ку сыпался песочек.
Набравшись мужества, я выбрался из гамака и твёрдым шагом двинулся к одному из гобеленов. От полотна ощутимо тянуло жаром степи, запахами сухих трав, пыли и конского пота. Стоило мне приблизиться, вытканный всадник на тонконогом жеребце при-щурился, разинул рот — так широко, словно собирался откусить голову собственному скакуну — и потянул из ножен саблю. Отчётливо послышался шипящий звук, с которым сталь скользит по дереву и коже. Чисто механически я толкнул двумя руками коня. Ладони на краткий миг ощутили упругий бок теплого живого тела, и лошадь начала медленно валиться. Раздался сильно приглушённый конский храп и гортанная брань. Из недалёкой ложбинки тут же показались силуэты трёх волков…
Утешая себя тем, что с таким хайлом как у наездника волков можно заглатывать аж целиком, я попятился к шахматному столику. Все до единой хари на гобеленах и фресках вылупились на меня и провожали людоедскими взглядами. А ведь казалось бы такие славные парни! Через одного просвещённые правители древности да философы гуманитарной направленности.
— Что здесь происходит? — с интонациями завуча старших классов громко спросил я, умудрившись не дать петуха.
Жерар вздрогнул и открыл глаза.
— Чувачок, ты меня заикой сделаешь, — укоризненно тявкнул он. — О чём беспокойство?
Я широко повёл рукой, вызвав новый припадок трансформаций в «живых картинках».
— Скажешь, так и должно быть?
— Колоссально! Как там у Ходосевича: «И в этой жизни мне дороже всех гармонических красот — дрожь, побежавшая по коже, иль ужаса холодный пот…». — Бес начал восторженно осматриваться. — А ты дирижёр! Ну-ка, махни ещё разок.
Кривясь от омерзения к небиологической жизни, я подвигал кистью. Разок и другой. И третий. Оказалось, это вовсе не страшно, а напротив весело. Несколько минут мы развлекались, принуждая фараонов и царей корчить гримасы, которым позавидовал бы и Джим Керри, а потом мне это наскучило. Будто мартышек в зоопарке дразнишь. Непонят-но, по какую сторону решётки глупое животное, а по какую — венец творения. Напоследок я подошёл к Джулии, сделал ему «козу», щёлкнул ногтем по пулестойкому стеклу аквариума и вернулся к шахматному столику.
Жерар одобрительно следил за моими действиями, Гоу Лем прикрыл терракотовые веки. За более чем двухтысячелетнюю жизнь он насмотрелся всякого.
— Будем считать, светомузыкальная установка старичка Сулеймана отработала на пятёрку. — Я осторожно присел на краешек стола. Достойный муж воспринял мои действия без агрессии. Видимо, столик был достаточно прочным.
— При чём здесь Сул? — возразил бес. — Всё это Маппет-шоу имеет к нему только косвенное отношение.
— Ну-ка? — заинтересовался я. — Давай подробнее.
— Уверен, это вроде побочного эффекта. Когда шеф колдует, в окружающем пространстве накапливается магия. Как статическое электричество после грозы. Вот копится она, копится, а потом начинает «искрить». Ты разве не замечал, что в его кабинете иногда происходят странные вещи? Даже когда он отсутствует.
— Замечал.
— Вот и тут так же. Побочка, чувачок, всего лишь побочка…
— Хорошо, если так, — сказал я. — А если эти поганцы в самом деле живые? И имеют привычку вылезать из своих половичков и делать непочтительным гостям секир-башка? Вот и сейчас — как выскочат!
— Кому выскакивать-то? — иронично поинтересовался бесёнок. — Это обычные старые ковры, Паша! Там только шерсть, пыль да дерьмо личинок моли. Так, почтеннейший? — обратился он к Гоу Лему.
Тот едва заметно кивнул.
Зато в начавшем, было, успокаиваться тканом бестиарии последняя фраза Жерара вызвала настоящий взрыв мимики. И — ни одной одобрительной гримасы, ни одного доброжелательного жеста.
— Кажется, твои слова о дерьме моли их слегка разозлили, — заметил я.
— Похоже, — согласился Жерар и показал изображениям фараонов согнутую правую переднюю лапку, ударив по сгибу левой. Те впали в окончательное неистовство, а довольный хулиган продолжил теоретизировать: — Я думаю, что магия вроде тяжёлого газа — стремиться заполнить низкие места. Потому-то волшебство чаще всего и происходит в разных подземельях да катакомбах.
Чтобы не длить неизвестность, я быстро подошёл к двери, ведущей наверх, и попытался её открыть. Дверь оказалась заперта. Я забарабанил в неё кулаками. Толстенная бронзовая плита поглощала звук практически полностью. Нужна была хорошая колотушка. Я с интересом присмотрелся к треноге, на которой стоял здоровенный котёл под крышкой, но тут дверь начала открываться.
Через образовавшуюся щель в подвал проникла ширящаяся полоса электрического света, запах свежего кофе и голос Сулеймана:
— Ну что ты колотишь, будто матрос в затонувшей подлодке? В туалет захотел?
— Угу. Чуть не обделался, — сказал я и обернулся, уверенный, что «Маппет-шоу» прекратилось.
Так оно и было. Гобелены висели спокойно, как в музее. Тканые и вышитые философы, цари и фараоны демонстрировали величественные позы и благородные выражения лиц. И только на ковре, где раньше гарцевал на тонконогом скакуне всадник в белой чалме, клубилась сцена кровавого пиршества волчьей стаи.
Трапезы у Сулеймана всегда на высоте. Вот и сегодняшняя оказалась полностью в моём вкусе. Не слишком крепкий, но очень горячий и крайне ароматный кофе, круассаны с хрустящей корочкой, несколько видов джема и взбитое до состояния крема сливочное масло с сыром. Для Жерара шеф выставил его любимый ягодный творожок и молоко, для себя — крошечную рюмку коньяку. Впрочем, если судить по тому, как часто он к ней прикладывался, рюмочка была бездонной.
— Что задумались, ребята? — спросил шеф.
— Никак не пойму, что за козявки на этих чертежах… — Я показал столовым ножом на развешенные по стенам листы.
Шеф задумчиво намотал на палец прядь бороды и начал рассказывать. Издалека на-чал.
В 1912 году русский аниматор Владислав Старевич показал публике мультфильм, где персонажами были куклы-насекомые, играющие на музыкальных инструментах. Вы-глядело это настолько живо, удивительно и забавно, что в стране сразу же вспыхнула мода на игрушечных букашек. Особенно таких, которые способны двигать лапками, усиками и крылышками. В нашем Императрицыне тогда существовала фабрика игрушек Ивана Скотинина. Специализация: говорящие и шагающие куклы, а также паровозики, кораблики, пушечки и прочая серьёзная техника для детишек состоятельных родителей. Скотинин был мужик ушлый, новую моду уловил в момент и сейчас же решил наладить выпуск механических насекомых. Конечно, для того чтобы букашки шевелились как взаправдашние, требовалось разработать подходящие конструкции.
Скотинин мелочиться не стал и объявил то, что сейчас называется тендером. Участвовали мастера из Германии, Франции, Швейцарии, Англии и Америки. Однако всех пре-взошёл местный инженер-часовщик со смешным именем Горгоний и ещё более смешной фамилией Мочало. Эдакий новый Левша. Правда, в отличие от героя Лескова, Горгоний был звероподобным типом с огромными ручищами, которыми с одинаковой лёгкостью ломал подковы и чинил самые миниатюрные часики. Вдобавок ходили слухи, что он тай-но поклоняется Перуну и чуть ли не приносит ему кровавые жертвы. Неизвестно, Перун ему помог или он в самом деле был гениальным изобретателем, но представленные им эскизы и модели покорили Скотинина сразу и бесповоротно. На остальную членистоногую и жесткокрылую мелюзгу фабрикант даже смотреть не пожелал.
Иностранцы получили утешительные призы и разъехались, а Горгоний Мочало стал трудиться на Скотинина. В течение года были разработаны конструкции заводной бабочки, жука-рогача, стрекозы, муравья, кузнечика и, само собой, блохи. Блоха и муравей бы-ли размером с мышонка, стрекоза, кузнечик и бабочка со скворца, жук-рогач — с морскую свинку. Говорят, двигались насекомые абсолютно как живые, а одного завода хватало едва ли не на пять минут.
К сожалению, все они оказались чрезвычайно дороги в производстве. О серийном выпуске не могло идти речи. Изготовили всего несколько десятков игрушек, да и те в продажу не попали. Фабрикант одарил ими своих отпрысков и детей губернатора, а также юную танцовщицу местного варьете. Скотинину было прилично за пятьдесят, девушка годилась ему в дочери, если не внучки. Их скандальная связь обсуждалась во всех салонах Императрицына. Мечтал фабрикант преподнести полный набор и царевичу Алексею, но тут наступил февраль 1917-го. Дела пошли крутые, революция, а следом Гражданская война. Населению России стало не до игрушек. Скотинин вскоре эмигрировал — с детьми и танцовщицей. Горгоний Мочало, несмотря на богатырское здоровье, умер от тифа в 1919-м. На фабрике случился пожар, пережила она и разграбление. В середине двадцатых часть цехов кое-как восстановили. Там обосновалась артель по выпуску скобяных и хозяйственных изделий. Примусы «бывшей Скотининской» ценились весьма высоко.
Чертежи заводных букашек куда-то пропали.
Снова они появились на свет в конце тридцатых годов, в одном из авиационных конструкторских бюро СССР. Вдруг обнаружилось, что инженер Мочало применил в своих игрушках массу самобытных технических решений, которые как нельзя лучше подходили для систем и механизмов боевых истребителей. Правда, оригинальные чертежи здорово пострадали. Документация на бабочку, блоху и стрекозу практически погибла. Остались только чертежи жука-рогача, муравья да кузнечика. Тогда-то и были сняты копии — те самые кальки из розовой картонной папки. До недавнего времени они спокойно пылились в спецхране, но, в конце концов, перекочевали в ГЛОК.
— Для чего? — спросил я нетерпеливо. — И каким образом?
— Да самым банальным образом. Их просто-напросто выкрал один из сотрудников архива, некий Новицкий. Но не насовсем, а на недельку-две. Пока не хватились. Проделал он это, разумеется, не для себя. Один небедный человечек пожелал перевести чертежи в… Как это называется?.. В цифровой вид. Скопировать на компьютер, выполнить трёхмерные модели, а потом вернуть папку на место. Начали с кузнечика. Чтобы не привлекать лишнего внимания, фирмочку для этого дела выбрали захудалую, заплатили гроши…