Мгновенно ряды добровольцев стали уменьшаться, и наконец остался только один, который все еще не опускал руку.
— Ты можешь влезть вон на то большое дерево? — повторил я, думая, что он меня не расслышал.
— Да, сэр, — ответил тот.
— Верно?
— Да, сэр, я можешь влезть. И еще больше тоже можешь влезть.
— Хорошо. Тогда ты завтра пойдешь со мной на охоту. Слышишь?
— Да, сэр, — ухмыльнулся доброволец.
— А как тебя зовут?
— Питер, сэр.
— Отлично. Приходи завтра рано-рано утром.
Охотники и другие жители деревни разошлись, я распаковал свое снаряжение и приготовился к завтрашнему походу. В тот же вечер вся деревня вновь сошлась к моей хижине, и все молча, стараясь не мешать, глядели, как я принимал ванну. Это было им вовсе не трудно, ибо в стенах танцевального зала с избытком хватало и окон, и просто щелей. За мной наблюдали человек пятьдесят, а я намылился и с удовольствием распевал песенку, вовсе не подозревая, что на меня кто-то смотрит. Впрочем, когда я это понял, меня это ничуть не обеспокоило — я не страдаю излишней стыдливостью; лишь бы только зрители (половину их составляли женщины) молчали и не отпускали непристойных шуточек, а так — пусть глядят! Однако в эту минуту появился Джейкоб и был до глубины души потрясен возмутительным любопытством эшобийцев. Он схватил палку, яростно набросился на них, и зеваки с криком и визгом кинулись удирать во все лопатки.
Отогнав их подальше, Джейкоб вернулся; он никак не мог отдышаться и все еще кипел благородным негодованием. Вскоре я обнаружил, что он не заметил еще двоих, их любопытные черные физиономии торчали в одном из окон. Я позвал Джейкоба.
— Смотри, Джейкоб, — сказал я, махнув намыленной рукой на окно. — Они вернулись!
Джейкоб вгляделся в лица за окном.
— Нет, сэр, — возразил он совершенно серьезно. — Это мой друг.
Я понял его так: деревенские жители не смеют осквернять меня своими взглядами, но личных друзей Джейкоба это не касается. И только позднее я узнал, что Джейкоб еще и делец, — разогнав толпу зрителей, он тут же объявил, что тем, кто заплатит ему пенни за удовольствие смотреть, как я моюсь, он разрешит вернуться. Особенно бойко шла его торговля среди младших обитателей деревни: многие из них никогда еще не видели европейца и сразу стали заключать между собой всевозможные пари насчет того, все ли тело у меня белое.
Назавтра ни свет ни заря ко мне явились мои охотники и тот, кто вызвался влезть на любое дерево. Оказалось, что охотники нашли и отметили около тридцати деревьев с дуплами в разных уголках леса. Деревья эти, однако, находились так далеко одно от другого, что обойти их за один день явно было невозможно, и я решил пойти сначала к самым дальним, а на обратном пути постепенно осмотреть и остальные.
Тропа, по которой мы тронулись в путь, была обычной лесной тропой, дюймов восемнадцати в ширину; она вилась и изгибалась меж деревьев, точно издыхающая змея. Вначале она вела вверх по необычайно крутому склону холма, среди громадных камней; каждый камень увенчан был островком папоротников и мха, и в зелени крохотными розовыми звездочками сияли цветы какого-то растеньица вроде первоцвета. Там и сям с деревьев кольцами спускались огромные лианы и ложились поперек нашей тропы странными узорами, извиваясь и петляя, словно исполинские питоны. На вершине этого крутого подъема земля под ногами стала ровной и плоской, и тропа спокойно повела нас меж стволами огромных деревьев. В лесу было прохладно и сумрачно: свет проникал сюда сквозь густое кружево листвы, и казалось — он пронизывает воду, идешь точно по дну реки. А лес этот вовсе не путаная, непроходимая чаща кустарника, о которой часто приходится читать: тут исполинские стволы деревьев, точно колонны, отстоят довольно далеко друг от друга, а между ними растет лишь редкий подлесок; тоненькие молодые деревца и низкорослые растения словно прячутся в полумраке. Мы шли все дальше и дальше по чуть заметной тропке, прошли мили четыре, и тут один из охотников остановился и со звоном всадил свой длинный нож в ствол громадного дерева.
— Вот этот дерево, он иметь дыра внутри, сэр, — объявил он.
У самого подножия дерева мы увидели щель шириной около двух футов, она шла вверх фута на три; я нагнулся и сунул голову внутрь, потом вывернулся так, чтобы взглянуть вверх по стволу. Но если там и было еще одно отверстие, его закрывал от моих глаз какой-то изгиб ствола, потому что свет сверху не проникал. Я изо всех сил втянул в себя воздух, но никаких запахов не уловил, пахло только гнилым деревом. На самом дне дупла мы нашли всего лишь немного помета летучих мышей и сухие оболочки различных насекомых. Дерево как будто не обещало ничего интересного, но я подумал, может, все-таки стоит его окурить и поглядеть, что там есть внутри.
Окуривать большое дерево, когда делаешь это редко, — занятие весьма волнующее. Пока я искал соню-летягу, волнение несколько притупилось, но это просто потому, что нам приходилось окуривать по многу деревьев в день и большинство их не дало ничего интересного. Окуривать дерево — своего рода искусство и требует большого опыта, прежде чем научишься делать это как следует. Сначала надо найти дерево и убедиться, что ствол у него и вправду полый до самой верхушки; потом надо внимательно его осмотреть, проверить, нет ли выше по стволу отверстий, через которые добыча может ускользнуть, и, если есть, послать охотника закрыть их сетями. После этого прикрываешь сетью главное отверстие у самого подножия дерева, но тут надо проследить, чтобы сеть не мешала окуриванию и в то же время задержала бы любого беглеца. Очень важно убедиться, что сеть расставлена достаточно надежно: уж очень досадно видеть, как она вдруг падает и тебя же запутывает в складках в ту самую минуту, когда из дупла начинает вылезать или вылетать «добыча».
Когда все сети уже на местах, остается еще одна трудная задача: огонь. В противовес известной поговорке нужно добиться только дыма, и никакого огня, не то все животные попросту изжарятся. Вначале у отверстия складывают маленькую кучку сухих веток, потом обливают ее керосином и поджигают. Едва огонь разгорится как следует, на костер надо положить пригоршню зеленых листьев и непрерывно их подкладывать. Зеленые листья, сгорая, не дают никакого огня, зато вволю густого вонючего дыма, который тотчас всасывается в полый ствол дерева. Теперь надо позаботиться о том, чтобы дыма оказалось не слишком много, не то все живое внутри дерева может задохнуться, не успев выскочить наружу. Вся соль в том, чтобы не зажарить и не удушить «добычу», а суметь найти золотую середину. Когда костер уже горит и огонь заглушен зелеными листьями, минуты через три (смотря по величине дерева) дым проникает в каждую щелочку и закоулок дупла и вся живность начинает выбираться наружу.
Мы окурили наше первое дерево — оттуда вылетели крупные возмущенные мотыльки и ничего больше. Мы собрали сети, погасили костер и двинулись дальше. Следующее дерево, которое пометили охотники, росло в полумиле от первого; мы добрались до него и повторили все сначала. На этот раз мы кое-чего достигли: летяг в дупле не оказалось, но кое-какая живность все-таки нашлась: первым наружу выскочил маленький геккон, красиво разрисованный шоколадными и пепельно-серыми полосами. Этих маленьких ящериц полным-полно в глубине леса, и двух-трех всегда можно застать в дупле любого дерева, которое окуриваешь. По пятам за ящерицей вылезли еще три зверька, которые в ту минуту, как они поспешно выползли из клубов дыма, напоминали большие коричневые сосиски с каемкой шевелящихся ножек по бокам: это были гигантские многоножки — большие, глупые и совершенно безвредные существа, которых в этих лесах великое множество. Дупло гнилого дерева — их излюбленная квартира, потому что они питаются гнилушками. Ясно, больше тут ничего живого не найти. Мы свернули сети, погасили костер и пошли дальше. Третье дерево оказалось совсем пустым, следующие три — тоже. Из седьмого вылетела стайка летучих мышей, и все они вырвались из отверстия на верхушке ствола как раз в ту минуту, когда Питер начал карабкаться на дерево.
Очень трудоемкий процесс — расставить сети, окурить дерево, снять сети и двинуться к следующему дереву — нам пришлось в тот день повторить пятнадцать раз; поэтому к вечеру все мы валились с ног, болели бесчисленные порезы и царапины, в горле першило оттого, что мы наглотались дыма. Настроение у нас было самое мрачное: такая незадача — мало того что не поймали ни одной сонилетяги, но и никакой другой, хоть сколько-нибудь стоящей добычи. Когда мы подошли к последнему за этот день дереву — больше мы бы не успели окурить дотемна, — я уже настолько вымотался, что мне, право, было все равно: найдется тут соня-летяга или нет. Я присел на корточки, закурил сигарету и смотрел, как охотники приготовляют все, что надо. Окурили мы это дерево, и из дупла вообще ничего не показалось. Охотники поглядели на меня.
— Снимайте сети, мы идем обратно в Эшоби, — устало сказал я.
Джейкоб деловито начал снимать сеть, обернутую вокруг ствола, но вдруг замер и всмотрелся в дупло — там что-то лежало. Он нагнулся, подобрал животное и подошел ко мне.
— Маса надо такой добыча? — неуверенно спросил он.
Я глянул — и сердце у меня так и подпрыгнуло: за длинный пушистый хвост Джейкоб держал летягу, глаза у зверька были закрыты, бока тяжело вздымались. Джейкоб вложил его — весь он был с мышку величиной — в мои подставленные ладони, и я вгляделся: зверек был без сознания, видно, почти совсем задохся в дыму.
— Скорей, скорей, Джейкоб! — в страхе закричал я. — Принеси маленький ящичек. Нет, нет, не этот, покрепче… Теперь положи туда небольшой листок… небольшой листок, дурень ты этакий, а не целый куст… Ну вот, правильно.
Я почтительно положил летягу в ящик и еще раз оглядел. Зверек лежал обмякший и, видно, все еще был без сознания; дышал тяжело, с трудом, крохотные розовые лапки подергивались. Казалось, он при последнем издыхании; я схватил огромный пучок листьев и стал отчаянно размахивать им над его головой. Добрых четверть часа я таким своеобразным способом делал ему искусственное дыхание, и, к моему восторгу, зверек стал понемногу приходить в себя. Открыл затуманенные глаза, перевернулся на живот и так и остался лежать, жалкий, несчастный. Я еще немного помахал над ним листьями, потом осторожно закрыл крышку ящика.