Глеб вдруг нахмурился.
– Может, хватит уже этой галантной чепухи? – поинтересовался он. – Через пару часов нам нужно двигаться дальше, и я хочу, чтобы вы хорошенько отдохнули.
Рамон улыбнулся.
– Не волнуйтесь, мой друг. Один взгляд этой девушки способен взбодрить лучше, чем два часа самого крепкого и здорового сна.
– Однако два часа сна тебе тоже не помешают, – возразил Глеб. – Ложись спать, Рамон, а в гляделки с травницей поиграешь потом.
9
Через два часа, отдохнув и вздремнув, устроили ужин. Костерок, разведенный Лесаной в углублении и укрытый от ветра камнями, дружелюбно потрескивал, бросая на лица беглецов рыжеватые отблески.
– Хорошо, – выдохнул Рамон, протягивая дрожащие руки к костру. – Тепло. И никаких снов.
– Поедим, будет еще лучше, – заверил его Хлопуша. – Погоди, пока щуки остынут. Набьешь себе брюхо свежей рыбой, запьешь шербой – вот тогда и поверишь, что ты уже не в узилище, а на свободе. А то вид у тебя до сих пор пришибленный.
Толмач усмехнулся, но ничего не сказал.
– У нас в Иноземье рыба тоже хороша, – включилась в разговор Лесана, разглядывая выложенных на листья вареных щук. – Но мы редко ловим ее.
– Это почему же? – удивился Хлопуша.
– Это очень опасно. Лесной живности много, и ее легко добыть, но в реки мы заходим с величайшей осторожностью. Говорят, что они текут к нам из самой Нави. Там, в мрачном царстве мертвых, они берут свои истоки.
– Ужас, – хмуро проронил богатырь. – Вам не позавидуешь. Клянусь бараньей лопаткой, в мире нет ничего вкуснее жареного осетра и соленой семги. Да что там семга – от простой селедки, коли положить ее на хлеб да приправить зеленым лучком, брюхо так заурчит, будто в нем поселились скоморохи со своими дудками и свирелями.
Лесана протянула руку к рыбе, отщипнула кусочек мяса от щучьего бока, поднесла его к губам, чуть-чуть помедлила, а потом положила на язык.
– Рамон, – обратился к толмачу Хлопуша, – как же ты теперь будешь спать?
– О чем ты? – хрипло пробормотал черноволосый толмач.
– После Мории ты должен бояться сомкнуть глаза. А ну как тебе снова приснится кошмар?
– Хлопуша, отстань от него, – осадил здоровяка Глеб.
– Да мне просто интересно. Я ведь не со зла спрашиваю. И не затем, чтоб…
– Тихо! – воскликнула вдруг Лесана, и в голосе ее было столько тревоги, что все мгновенно замолчали.
Секунд двадцать беглецы вслушивались в звуки леса, затем Лесана негромко проговорила:
– Я слышу чьи-то шаги.
– Шаги? – прошептал Хлопуша, вытаращив на Глеба глаза.
Лесана кивнула:
– Да.
– Я тоже их слышу, – сказал Глеб. – И шаги эти очень странные.
– Как это? – не понял Хлопуша.
– Живые люди так не ходят, – ответил Глеб сквозь зубы и взялся за кряж меча.
Он вытянул меч из ножен и поднялся на ноги. Хлопуша и Лесана сделали то же самое. Рамон остался сидеть на траве, у пылающего костерка, но выпростал из-под куртки руки и взялся за конец головни.
– Кем бы ни были эти твари, они идут сюда, – сказал Глеб. – Смотрите вон на тот куст. Они выйдут из-за него.
Все повернули туда головы. Несколько секунд прошло в напряженном молчании, а затем Хлопуша воскликнул:
– Вот они!
Беглецы ожидали увидеть все, что угодно, – зверей, чудовищ, невиданных тварей. Они были готовы ко всему, однако существа, вышедшие из леса, поразили их воображение и заставили оцепенеть от ужаса.
Существ было четверо, так же, как беглецов. Они были совершенно голые, а кожа их была смертельно бледна и покрыта то ли каплями воды, то ли бесцветной слизью.
Шли они, спотыкаясь и покачиваясь, будто впервые пробовали свои ноги в деле. Трое существ были мужчинами, а четвертое, самое низкое и худое, – женщиной. Однако самым ужасным были их головы, лишенные волос и… лиц! Там, где полагалось быть лицам, у странных созданий была лишь гладкая кожа, и кожа эта постоянно подергивалась, будто под ней копошились невидимые насекомые.
Хлопуша разомкнул спекшиеся от страха губы и пробормотал:
– Это… это…
– Это мы, – договорил за него Глеб.
После слов Глеба все стало очевидно. Перед беглецами стояли их копии, голые, беззащитные, дрожащие на ветру и – безликие. Словно неведомый скульптор, создав двойников Глеба, Хлопуши, Рамона и Лесаны, забыл нарисовать им лица.
Фигуры остановились в десяти шагах от костра.
– Клянусь свиным желудком, этот громила справа похож на меня, – пробормотал Хлопуша. – Однако я не такой пузатый.
Лесана тронула Глеба за руку и прошептала:
– Что будем делать, Первоход?
Глеб, не отвечая, выставил перед собой меч и шагнул к голой четверке. Шаг… Другой… И вдруг пальцы его разжались, меч упал на землю, а сам Глеб схватился ладонями за лицо и застонал.
Лесана двинулась было к нему, но Глеб отрывисто выкрикнул:
– Нет! Не подходите!
Травница послушно остановилась. Лицо Глеба мучительно искривилось от боли, словно его стянули невидимые струны.
– Дьявол! – сдавленно пробормотал Глеб и вдруг закричал.
Нос Первохода стал стремительно уменьшаться, а на гладком лице двойника Глеба, стоявшего от него в нескольких шагах, так же стремительно вырастала выпуклость, которая все больше становилась похожей на нос.
– Что нам делать? – в отчаянии вскрикнула Лесана. – Скажи, Первоход!
– Стойте… не шевелитесь… – прохрипел он.
Нос Глеба исчез, и на его месте теперь была совершенно гладкая кожа. Выпуклость на лице голого двойника, наоборот, заострилась, в ней с легким щелчком прорезались ноздри.
Глеб с трудом развернулся и сделал шаг прочь от жуткой четверки безликих тварей, но вдруг остановился, вскинул руки к лицу и застонал:
– Мои… глаза…
Стон этот был полон такого ужаса, что Хлопуша и Лесана попятились. Глеб на мгновение отнял руки от лица, и Лесана увидела, что глаза его стремительно западали в глазницы и затягивались белесой пленкой.
– О, боги! – крикнул, разглядев это, Хлопуша. – Что же это такое?
Глеб, крича от боли, попытался разорвать пленку ногтями, но багровые царапины тут же зарастали снова. Вдруг крик его оборвался и превратился в мычание, и Хлопуша с Лесаной увидели, что и губы Первохода срослись и стали выцветать.
Лесана что-то яростно выкрикнула на своем языке, подняла меч и стремительно зашагала к двойникам, но не успела пройти и трех шагов, как рухнула на траву и забилась, крича от боли и царапая пальцами лицо.
Хлопуша, не сознавая, что делает, бросился ей на помощь, но лицо его ожгло ледяным огнем и скрутило судорогой. Боль была столь яростна, что сознание Хлопуши помутилось, а ноги его подкосились. Секунду спустя он уже лежал рядом с бьющимися на земле и стонущими от невыносимой боли Глебом и Лесаной.
И вдруг все кончилось. Лесана, Глеб, Хлопуша и Рамон сидели на траве, голые, мокрые, бледные, дрожащие от холода и растерянно озирались по сторонам.
– Что… – пробормотала Лесана, но голос ее сорвался, – что… с нами?
Еще до того как Глеб ответил, она все поняла. В стороне от них, в нескольких шагах от затухающего костерка, лежали три неподвижных тела. Тела эти были полностью одеты, а там, где полагалось быть лицам, виднелись уродливые, покрытые каплями крови пустые места.
– Мы стали… ими! – в ужасе выкрикнул Глеб. – Мы превратились в этих тварей.
Лесана, прикрыв рукою голую грудь, поднялась на ноги и неуверенно шагнула к костру, возле которого сидело закутанное в одеяло тело Рамона.
– Ноги будто костяные… – прошептала она и сделала еще шаг. Этот шаг дался ей легче.
Глеб взглянул на свое правое предплечье. На нем виднелись пять красноватых шрамов.
– Нас скопировали, – пробормотал он, не веря тому, что говорит. – Нас с вами…
– Первоход! – окликнул его Хлопуша, в ужасе уставившись на свои руки.
Глеб проследил за взглядом здоровяка, и лицо его вытянулось от изумления. Руки Хлопуши залоснились, задрожали и стали медленно оплывать.
– Я таю, Глеб! – испуганно воскликнул Хлопуша. – Таю, как масло на сковороде!
Лесана попробовала сделать еще шаг, и нога ее с отвратительным чавканьем оторвалась от земли. От босой стопы к земле протянулись клейкие ниточки.
– Это все не по-настоящему… – задыхаясь от ужаса, пробормотала Лесана. – Я не могу растаять!
Она взглянула на Глеба, и глаза ее вылезли из орбит. Лицо Глеба стало таять и оплывать, как воск. Лесана вскинула руки и коснулась ладонями своих щек. Щеки были необычно мягкими и липкими.
Глеб, Лесана и Хлопуша, голые, перепуганные, стояли посреди поляны и с ужасом смотрели друг на друга. Рамон, такой же голый и бледный, сидел на траве и таращился на свои руки остекленелым от изумления взглядом.
– Первоход… – с мольбою в голосе проговорила Лесана. – Как это остановить?
Глеб поднял руку и посмотрел на свою ладонь. Оплывшие пальцы склеились и слились в одно целое, и рука стала похожа на страшную, влажную и липкую клешню.
– Волхв… – с ненавистью прошептал Глеб.
И вдруг какая-то странность привлекла его внимание. Несколько секунд Глеб хмурил оплывший и блестящий, как талый воск, лоб, а потом веки его дрогнули, и он быстро проговорил:
– Рамон! Ты по-прежнему спишь. Не знаю, как, но ты втянул нас в свой сон.
Толмач поднял на Глеба изумленный взгляд и прошептал:
– Этого не может быть… Я не сплю.
– Взгляни туда! – Глеб указал оплывающей рукой на костер.
Рамон взглянул. Прежнее тело Рамона все так же сидело у костра, и у него был вид спящего человека.
– Я не понимаю, Глеб. Почему ты решил, что я… – Толмач осекся и уставился на костер. Вернее, на то место, где прежде был костер, ибо теперь там красовалась великолепная мраморная чаша, и вместо языков костра из нее с тихим журчанием выпрыгивали струйки воды.
– Фонтан… – пробормотал Рамон. – Такой же, как в моем отчем доме…
– Ты по-прежнему спишь, Рамон! И ты должен проснуться!
– Пресвятая Дева… – в отчаянии пробормотал толмач. – Как? Как я это сделаю?