие аспиранты могли себе это позволить, но генетик подозревала, что девушка с лёгкостью получает максимальные скидки и прочие бонусы.
Луиза подкатила по извилистой гравийной дорожке к выезду с шахты, и Мэри в меру способностей попыталась сделать вид, что под одеялом прячется что-то массивное и одушевлённое. Через некоторое время Луиза резко прибавила скорость, словно желая побыстрее скрыться.
– Мы только что проехали ворота, – сказала она Мэри, которая из-под одеяла ничего не видела. – Ура, сработало! На нас показывают пальцами и бегут к машинам.
Луиза уводила журналистов за собой до самого Садбери. Если всё пошло по плану, то Рубен дождался, пока вся пресса увяжется за «Эксплорером», а потом увёз Понтера в свой дом на окраине Лайвли.
Луиза подъехала к многоквартирному дому, в котором жила, и припарковалась на стоянке у подъезда. Мэри слышала, как рядом с ними останавливаются машины, взвизгивая тормозами. Луиза вышла из машины и подошла к дверце пассажирского сиденья.
– Хорошо, – сказала она Мэри, – можете вылезать.
Мэри услышала, как хлопают дверцы машин, – журналисты выскакивали наружу. Луиза воскликнула «Voilа!» и сдёрнула одеяло с женщины; та одарила репортёров застенчивой улыбкой.
– Вот чёрт! – воскликнул один из журналистов.
– Зараза, – сказал другой.
Но третья – а всего их было, должно быть, с дюжину – оказалась более сообразительной.
– Вы доктор Воган, не так ли? – спросила она. – Генетик?
Мэри кивнула.
– Так это неандерталец или нет? – требовательно спросила журналистка.
Луизе и Мэри потребовалось сорок пять минут, чтобы отделаться от репортёров, которые, хоть и были разочарованы тем, что упустили Понтера, были рады первыми услышать о результатах проделанных Мэри анализов ДНК. Наконец женщинам удалось войти в дом и подняться в Луизину маленькую квартирку на третьем этаже. Там они дождались, пока журналисты уберутся с парковки – она была видна из окна спальни, а потом Луиза взяла из холодильника пару бутылок вина, и они с Мэри снова спустились вниз, сели в машину и поехали в Лайвли.
Они добрались до дома Рубена около шести вечера. Рубен и Понтер не стали готовить ужин до их прихода, поскольку не были уверены, когда они явятся. Понтер лежал на диване в гостиной; должно быть, подумала Мэри, неважно себя почувствовал, что было неудивительно, принимая во внимание, сколько ему пришлось пережить за последнюю пару дней.
Луиза объявила, что будет помогать готовить ужин. Мэри уже знала, что аспирантка вегетарианка, и, должно быть, чувствовала неловкость за то, что Рубену вчера пришлось готовить для неё отдельно. Рубен, как отметила Мэри, тут же принял её предложение – а какой нормальный мужчина отказался бы?
– Мэри, Понтер, – сказал Рубен, – чувствуйте себя как дома. Мы с Луизой займёмся барбекю.
Мэри почувствовала, как зачастило сердце, а во рту моментально пересохло. Она не оставалась наедине с мужчиной с…
Но сейчас совсем ещё рано, и…
И Понтер – не…
Это было затасканное клише, но в данном случае – истинная правда.
Понтер не такой, как другие мужчины.
Конечно, всё будет хорошо; в конце концов, Рубен и Луиза были неподалёку. Мэри сделала глубокий вдох, пытаясь успокоиться.
– Ага, – ответила она. – Хорошо.
– Здорово, – сказал Рубен. – В холодильнике есть пиво и газировка. Луизино вино выпьем за ужином.