Что же делать? У меня в распоряжении чуть больше часа. Потом, убедившись, что я наврал, приедет Валера и тогда... В коридоре, за дверью, в трех-четырех метрах от меня, ходили, разговаривали люди, а я спеленутый коконом лежал, боясь пикнуть, потому как агрессивно настроенный сторож держался начеку и только ждал момента, когда можно будет приступить к моему убиению. Итак, или сейчас, или никогда...
- Витек, полей холодненькой, не могу больше.
- Пошел ты...
- Я для вас сделал все. Полей - больно.
С явным отвращением и неохотой он вытянул гибкий душ и стал поливать мои бедные причиндалы. Сейчас самое время. Только наверняка. Если ошибусь, мне крышка. Да поможет мне Бог! Напрягшись и подобравшись пружиной, я пятками замолотил по патрубку крана с горячей водой, что нависал над ванной, вкладывая в удар последние силы и отчаяние. И Бог мне помог. Кран отлетел на месте полусгнившего соединения, и забила мощная струя кипятка, ошпаривая Витьку рожу и грудь. Отскакивая, он упал и заорал благим матом. Ему вторил я, завопив, кажется, еще сильнее.
Послышался резкий стук, чего я и добивался.
- Откройте! Что там случилось?
Подвывая, Витек подбежал к двери и проблеял:
- Все нормально.
А я орал еще неистовей, потому как знал: это мой последний шанс:
- Убивают! Помогите!
- Откройте немедленно!
- У нас все нормально! - успокаивал Витек.
Но там, видимо, догадались, что медлить не стоит, и тот же голос кассирши-бандерши приказал:
- Ломай!
С треском отлетела дверь, и в пару тумана я с трудом различил на пороге рослую мужицкую фигуру.
- Осторожнее, он вооружен, - предупредил я.
- Да и хрен с ним, отсюда не уйдет. Тут свои законы. Вовчик, подмогни, счас мы его завяжем. Брось пушку, мудак, а то живым отсюда не выберешься.
Последовали удар, возня и довольное урчание.
- Ну вот, отдыхай! А ты там кран-то закрой!
- Как?
Мужики вошли в мойку и сразу оценили ситуацию.
- Володька, тащи пробку. А тебя что, связали? - задал мужик явно дурацкий вопрос.
За ноги, чтобы самому не попасть под кипяток, он осторожно выволок меня из ванны, стараясь не подставить под бушующий надо много горячий фонтан. В раздевалке-предбаннике он сапожным ножом перерезал путы, и мои онемевшие руки мертвыми плетьми упали вдоль тела.
Вода тем временем перестала хлестать: ловкий Вовчик уже ее перекрыл. Меня мужик положил на деревянный диванчик, сбросив оттуда скулящего связанного Витька. Пышнотелая кассирша, внимательно осмотрев мое мужское достоинство и вокруг, только охнула и велела:
- Скоты! Ильинична, неси растительное масло! Больно?
- Нет, приятно. Зачем вы их пустили в мой номер?
- Окстись, серденько! У тебя третий, а они взяли пятый. Ильинична их и проводила. Так, Ильинична?
Кривая бабка притащила засаленную бутылку растительного масла и, старательно вымазав мои причиндалы, прошамкала:
- А то? А то? Довела до пятого нумера, они еще спросили, в каком моется мужик, который только что билет купил. Я и указала. Потом возвернулась к тебе.
- Суду все ясно, - зло пошутил я, приподнимаясь. - А что за комедия с парикмахершей? Она что, в курсе? Ее попросили спровоцировать вторжение?
- Тамара сегодня вообще из кабинета не выходила.
- Но я-то не псих: женский голос предложил услуги.
- Так с ними еще девка была. Она и сейчас сидит в вестибюле. Наверняка ее работа.
- Мужики, задержите ее.
Осторожно натянув трусы и майку, я увидел на столе мои документы и кучу денег, которые они выпотрошили из моих карманов. К деньгам был прикован и взгляд толстухи.
- Сдается мне, мой золотой, что задерживать придется всех. Как ты считаешь?
Я показал глазами на Ильиничну, и бандерша поняла:
- Что рот раззявила? Работы нет? Мигом подброшу!
Недовольно ворча, старуха убралась, а мамочка-кассирша, прикрыв дверь, удобно устроилась на деревянном диванчике и закурила:
- Ну, рассказывай, солнышко.
- Ментам его сдать, - прорезался голос Витька, но я тут же въехал ему под ложечку, и он заскучал.
- Мамочка, в жизни каждого из нас бывают неординарные ситуации, и именно такая произошла со мной. Спасибо вам, помогли, выручили. Спасли от вымогателей, которые выкачивали из меня несуществующие баксы. Вон, - я указал на разбросанные на столе купюры, - весь мой капитал.
Я аккуратно, как в свое время Паниковский, разделил деньги на две равные кучки и одну подвинул толстухе:
- Примите в знак благодарности.
Она застыла в нерешительности. В дверь заглянул мужик-избавитель.
- Исчезла ихняя баба, как ветром сдуло.
- Ну ладно, иди, Степаныч.
Я продолжал одеваться и охнул от боли, застегивая брюки.
- Хорошо, солнышко, я согласна. - Холеные руки кассирши не спеша, бережно выровняли пачечку и ласково упрятали ее в недра просторного одеяния. - А с этим что делать? - кивнула она на Витька.
- Отпустите через полчаса, как уйду.
- Ладно. Одевайтесь, не буду мешать.
- Благодарю за такт и понимание.
Бандерша вышла. Я, постанывая от боли, полностью оделся. И уже обутый, еще раз качественно въехал Витьку под дых.
- Запомни, мразь, баксы я не брал, поездных не резал. Не там ищете. Отдыхай, дебил. - Собрав свое грязное белье и засунув его паспорт себе в карман, я вышел.
Поймав левака, я добрался до южного выезда из города, а там на попутке, вдоль железнодорожного полотна, отмахал еще километров двести до первой крупной станции.
Купив у спекулянтов билет, уже ночью я сел в ташкентский поезд, надеясь забыть случившийся кошмар и со смаком отдохнуть у моего дорогого незабвенного дяди.
Жил мой родственничек возле вокзала. Домик стоял под насыпью, так что мне пришлось минут двадцать топать назад. Жил он одиноким бобылем, но хозяйство имел справное: с десяток кур и поболе же кроликов. Причем мой приезд одной из куриц стоил головы.
От роду дядюшке далеко за восемьдесят. Когда-то был крупным чином в морском ведомстве. Весельчак, остряк, однако его остроумие в свое время пришлось не по вкусу Иосифу Виссарионовичу, и дядя лет эдак с пяток катал на лесоповале звонкие морозные бревнышки и уже не острословил. За пять лет он так промерз в тайге, что раз и навсегда выбрал местом жительства теплый и улыбчивый Ташкент, где обзавелся красивой и практичной женой-еврейкой. Десять лет назад он ее похоронил. Хотя детей не было, жили они, как говорят, душа в душу. Когда муж с женой в супружестве долго живут, то лицами даже становятся схожи и повадками. Факт! Виктор Борисович, уроженец Воронежа, стал очень похож на дядю Изю из Жмеринки.
- Костик, глянь на эту курочку. Это же не курочка, а сплошной цимис*, расхваливал он свой хоздвор. - Ах, Костик, Костик, если бы видела тебя Мирочка!
* Вкусно, сладко (евр).
Три дня дядюшка утомлял меня воспоминаниями и фотографиями. Дядьку было жалко, а поезда равнодушно неслись и неслись мимо ветхой крыши под насыпью и мимо старого доброго чудака, обитавшего под ней.
Приехал я к дядюшке пополудни. По сему случаю, как я уже упоминал, была обезглавлена курица, на свет Божий извлечена початая бутылка коньяку и на сон грядущий меня попотчевали анекдотом. Идет еврей по перрону. Видит: лежат часы. Еврей их поднимает, подносит к уху и удовлетворенно говорит: "Идете? Хорошо! Пойдемте со мной!"
Смешно? Смешно, когда один раз. А если каждый вечер и по многу раз?
Виктора Борисовича я выдержал только три дня. Ошпаренные мои причиндалы к тому времени болеть перестали, и я отправился в город. Все это время сверлила одна мысль: запомнил или нет Валера прописку в моем паспорте? Если да выходило скверно: могла поплатиться Ленка. Поэтому первой моей акцией в городе был междугородный звонок ей на работу. Она, слава Богу, оказалась на месте.
- Кот, ты?
- Я. Как дела?
- Жду, люблю, скучаю.
- Скучай дальше. А теперь внимательно слушай. В мою квартиру - ни шагу. Усвоила?
Она возмущенно разразилась потоком брани, которую междугородной линии слышать не полагается.
- Гончаров, сукин ты кот, вечно в какое-то дерьмо вляпаешься. Все люди как люди: живут, работают, отдыхают, а ты... - нудно и долго-долго бубнила Ленка. Пока мне не надоело.
- Заткнись! - рявкнул я, и она послушалась. - Алена, без эмоций. В квартиру - ни шагу, пусть хоть все горит синим пламенем. Ферштейн?*
* Понимаешь? (нем.)
- Ферштейн, ферштейн, кретин! Как сам?
- Нормально.
- Как узбечки?
- Красавицы.
- Дурак!
- Привезу одну.
- Хоть гарем!
- Договорились.
- Когда домой?
- Как только, так сразу.
- Я серьезно.
- Без понятия. Звякну в это же время через день.
- Ладно, Кот. Я тебя люблю!
- Похвально! Ленка, квартиру мою забудь. Дело дерьмовое.
- Поняла, - послышался вздох. - И когда ты только повзрослеешь?
- Как приеду. Чао! Отбой.
А Ташкент жил своей жизнью. Визжали троллейбусы, стучали трамваи. В парке пенсионеры забивали "козла". На фоне вселенской национальной ненависти Ташкент здорово выигрывал. Сей вопрос его не коснулся. Два алкаша, узбек и русский, в обнимку сидели на скамейке, обсуждая, очевидно, глобальную проблему, где взять на опохмел. Старики - узбеки, русские и, по-моему, греки - пили пиво, и беседы велись самые задушевные. Дети озорничали тоже интернационально.
"Дай-то Бог!" - порадовался я и побрел в фешенебельный бар. Днем в баре скучно. А ночных я не люблю вовсе. Ночной бар - это когда все грохочет, все трясется, начиная от фужеров и кончая нервами. В ночном бедламе даже девушку за попку не ущипнешь. Хочется одного - заткнуть уши и бежать куда подальше. Дневной бар скучен, но содержателен. Можно напиться. Можно, как любят умные дворники, потолковать о политике. Можно... да мало ли что можно?
Пивной бар гостиницы "Россия" - не верх экзотики, но ничего, сойдет. Расположился я здесь основательно, в центре ниши, и заказал аж три литра пива. С балыками, колбасами и подсоленными сухариками получилось нормально.