— Вот этот дерево, он иметь дыра внутри, сэр, — объявил он.
У самого подножия дерева мы увидели щель шириной около двух футов, она шла вверх фута на три; я нагнулся и сунул голову внутрь, потом вывернулся так, чтобы взглянуть вверх по стволу. Но если там и было еще одно отверстие, его закрывал от моих глаз какой-то изгиб ствола, потому что свет сверху не проникал. Я изо всех сил втянул в себя воздух, но никаких запахов не уловил, пахло только гнилым деревом. На самом дне дупла мы нашли всего лишь немного помета летучих мышей и сухие оболочки различных насекомых. Дерево как будто не обещало ничего интересного, но я подумал, может, все-таки стоит его окурить и поглядеть, что там есть внутри.
Окуривать большое дерево, когда делаешь это редко, — занятие весьма волнующее. Пока я искал соню-летягу, волнение несколько притупилось, но это просто потому, что нам приходилось окуривать по многу деревьев в день и большинство их не дало ничего интересного. Окуривать дерево — своего рода искусство и требует большого опыта, прежде чем научишься делать это как следует. Сначала надо найти дерево и убедиться, что ствол у него и вправду полый до самой верхушки; потом надо внимательно его осмотреть, проверить, нет ли выше по стволу отверстий, через которые добыча может ускользнуть, и если есть, послать охотника закрыть их сетями. После этого прикрываешь сетью главное отверстие у самого подножия дерева, но тут надо проследить, чтобы сеть не мешала окуриванию и в то же время задержала бы любого беглеца. Очень важно убедиться, что сеть расставлена достаточно надежно: уж очень досадно видеть, как она вдруг падает и тебя же запутывает в складках в ту самую минуту, когда из дупла начинает вылезать или вылетать «добыча».
Когда все сети уже на местах, остается еще одна трудная задача: огонь. В противовес известной поговорке нужно добиться только дыма и никакого огня, не то все животные попросту изжарятся. Вначале у отверстия складывают маленькую кучку сухих веток, потом обливают ее керосином и поджигают. Едва огонь разгорится как следует, на костер надо положить пригоршню зеленых листьев и непрерывно их подкладывать. Зеленые листья, сгорая, не дают никакого огня, зато вволю густого вонючего дыма, который тотчас всасывается в полый ствол дерева. Теперь надо позаботиться о том, чтобы дыма оказалось не слишком много, не то все живое внутри дерева может задохнуться, не успев выскочить наружу. Вся соль в том, чтобы не зажарить и не удушить «добычу», а суметь найти золотую середину. Когда костер уже горит и огонь заглушен зелеными листьями, минуты через три (смотря по величине дерева) дым проникает в каждую щелочку и закоулок дупла и вся живность начинает выбираться наружу.
Мы окурили наше первое дерево — оттуда вылетели крупные возмущенные мотыльки и ничего больше. Мы собрали сети, погасили костер и двинулись дальше. Следующее дерево, которое пометили охотники, росло в полумиле от первого; мы добрались до него и повторили все сначала. На этот раз мы кое-чего достигли: летяг в дупле не оказалось, но кое-какая живность все-таки нашлась: первым наружу выскочил маленький геккон, красиво разрисованный шоколадными и пепельно-серыми полосами. Этих маленьких ящериц полным-полно в глубине леса, и двух-трех всегда можно застать в дупле любого дерева, которое окуриваешь. По пятам за ящерицей вылезли еще три зверька, которые в ту минуту, как они поспешно выползли из клубов дыма, напоминали большие коричневые сосиски с каемкой шевелящихся ножек по бокам: это были гигантские многоножки — большие, глупые и совершенно безвредные существа, которых в этих лесах великое множество. Дупло гнилого дерева — их излюбленная квартира, потому что они питаются гнилушками. Ясно, больше тут ничего живого не найти. Мы свернули сети, погасили костер и пошли дальше. Третье дерево оказалось совсем пустым, следующие три — тоже. Из седьмого вылетела стайка летучих мышей, и все они вырвались из отверстия на верхушке ствола как раз в ту минуту, когда Питер начал карабкаться на дерево.
Очень трудоемкий процесс — расставить сети, окурить дерево, снять сети и двинуться к следующему дереву — нам пришлось в тот день повторить пятнадцать раз; поэтому к вечеру все мы валились с ног, болели бесчисленные порезы и царапины, в горле першило оттого, что мы наглотались дыма. Настроение у нас было самое мрачное: такая незадача — мало того, что не поймали ни одной сони-летяги, но и никакой другой, хоть сколько-нибудь стоящей добычи. Когда мы подошли к последнему за этот день дереву — больше мы бы не успели окурить дотемна, — я уже настолько вымотался, что мне, право, было все равно: найдется тут соня-летяга или нет. Я присел на корточки, закурил сигарету и смотрел, как охотники приготовляют все, что надо. Окурили мы это дерево, и из дупла вообще ничего не показалось. Охотники поглядели на меня.
— Снимайте сети, мы идем обратно в Эшоби, — устало сказал я.
Джейкоб деловито начал снимать сеть, обернутую вокруг ствола, но вдруг замер и всмотрелся в дупло — там что-то лежало. Он нагнулся, подобрал животное и подошел ко мне.
— Маса надо такой добыча? — неуверенно спросил он.
Я глянул — и сердце у меня так и подпрыгнуло: за длинный пушистый хвост Джейкоб держал летягу, глаза у зверька были закрыты, бока тяжело вздымались. Джейкоб вложил его — весь он был с мышку величиной — в мои подставленные ладони, и я вгляделся: зверек был без сознания, видно, почти совсем задохся в дыму.
— Скорей, скорей, Джейкоб! — в страхе закричал я. — Принеси маленький ящичек. Нет, нет, не этот, покрепче… Теперь положи туда небольшой листок… небольшой листок, дурень ты этакий, а не целый куст… Ну вот, правильно.
Я почтительно положил летягу в ящик и еще раз оглядел. Зверек лежал обмякший и, видно, все еще был без сознания; дышал тяжело, с трудом, крохотные розовые лапки подергивались. Казалось, он при последнем издыхании; я схватил огромный пучок листьев и стал отчаянно размахивать им над его головой. Добрых четверть часа я таким своеобразным способом делал ему искусственное дыхание, и, к моему восторгу, зверек стал понемногу приходить в себя. Открыл затуманенные глаза, перевернулся на живот и так и остался лежать, жалкий, несчастный. Я еще немного помахал над ним листьями, потом осторожно закрыл крышку ящика.
Пока я пытался вернуть к жизни мою летягу, охотники столпились вокруг меня, все они сочувственно молчали; теперь, когда они увидели, что зверек ожил, все широко и радостно заулыбались. Мы торопливо обшарили все дупло — не валяются ли там еще полузадушенные дымом зверьки, но ничего не нашли. Это меня очень озадачило: ведь предполагается, что сони-летяги живут большими колониями и потому найти одного-единственного — по меньшей мере странно. Я от души надеялся, что учебники не врут: поймать несколько штук из целой колонии намного легче, чем выслеживать и ловить одиночек. Впрочем, сейчас некогда было об этом раздумывать: прежде всего надо доставить мое сокровище в деревню и переселить его из маленького дорожного ящика в более подходящее помещение. Мы свернули сети и пустились в обратный путь по сумеречному лесу со всей быстротой, на какую были способны. Я держал в руках ящик со зверьком так нежно, точно нес хрупкую драгоценную вазу, и время от времени через проволочную сетку крышки ящика обмахивал зверька пучком листьев.
Когда мы благополучно добрались до моего танцевального зала, я приготовил для своей бесценной находки клетку побольше и переселил ее туда. Это оказалось не так просто — он уже вполне опомнился и бегал очень быстро. Наконец я ухитрился пересадить его в новую клетку, да так, что он не только не сбежал, но даже ни разу меня не укусил. Тогда я перенес поближе к клетке самую яркую лампу и решил как следует разглядеть пленника.
Величиной он был с обыкновенную домовую мышь и вообще очень на нее походил строением тела. Прежде всего в глаза бросался его хвост: он был очень длинный (раза в два длинней всего тела) и по обе его стороны тянулась бахромка длинных, волнистых волосков, так что хвост напоминал намокшее перо. Голова у зверька большая, округлая, уши маленькие, остроконечные, как у эльфа. Зубы типичного грызуна, пара огромных ярко-оранжевых резцов выступали изо рта ровным полукругом, так что, если смотреть сбоку, казалось, что вид у него необычайно надменный. Пожалуй, самое любопытное в этом зверьке — «летательная» перепонка, которая тянется по бокам его тела. Это длинная полоса тонкой кожи, приросшая одним концом к лодыжке задней ноги, а другим — к длинному, чуть искривленному хрящевидному стержню, который выдается из передней ноги сразу над локтевым суставом. Когда зверек не летает, перепонка свернута и прижата к боку, совсем как бывает прижат к стене раздвинутый занавес в театре; когда же этот зверек поднимается в воздух, ноги у него вытянуты, так что перепонка туго натянута и действует наподобие крыльев планера. Позднее я убедился, как искусно соня-летяга маневрирует в воздухе даже с таким примитивным аппаратом скольжения.
В тот вечер, когда я лег спать и погасил свет, до меня все время доносился шорох — это мой новый жилец бегал по всей клетке, и я мысленно представлял себе, как он там пирует: ведь я положил ему немало разнообразной снеди. Но когда занялся рассвет и я, еще сонный, выбрался из постели взглянуть на него, оказалось, что он ничего не съел. Это меня не слишком встревожило, я знал, что некоторые только что пойманные животные подолгу отказываются от еды, пока не привыкнут немного к неволе. И никогда нельзя предвидеть, сколько будет длиться такой «пост». Это зависит не только от того, к какому виду принадлежит животное, но и от его собственного нрава и склада. Я был уверен, что в течение дня соня-летяга спустится вниз с потолка клетки, где она висела, и наестся досыта.
Когда пришли охотники, мы отправились через выбеленный туманом лес к оставшимся деревьям с дуплами. Ночной отдых и вчерашняя удача подбодрили нас, и нелегкая кропотливая работа шла теперь гораздо оживленней и веселей. Однако к полудню мы окурили и осмотрели уже с десяток деревьев и ничего не нашли. К этому времени мы забрались в самую глубь леса; деревья здесь такие великаны, каких-не часто встретишь даже в западноафриканских лесах. Они стояли довольно далеко одно от другого, но все равно их тяжелые ветви переплетались над головой. Стволы почти всех этих исполинов имели по меньшей мере пятнадцать футов в поперечнике. Могучие корни их напоминали контрфорсы собора: они далеко выступали наружу, так что у основания ствола между ними вполне уместилась бы просторная комната, и только на высоте десяти с лишним футов окончательно сливались со стволом. Иные обвивались вокруг ствола — эдакие массивные, мощные вьюны толщиной с мое тело. Мы обходили этих великанов и вскоре очутились подле впадины на ровном, как паркетный пол, пространстве: здесь, в небольшой ложбинке, особняком стоял такой исполин. На краю ложбинки охотники остановились.