Наука обладает неудобной привычкой вытеснять человека из центра сцены. В донаучной истории люди были венцом творения и лучшим произведением природы и жили на Земле, являющейся центром Вселенной. Когда происхождение Земли и человечества были исследованы более тщательно, оказалось, что кроме людей у природы были и другие интересы, а Земля занимает не настолько центральное положение, как мы надеялись. Человечество – всего одна ветвь великой семьи жизни, а Земля – небольшая планета, вращающаяся вокруг заурядного Солнца, расположенного на периферии одного из рукавов заурядной спиральной галактики.
Тем не менее, мы уникальны (как и бактерии, как и тополя). Уникальными делает нас информация – биты ДНК, которые объединяют нас с обезьянами, а также язык и способность мыслить, которые нас от них отделяют. Нет никакой отдельной субстанции, никакой vis vitae или жизненной силы, которая вдыхала бы жизнь в человеческие существа. Мы сделаны из атомов, как и все остальное. Теми, кто мы есть, делает нас способ, которым эти атомы обрабатывают информацию и совместно ведут вычисления. Мы – прах, но мы вычисляющий прах.
День ото дня машины получают над нами преимущество; день ото дня мы все больше подчиняемся им; с каждым днем все больше людей рабски трудятся, ухаживая за ними, с каждым днем все больше людей отдают свои жизненные силы на развитие механической жизни. Развязка – всего лишь вопрос времени, но сам факт того, что придет время, когда машины получат реальную власть над миром и его обитателями, не вызывает ни малейших сомнений ни у кого из тех, кто обладает по-настоящему философским складом ума.
Глава 9. С эпохой наперегонки
Скакал я по дороге,
Хлыстом сшибал столбы,
– Эй, ты коня загонишь!
Кричали из толпы.
– Ну, загоню, так загоню,
Конец придет коню,
Зато, пока он подо мной,
Я ветер обгоню!
Человек-исполин ходит по Земле. Он обхватил планету руками, дотянулся до гималайских вершин, коснулся дна океанских пучин, проник в огненные глубины земных недр. Завидные свершения: успокоиться бы, отдохнуть. Но нет. Человек теперь рвется в космос. Он уже оставил следы своих подошв на пыльной поверхности Луны, снарядил экспедиции автоматов к Марсу и Венере и вскоре займется инвентаризацией звезд, хозяйским оком вглядываясь в туманные дали Млечного Пути…
Человек-великан? Так ли это? А может, человек-пигмей? Кибернетики подсчитали: человек – это сложный механизм, состоящий из 200 простейших машин и 1027 атомов. Он развивает во время движения мощность, равную всего 0,1 лошадиной силы. И если собрать всю физическую работу, которую человек может выполнять за 8 дневных часов, и сопоставить с электроэнергией, то стоимость человеческих усилий будет равняться… четырем копейкам! Велик человек (по размерам и делам своим) или мал – а есть ли тут противоречие? Чем масштабнее дела человечества, тем, естественно, ничтожнее должна казаться отдельная личность, более ограниченной, недалекой, более уязвимой…
Но вот – внимание! – новое соображение. Не может ли слабость отдельных людей, их физическая и, главное, умственная нерасторопность обернуться тормозом общего прогресса? Стать палкой в колесах быстронесущегося локомотива – цивилизации? Превратиться в путы, вяжущие ее могучие (из стали, композитов, пластмассы) члены? Сбивающие ей дыхание, нарушающие ее стремительную поступь? Вот что стоит обсудить на страницах этой книги. Что в книге будет еще? О чем она?
О яростной стремительности перемен, которые несет с собой научно-технический прогресс. О необычных следствиях этого. Будущее, приближающееся слишком быстро, может превратиться в… прошедшее! Не потеряет ли тогда человек контроля над настоящим?
О современном человеке (он сначала ищет спасения в технике, а потом спасения от нее самой!), которого можно назвать «сидячим (люди стали больше размышлять, меньше двигаться) Гамлетом». Как и встарь, только он сам теперь может решить вопрос: быть ему или не быть?
9.1. Вторая природа
Через 100 лет мои внучки и правнучки будут играть среди искусственных деревьев и искусственных цветочков, играть в «искусственный футбол» (в этом случае я уже заранее выражаю им свое сожаление), а знания будут черпать не из книг, а при помощи усовершенствованных машин для внушения знаний.
Вся долгая история нашей планеты вкратце такова. Сначала была природа, потом появился человек и стал делать вещи. И наплодил их в таком количестве, что они радикально изменили лик Земли.
Витамины, антибиотики, инсектициды, телевизоры, транзисторы, радарные установки, реактивные двигатели, атомные реакторы, ускорители элементарных частиц – чего только не напридумал человек! Повсюду он настроил дороги, возвел дамбы, вздыбил многомиллионные города, прорыл шахты, опутал землю плотной сетью воздушных путей.
А человек-властелин все не унимается: он хочет предельно расширить границы своих владений. Осваивает пустыни, болота, вечную мерзлоту, горные хребты, задумал покорить и «белый космос» – Антарктиду. Тут его не останавливают ни морозы в 90 градусов, ни ураганные ветры (до 60 и выше метров в секунду), ни недостаток кислорода и связанная с ним гипоксия, ни враждебная стерильность среды (отсутствие в высоких широтах вирусов меняет течение болезней: замедляется заживление ран, сращивание костей, снижается и общая сопротивляемость организма).
Но и этого всего человеку мало. И он, вышедший из мира «человеческих возможностей», где еще можно было вполне полагаться лишь на свою физическую силу и умственные способности, стремится возвести вокруг себя еще и мир конструкций, которые способны увеличивать силы человека в миллион раз.
Только вот беда: этот новый, созданные техническим прогрессом «синтетический мир», эта «вторая природа» Земли, эта «новая экология», которую ученые и инженеры сооружают на наших глазах, не всегда оказываются в гармонии с естественной природой, с психическими и духовными потребностями самого человека-творца.
Возьмем, к примеру, хотя бы конвейер. Поточное производство, когда процесс труда предельно упрощен, когда одни и те же операции неотступно повторяются изо дня в день, из недели в неделю, из месяца в месяц. Малоподвижная «функциональная» поза, внешне легкий, но на деле изнурительный труд…
Человек создал сложный (сложность, считают специалисты, становится проблемой века), во многом дисгармоничный, искусственный мир (уже слышны призывы беречь не только отдельных исчезающих животных, растения, но даже грозы!). Он не может не поражать нас парадоксами. Так, заселив земной шар «автомобильными стадами», люди могут вскоре совсем разучиться ходить. В США, где автомобилемания наиболее распространена, даже невинный променад по улицам городов (разве что с собакой) начинает поневоле казаться подозрительным. В Лос-Анджелесе однажды полицией был задержан человек, просто прогуливающийся рядом со своим домом!
Замысловато сколоченный (сейчас, по выражению одного известного ученого, «проще слетать на Луну, чем заняться происходящим на соседней улице») из чугуна, бетона, пластиков и других прежде невиданных материалов, во многом уже неуправляемый, мир нашей планеты становится все более бесчеловечным и угрожающим.
Вот что об этом писал советский академик Никита Николаевич Моисеев (1917–2000):
«…научно-технический прогресс, рост мощности цивилизации сулят не только блага. Силою, которую он дает людям, еще надо уметь пользоваться. Человек оказывается теперь в положении Гулливера, который вошел в хрустальную лавку лилипутов. Одно неосторожное движение – и все ее хрустальное великолепие превратится в гору битого стекла».
9.2. Предчувствие перемен
Пробираясь по бесконечному лабиринту усыпанных черным шлаком железнодорожных путей, на которых стояло бесчисленное множество паровозов и вагонов, Юджин думал о том, какой благодатный материал для художника эти гигантские черные паровозы, выбрасывающие клубы дыма и пара в серый, насыщенный влагой воздух, это скопление двухцветных вагонов, мокрых от дождя и поэтому особенно красивых.
Эпоха научно-технической революции, или просто – эпоха НТР. Когда она началась? Ответить непросто. Точных временных зарубок нет. Одни авторитеты полагают, что все началось еще во времена Дон Кихота и трех мушкетеров, другие же связывают начальный толчок с концом прошлого века, со странным наблюдением французского физика Антуана Анри Беккереля (1852–1908); с фотопластинкой, засвеченной куском урановой руды.
И все же, на наш взгляд, первыми уловили признаки новой поры люди искусства – поэты, писатели, музыканты, художники.
То – Лондон, о мечта! Чугунный и железный,
Где стонет яростно под молотом руда,
Откуда корабли идут в свой путь беззвездный –
К случайностям море, кто ведает куда!
Вокзалов едкий дым, где светится мерцаньем,
Серебряным огнем, скорбь газовых рожков,
Где чудища тоски ревут по расписаньям
Под беспощадный бой Вестминстерских часов…
Такими суровыми, мрачными красками в сборнике «Города-спруты» еще в 1895 году, задолго до охватившей планету повальной урбанизации, описал столицу Англии бельгийский поэт Эмиль Верхарн (1855–1916).
Тема города, как символа новой эпохи, не раз возникала в те далекие годы и под пером прозаиков. К примеру, городской «пейзаж» изображен в романе австрийского писателя, классика немецкоязычной литературы XX века Роберта Музиля (1880–1942) «Человек без свойств». В нем дана запоминающаяся картина сверхамериканского города, где все спешат или стоят на месте с секундомером в руке. «Воздух и земля, – пишет Музиль, – образуют муравьиную постройку, пронизанную этажами транспортных магистралей. Надземные поезда, наземные поезда, подземные поезда, люди, пересылаемые, как почта, по трубам, цепи автомобилей мчатся горизонтально, скоростные лифты вертикально перекачивают человеческую массу с одного уровня движения на другой…».
Музиль иронизирует, создает сатиру (или точный портрет?) грядущей жизни землян: «…едят на ходу, развлечения собраны в других частях города, и опять же в каких-то других стоят башни, где находишь жену, семью, граммофон и душу. Напряженность и расслабленность, деятельность и любовь точно разграничены во времени и распределены после основательной лабораторной проверки…».
Официально (большинством голосов: мнение социологов, историков науки и техники) считается, что эра НТР началась после окончания второй мировой войны, в 50-х годах прошлого века. Когда три «взрыва», потрясшие XX век, – атомный, информационный и демографический (после были еще энергетический и экологический кризисы) – породили у людей новое мироощущение, заставили отчетливо осознать, как все-таки мал масштаб их родной планеты.
И достойно удивления, что задолго до всех этих потрясений веяния перемен, флюиды новой, насыщенной технологическими грозами атмосферы уловили те, кто, казалось бы, был очень далек от науки и техники, кто создавал симфонии, романы, поэмы, кто на лоне сельских красот искал мотивы для новых полотен.
Великие открыватели новейшего искусства, французские импрессионисты проявили здесь поразительное чутье и зоркость. В 1875 году Клод Моне (1840–1926) увлекся новой темой, проводя недели на парижском вокзале Сен-Лазар. Множество людей, клубы дыма и пара под стеклянным навесом, лоснящиеся тела локомотивов – все это привлекло внимание художника. Этого еще никто не писал, и Моне чувствовал себя первооткрывателем совершенно нового мира.
Подобное увлечение не было случайностью. Другой основатель импрессионизма Эмиль Мане (1832–1883), также настойчиво искал в жизни ростки нового. За год до смерти, уже будучи больным, он рассказывал, как однажды взобрался на паровоз, в будку машиниста и кочегара: «Эти два человека представляли замечательное зрелище. Эти люди – вот современные герои! Когда я выздоровею, я напишу картину на этот сюжет!..»
9.3. «Сердце человека содрогается от холода металла»
Уже люди не лежат под деревом, разглядывая небо в просвет между большим и вторым пальцем ноги, а творят; и нельзя быть голодным и рассеянным, если хочешь чего-то добиться, а надо съесть бифштекс и пошевеливаться. Дело обстоит в точности так, словно старое бездеятельное человечество уснуло на муравейнике, а новое проснулось уже с зудом в руках и с тех пор вынуждено двигаться изо всех сил без возможности стряхнуть с себя это противное чувство животного прилежания.
Интенсификация труда, напряженность повседневной жизни, всевозможные стрессы, загрязнение среды обитания – множество факторов нашей современности давят на человека, деформируют его и незаметно, и явно. В мире сверхпрочных машин, железок, способных выдержать любые нагрузки, приходится размышлять над тем, насколько же прочен сам человек. И это не праздное любопытство. Уже отчетливо обозначаются контуры новой науки – биосопромата. Она будет изучать сопротивление биологических материалов примерно так же, как это делают инженеры. Развитие техники, особенно авиационной и ракетной, работа человека с ней ставит массу вопросов. Скажем, насколько способен человек приноровиться к перегрузкам, невесомости, вибрациям? И ученые хотят точно знать, какова прочность кровеносных сосудов, выносливость человеческого сердца, крепость костей?
Уже установлено: «живая» кость приблизительно раз в пять прочнее железобетона как на сжатие, так и на растяжение. Сопротивляемость кости к разрыву выше, чем у дуба, и приближается к прочности чугуна… А сам человек в целом? Как велики его резервы физические и умственные? Что он может осилить, вынести в экстремальных, критических условиях, в которые его все чаще ставит мир вещей?
И эти вопросы обсуждаются. Отталкиваясь вначале от наблюдений над спортсменами, делает первые шаги антропомаксимология – наука о сверхвозможностях человека. Ее рекомендации – добровольцев-одиночек со скромными запасами воды и пищи уже испытывали в лесотундре, арктических льдах, в раскаленных песках пустыни, в открытом море, задача была одна и та же: выжить! – будут полезны и для тех, кто вынужден вступать в нелегкое сотрудничество, а порой и соперничество с машинами.
Впрочем, о соперничестве говорить становится все труднее. Возьмем сверзвуковую авиацию. Восприятие летчика отстает от скорости самолета: пилоту кажется, что предметы, которые он видит, рядом с ним, а на деле они находятся уже в сотнях метров позади. Так созданная человеком вторая природа начинает экзаменовать своего творца.
Да, наша эпоха требует мужества и других сверхкачеств уже не только от героев, но и от рядовых граждан-тружеников. Так, автоматы, безусловно облегчающие труд работника, незаметно превращают его в безынициативного, бездумного «нажимателя кнопок».
Конечно, конфликт между плодами НТР и истинными нуждами человека наиболее резок и болезнен в странах капитала. Там рабочий, за плечами которого незримо маячат предельно исполнительные, беспрекословные роботы, должен отдавать хозяину последние силы, уподобляться машине, фактически становясь ее рабом. Именно с Запада доносится анафема технике, НТР, достижениям науки. Оттуда слышатся предостережения, что искусственный мир вещей (вспомним перуанский миф!) растопчет человека. Вот одно из таких высказываний (русский философ-эмигрант Николай Бердяев (1874–1948), 30-е годы XX века):
«Самая главная опасность состоит в том, что техника угрожает самому человеку. Сердце человека содрогается от холода металла. Человек создал организованное общество и широко использует технику для окончательного господства над природой. Но, по чудовищному сцеплению обстоятельств, человек становится снова рабом (прежде он был рабом природы! – Ю.Ч.), рабом того что сам сделал, рабом общества машин, в котором сам незаметно вырождается… Меня тревожат страшные видения: наступит время, когда машины станут настолько совершенными, что они будут действовать без какой-либо помощи человека, машины овладеют всей вселенной, автомобили и самолеты победят скорость, радио населит воздух музыкой умерших голосов; последние люди, став бесполезными, неспособными дышать и жить в этой технической среде, исчезнут, оставив после себя новую вселенную, созданную их разумом и их руками…».
9.4. Который сердце заменил мотором
Я вот
хожу
весел и высок.
Прострелят,
и конец –
не вставишь
висок.
Не завидую
ни Пушкину,
ни Шекспиру Виллю.
Завидую
только
блиндированному
автомобилю.
Январь 1924 года. В третьем номере журнала «Красная нива» напечатано стихотворение Владимира Маяковского «Протестую!». Оно было очень необычным и начиналось так:
Я
ненавижу
человечье устройство,
ненавижу организацию,
вид
и рост его.
На что похожи
руки наши?..
Разве так
машина
уважаемая
машет?
Представьте,
если б
шатунов шатия
чуть что –
лезла в рукопожатия…
Поразительные строки! В те годы поэт энергично громил Керзона, Вудро Вильсона и разных прочих «буржуев», боролся на страницах «Комсомолки» с бюрократами, хулиганами и пьяницами, защищал от доносов и наветов рабкоров, берег от кулацких пуль бесстрашных селькоров.
Приветствовал «метрошку» (в Москве тогда только что началось строительство «метрополитании»), агитировал за самолеты для мужика. В общем, он всячески «выволакивал будущее».
И вот среди нэпмановских будней тех дней неожиданно возникают строки, которые как бы прямо адресованы нам, далеким потомкам, людям начала XXI века.
Завидуя «блиндированному автомобилю», Маяковский сокрушался по поводу людской слабости:
Мозг
нагрузишь
до крохотной нагрузки,
и уже
захотелось
поэзии…
музыки…
Задолго до диспутов о возможности создания интеллектуальных роботов поэт впрямую сравнивает возможности людей с возможностями машин, словно чуя важность таких сравнений для будущей жизни человечества. Но Маяковский не был бы великим поэтом, если бы ограничился лишь сравнением. Нет, он зовет к переменам, указывает цель:
Довольно! –
зевать нечего:
переиначьте
конструкцию
рода
человечьего!
Тот человек,
в котором
цистерной энергия –
не стопкой,
который
сердце
заменил мотором,
который
заменит
легкие – топкой…
Поэт видит совсем нового человека. Поэтическим взором он проникает за завесу времен. Рисует образ землянина, способного посоревноваться с любой машиной, не уступив ей ни в чем:
Чтоб утром
весело
стряхнуть сон.
Не о чем мечтать,
гордиться нечего.
Зубчиком
вхожу
в зубчатое колесо
и пошел
заверчивать.
Оттрудясь,
развлекаться
не чаплинской лентой,
не в горелках резвясь,
натыкаясь на грабли, -
отдыхать,
в небеса вбегая ракетой,
Сам начертил
и вертись в параболе.
9.5. Футуршок
Жизнь очень напряженна. Человеческий мозг, как кувшин с водой, может наполняться только до пределов: иначе польется через край; и огромное счастье не иметь на столе блокнота, где записано: «рукописи в “Круг”, позвонить курьеру», «в пять А.Б., приготовить книги», «в два звонить Дикому», «предупредить Всеволода»…
Многие тысячелетия эталоном быстроты для человека был бешено мчащийся конь. Поэтому изобретение колесницы не могло не тешить (скорости-то до 40 километров час!) самолюбие наших предков. И еще очень долго не удавалось преодолеть этот природный скоростной барьер, вплоть до появления паровоза. Однако сейчас, когда космонавты облетают Землю со скоростью 30 тысяч километров в час, огромной скоростью уже никого не удивишь. Достойно удивления другое. Не физическая быстрота перемещения вещей и людей, а темп происходящих на планете перемен, темп, уже явно несоизмеримый с природой человека, с привычными для него мерками. Советский академик Никита Николаевич Моисеев писал: «В доброе старое время отцы и дети жили, как правило, в очень похожих условиях, они почти не менялись в течение жизни целого поколения. Теперь же все стало по-другому…».
Вначале быстрая смена научно-технических «ландшафтов» радовала человека, вселяла в него законную гордость за дела свои. С восхищением взирал он на происходившие вокруг бурные перемены, считая их свидетельством своего величия, символом своего могущества. В массы был брошен лозунг: «Наш бог – бег!» Энтузиазм был повсеместный. Однако затем человека, едва успевавшего поворачивать голову, чтобы рассмотреть пестрый калейдоскоп новинок, начали посещать сомнения. И вот уже изумление, оторопь и прямо-таки ужас овладели им.
На вечере в Политехническом музее в Москве (конец прошлого века, вечер был посвящен борьбе со стрессом), отвечая на записку из зала, член-корреспондент Академии медицинских наук Константин Викторович Судаков (1932–2013) признавался: «Порой хочется воскликнуть: “Давайте остановим НТР и вернемся к спокойной, размеренной жизни!..”».
Заморозить прогресс? Старая мысль! Отказаться от наращивания скоростей, возвратиться «к природе» предлагалось не раз, хоть это и чистой воды утопия. Ведь именно темп, все более высокая производительность помогают человеку преодолевать многие преграды и трудности. Только благодаря темпу люди освобождаются от многих забот, от тяжести труда, и для них открывается необъятный мир духовных ценностей.
Все так. Но это лишь единственная – светлая – сторона медали. И не случайно один из самых популярных социологов Запада американский публицист, философ, социолог и футуролог, автор концепции постиндустриального общества Элвин Тоффлер (1928–2016) в мгновенно ставшей бестселле ром книге «Столкновение с будущим» прямо объясняет явление, названное им «футуршоком». «В те короткие три десятилетия, что отделяют нас от двадцать первого века, – писал Тоффлер, – миллионы обычных психически вполне нормальных людей придут в резкое столкновение с будущим. Многие и многие жители самых богатых и технически развитых стран мира обнаружат, что характерный для нашей эпохи нескончаемый поток перемен предъявляет к ним все более высокие требования, что им мучительно трудно угнаться за своим временем. Будущее наступит для них слишком рано…».
Неизвестно, сможет ли когда-нибудь человек каждое утро начинать совершенно новую жизнь, дойдет ли дело до таких крайностей. Пока же колоссальное ускореиие темпов жизни не на шутку тревожит человека. По меткому замечанию Роберта Музиля, «все большую власть приобретает чувство, будто ты проскочил мимо цели или попал не на ту линию. И в один прекрасный день возникает неистовая потребность: сойти, спрыгнуть! Ностальгическое желание быть задержанным, не развиваться, застрять, вернуться к точке, лежащей перед не тем ответвлением!». Не потому ли одно время таким большим успехом у зрителей Нью-Йорка пользовалась музыкальная (пока ее называют комедией) постановка «Остановите мир – я хочу сойти!».
Да, серьезность положения осознают не только писатели и драматурги, но и психологи, физиологи, врачи (скоро, видно, заговорят о «стрессе от быстроты перемен»!), политики, социологи, философы и представители многих других человековедческих дисциплин. Вот одно из таких авторитетных высказываний. Советский философ и публицист Генрих Николаевич Волков (1933–1993), из его книги «Эра роботов или эра человека?», 1965 год:
«Ход человеческой истории можно сравнить с железнодорожным составом, который большую часть своего многокилометрового, многовекового пути тащился подобно черепахе. На последних километрах он обрел скорость пешехода, затем – бегового скакуна, последние метры состав пролетал уже со скоростью гоночного автомобиля, переходящей ныне в сверхзвуковую, а в недалекой перспективе – в космическую.
Чем грозит для человечества это бешеное ускорение ритма истории? Что ожидает стремительно летящий состав на его пути? Достаточно ли надежны быстро убегающие рельсы? Оборвутся ли они над пропастью тотальной атомной бойни или поведут к вершинам совершенства человеческой цивилизации?..»
9.6. Девальвация человека?
…Если у тебя есть счетная линейка, а кто-то приходит с громкими словами или с великими чувствами, ты говоришь: минуточку, вычислим сначала пределы погрешности и вероятную стоимость всего этого!
«Зачем нужен еще Аполлон Бельведерский, если у тебя перед глазами новые формы турбогенератора или игра суставов распределительного устройства паровой машины», – добавлял Роберт Музиль. В отличие от своих более знаменитых собратьев – Томаса Манна (1875–1955), Германа Гессе (1877–1962), – Музиль был не гуманитарием, а представителем точного знания; получив военно-техническое образование, он усердно занимался математикой, физикой, экспериментальной психологией.
Мир техники и мир человека – в наши дни они вступили друг с другом в явное противоречие. Его смысл в том, что существует резкая дисгармония между динамичным, стремительно, безостановочно развивающимся миром машин и, напротив, тяготеющим к стабильности миром людей. Об этом, в частности, в свое время предупреждал на одном из общих собраний Академии наук СССР бывший тогда президентом крупный физик, академик Анатолий Петрович Александров (1903–1994).
Мир живой природы – от инфузории до человека – ужасно консервативен, косен. Эти свойства заложены в наших генах. Обусловленные мутациями изменения конечно же имеют место, однако скорости перемен тут ничтожны: в тысячелетия по чайной ложечке!
Мозг первобытного человека, считают ученые, не столь уж отличается от мозга наших современников. Должно быть, некоторые отличия есть, но, скажем, скорость восприятия человеком речи вряд ли резко возросла. Оптимальное количество слов, которые мы можем «проглатывать» за секунду, – 2,5 слова. Наша словесная пропускная способность вряд ли возросла со времен шумеров и древних ассирийцев. Но посмотрите, как неузнаваемо – даже за последнее десятилетие! – изменился мир вещей. Возможности, предлагаемые человеку наукой и техникой, безграничны, а он сам? Теперь мы все полнее осознаем, что знания, энергия, которые способен затрачивать при работе человек, не беспредельны. В сравнении с техникой лимиты здесь скромны и вряд ли могут быть быстро увеличены. Человеческий фактор все громче заявляет о себе. Все чаще напряженные, «скоростные» условия современного труда ставят человека на грань его психических и физиологических способностей.
Получается как бы девальвация человека. В мире быстро совершенствующихся вещей и машин он сам как биологический вид, как гомо сапиенс представляется безнадежно устаревшим. Не только скорость его рефлексов, вся его психофизика, но и его поведение, суждения, мораль уже кажутся плетущимися где-то далеко позади, в хвосте у блестящего, несущегося во весь опор поезда техники. На фоне лавинообразного прогресса человек выглядит неубедительным и старомодным.
Наши эмоции, реакции на мир, наша мудрость (стал ли человек мудрее со времен Сократа?), умение приспособить нашу культуру, всю сумму взглядов о самом себе и о вселенной к новым требованиям дня – все теперь поставлено под сомнение. Пессимисты полагают даже, что в перспективе интеллектуальные роботы будут водить за собой человека, как мы ныне тащим на поводке наших собачонок! И сейчас, когда человек готовит себя и своих детей к миру, который как бы ускользает из его рук, естественно, необходимо задуматься: что же ждет нас в будущем.
9.7. О гомоинженерии и неиспользованных 99%
Речь идет прежде всего о проектах радикальной перестройки природы человека, его мозга, психики, способной привести к возникновению «нового вида», к созданию «сверхчеловека», наделенного «сверхмозгом». Но необходима ли перестройка? Диктуется ли она реальными потребностями? Каковы ее возможные последствия?
Золотой эры для разумного человека никогда не существовало. Драматические ситуации, подобные той, что возникла, когда кистеперые рыбы, эти родоначальницы всех четвероногих позвоночных, были вынуждены покинуть водную стихию и либо погибнуть, либо утвердиться на суше (какими ужасными, должно быть, казались им голубизна неба, сочная зелень трав, как «тосковали» они по илистой луже, покрытой пленкой тины, знакомой и родной!), – события такого рода в долгой истории жизни на Земле случались уже неоднократно. Но представители живого менялись, приспосабливались (а иногда и нет) к новым условиям, и начинался новый виток эволюции.
И коль скоро все вокруг охвачено духом новизны, не лишены смысла призывы изменить природу человека, сделать его столь же мобильным и податливым к трансформациям, как и его окружение. Этого, к примеру, требовал в своей книге «Человеческие качества» Аурелио Печчеи (1908–1984), президент Римского клуба, организации, которая в прошлом веке уже не раз высказывалась по проблемам будущего человечества. На этом настаивал и уже упоминавшийся выше Владимир Маяковский. Этого хотят и многие другие авторитеты.
А что? Может, действительно пришла пора для решительных действий? И надо попытаться сконструировать совершенно нового человека? Из «индустриального» превратить его в человека «технологического»?
Что все это означает? Пока никто толком не знает. Толкуют о разном: о «гомоинженерии», о создании «суперлюдей», об «идеальном человеке». Рассуждают о «сверхчеловеке», который якобы сменит нас с вами.
Рынок суждений завален не только предложениями (многие из них явно фантастического свойства), но и конкретными методами для перекройки человеческого сырья: тут и генетика, и пересадка или регенерация органов, и нейрохирургические и нейрофармакологические приемы. Будут ли они пущены в ход, покажет время. Но прежде чем возьмутся за осуществление мер столь радикальных – академик Петр Кузьмич Анохин предупреждал: «Если когда-то состоятся попытки сделать интеллектуальные способности продуктом химических и обучающих лабораторий, то вполне может случиться так, что при последующем развитии науки с более высокого ее уровня мы увидим, что внесли в мозг человека необратимые изменения, которые, к несчастью, уже нельзя будет устранить», – стоит испытать еще одну возможность для человека приспособиться к быстро меняющимся условиям.
Речь тут идет об использовании всех естественных, данных нам от природы ресурсов человеческого мозга.
В 1972 году, открывая в Ленинграде международный симпозиум «Нейрофизиологические механизмы психической деятельности», академик Наталья Петровна Бехтерева (1924–2008) во вступительном слове коснулась важной проблемы. Современная социология, сказала она, обеспокоена тем, как человеческий мозг справится с обилием информации. Созданные умом гением предпосылки к научно-технической революции, сама НТР, обеспеченная талантом и трудом миллионов, предъявили в свою очередь огромные требования к мозгу. Через глаза и уши, практически мало зависимо от желания человека, к нему поступает огромный поток сведений. Его мозг, хочет человек этого или нет, реагирует на этот поток. Существует ли реальная угроза того, что мозг может не справиться с этой сложностью?
С удовлетворением Бехтерева отмечала, что мозг человека меньше чем за два поколения оказался способным адаптироваться в практически совершенно новом мире. Катастрофа не произошла. Видимо, в мозгу есть механизм самосохранения, самозащиты. Или же имеются избыточные возможности справиться с новизной, со шквалом перемен.
Резервы мозга… О них сейчас толкуют многие.
«Могущество нашего мозга, его потенциальные возможности очень велики, но до сих пор мало используются и, вероятно, даже не полностью разгаданы нами. Вероятно 99 % способностей человека растрачиваются попусту: даже сегодня люди, считающие себя культурными и образованными, работают всю жизнь, постигая лишь на мгновения те могущественные, но глубоко скрытые возможности, которыми располагает их разум».
Этими словами американского ученого, фантаста и футуролога Артура Кларка (1917–2008), создавшего вместе с американским режиссером Стэнли Кубриком (1928–1999) культовый фильм «Космическая одиссея 2001», мы и закончим эту главу.