ающим Роберта Макера[62], к новоиспеченным богачам в костюмах азиатских сатрапов и праздным денди, копирующим мюскадэнов[63]. Их болтовня и натянутые остроты заставят ее позабыть ее горе. Она встала, припудрилась, поправила свою пикантную мушку, обрызгала духами свой белоснежный парик и спустилась вниз. Ужин начинался. Бесчисленные маленькие столики были уже заняты. Центральный стол блистал под люстрой искусственным огнем серебра и разноцветных хрустальных ваз, наполненных цветами, увядавшими под теплым дыханием ночи. Появился принц Д’Асполи в костюме великого инквизитора, неся большой сверток пергамента, припечатанный гербами «Совета Десяти». За ним шли Фоскарини и Барбариджо: Фоскарини держал корону, а Барбариджо-морскую вогнутую раковину резного перламутра, символизировавшую мистическое обручение леди Уайнхем с Адриатикой, Голубоватый свет освещал высокий трон, со ступеньками, усыпанными черным ирисом и белыми розами. На троне сидела Диана, против нее стоял принц в красном шелковом одеянии между двух коленопреклоненных пажей. Асполи прочел юмористическую формулу посвящения на трех языках, прерываемую радостными криками «браво» и «виват». Шум покрывался завываниями молодых американцев под управлением Джимми; они одновременно выкрикивали «ра-ра», вынесенное из колледжа Роттенбрайна и свистели с силой пришедших в экстаз грузчиков. Джаз-банд наигрывал национальные гимны в ритме фокстротов и шимми. Вокруг стола заволновались. Коломбины и Кармен, Арлекины и Миньоны, стоявшие на стульях, спустились на паркет. Прежде чем был подан замороженный бульон, великий инквизитор взобрался на стол и громко объявил:
– Господа и дамы, мы сейчас посвятим в догарессы, наипрекраснейшую из очаровательнейших, леди Уайнхем, представительницу шотландской грации на берегах Адриатики. Мы ждем от нее только одного: чтобы она указала дожа, который разделит с ней на эту ночь скипетр ее всемогущества, под звуки музыки и песен. Лягушки в известной басне требовали короля, гости догарессы требуют дожа.
Со всех сторон завыли:
– Дожа! Дожа!.. Да!.. Так!.. Ура!.. ура!..
Тогда леди Диана, слегка побледнев, поднялась и заявила:
– Я исполню ваше желание, дорогие друзья, за десертом и дам жемчужине лагуны достойного преемника владельцев Дворца Дожей… За десертом, только за десертом!.. Ей хотелось оттянуть время. Некоторые протестовали, другие согласились. Появление лакеев с блюдами успокоило гостей, и ужин начался.
Леди Диана, сидя между принцем д’Асполи и красавцем Фоскари, ела очень мало. Несмотря на поздний час, она все еще ждала появления того, кого ей хотелось короновать дожем перед изумленной Венецией; этот сюрприз, который должен был вызвать сенсацию, был в ее вкусе. Эта женщина, которая когда-то на благотворительном вечере полуобнаженная танцевала под ритм языческой музыки, чтобы разжечь gentry[64] находила теперь какое-то особое наслаждение в том, чтобы вызвать шум объявив имя своего избранника.
Но придет ли Ручини?
Налево от Дианы сидел византийский император; Диана украдкой посмотрела на его браслет с часами и увидела, что было без четверти час. Ее горло сжалось, и она не в состоянии была притронуться к подаваемым блюдам. Десерт тянулся бесконечно, и каждая проходящая минута приближала ее к жестокому разочарованию. Она не верила больше в появление Ручини на балу. А все-таки? Разве нельзя было ожидать всего от этого таинственного человека?
За мороженым у Дианы хватило храбрости объявить гостям, что она все еще не сделала выбора, и, так как ей хочется продлить эффект сюрприза, она изберет дожа только в два часа ночи. Снова протестовали, шутили, комментарии терялись в шуме разговоров. Два репортера приблизились к леди Диане, дружески шепча ей на ухо, что она затягивает посылку отчета о вечере. Леди Диана оставалась непреклонной, не считаясь даже с требованием представителей прессы. Оркестры сразу грянули, заглушая шум звуками «one step’a»[65]. Все поднялись из-за стола, чтобы снова приняться за танцы. Леди Диана, окруженная Джимми и его молодыми друзьями, нервно улыбалась их избитым остротам. Вдруг появился Эдвард и почтительно кивнул ей головой. Она поспешила к нему, и они отошли в более спокойный угол, где он подал ей на подносе голубой конверт с надписью в левом углу: «лично».
– Миледи извинит меня за беспокойство. Этот конверт только-что принесли, и я полагал, что хорошо сделаю…
– Давайте скорее.
С бьющимся сердцем леди Диана направилась к себе, распечатала конверт и прочла следующие строчки:
«Сударыня!
Я знаю, что вы ждете сегодня на бал графа Ручини. К сожалению, должен сообщить вам, что он не сможет присутствовать. В случае, если бы вы пожелали узнать причину его отсутствия, потрудитесь покинуть на полчаса ваших гостей и последовать за подателем письма.
Уважающий вас…»
Подпись была неразборчива. Леди Диана перечитала два раза. Письмо было написано на прекрасном английском языке, но почерк был не англичанина. Странный правильный почерк, тонкий, острый, напоминающий вычурные рукописи ХV столетия. Как бы там ни было, леди Диана не колебалась. Она позвала Эмму, закуталась в черный плащ и последовала за подателем письма, который оказался механиком «Беатриче». Не говоря ни слова, он помог Диане спуститься в лодку, которую он направил сквозь строй причаленных гондол и поплыл по направлению к улице святого Луки. Через несколько минут они были у дома Саккарди. Леди Диана узнала его по описанию Джимми.
– Куда вы меня ведете? – спросила леди Диана.
– Я ничего не знаю, синьора, – ответил механик, представлявший собой образец скромности.
Он помог своей пассажирке подняться по лестнице без перил, обвивавший фасад черного дома, и позвонил. Маленькая старушка открыла дверь и, не проявляя ни малейшего удивления, попросила леди Диану подняться этажом выше. Остановившись в темном коридоре, она постучала в дверь.
– Войдите, – ответили оттуда.
Старушка открыла дверь, и леди Диана вошла. В комнате находился мужчина в черной сутане с продолговатым загорелым лицом, с синим, выбритым подбородком, с неестественно блестящими глазами под густыми ресницами. Он поднялся и грациозно поклонился. Это был высокий мужчина, с благородной осанкой, величественный, несмотря на свою худобу. На его левой руке тонкой и хрупкой руке прелата, блестел аметистовый перстень. Патер спросил:
– Я имею честь говорить с леди Уайнхем?
– Да сударь!.. Кто вы такой?
Человек в черном предложил своей гостье соломенный стул и, важно стоя перед ней, как черная тень, подавлявшая ее своей величиной, представился:
– Антонио де Сала, монах ордена иезуитов.
Глава VII
Комната патера де-Сала в доме Саккарди была еще банальнее, чем остальные. Белые стены отливали синеватой бледностью утопленника. В правом углу стояла кровать в стиле Людовика – Филиппа, покрытая красным пуховым одеялом. На пустом комоде черного полированного дерева возвышалось серебряное распятие на пьедестале из черного дерева между двух пустых канделябров. Единственная лампа, спускавшаяся с потолка, безжалостно освещала холодную и неприветливую комнату.
Леди Диана, сев на соломенный стул, рассматривала своего собеседника, производившего впечатление своим ростом и уверенным взглядом, с любопытством, смешанным с робостью. После блеска и шума палаццо она с трудом привыкла к суровой, как келья, комнате и к жуткому молчанию этого дома.
Какой контраст, и как прав был Ручини, говоря, что современная техника не убила романтизма. Стоило ей появиться в Венеции, как случай отвлекает ее от фривольности светских удовольствий и впутывает в какую-то непредвиденную авантюру.
Но леди Диана была не из тех, кто дрожит перед неизвестностью. Ее синие глаза впились в черные зрачки иезуита, и она решительно заговорила первая:
– Итак, это вы, отец мой, автор этого странного письма?
– Да, я, леди Уайнхем!
– Я называю его странным, так как не понимаю причины, побудившей вас послать его. Граф Ручини почти обещал мне присутствовать на моем балу в Реццонико. Мне кажется, что, если он не мог явиться, он мог бы извиниться без вашего посредничества. Обыкновенно духовник берется за перо, чтобы объяснить поведение ребенка, вверенного его попечению; приходится, следовательно, предположить, что Ручини находится под вашей опекой?
– Ваши выводы правильны, леди Уайнхем!.. Спешу сообщить вам, что за два часа до своего отъезда в Триест Ручини передал мне письмо, адресованное вам. Я предполагаю, что в нем содержится извинение по поводу невозможности приехать к вам.
– Дальше?
– Вы не получили этого письма, так как я не вручил его механику для передачи вам.
Леди Диана вскочила от удивления и воскликнула:
– А, это интересно… Вы берете на себя смелость перехватывать корреспонденцию. У вас очень странное представление о правилах цивилизованного общества. Я знаю, что иезуитский орден – это шпага, рукоятка которой в Риме, а клинок повсюду. Но я не ожидала, что это ужасное оружие будет угрожать моей хрупкой груди. Я попрошу вас передать мне письмо.
– Ваше желание будет сейчас же исполнено, леди Уайнхем!
Отец де-Сала открыл ящик и протянул леди Диане конверт. Она узнала почерк Ручини и иронически заметила:
– Вы его не вскрывали?
– Я не позволил бы себе этого.
Ответ иезуита обезоружил леди Диану. Она быстро прочла несколько строк извинения Ручини и сказала монаху:
– Я не могу понять, почему вы сочли нужным задерживать с одиннадцати часов письмо, которое вручаете мне невскрытым в час ночи.
– По двум причинам, леди Уайнхем: первая – мой поступок заставил вас явиться ко мне и выслушать все, что я имею вам сообщить. Вторая причина та, что если бы вы были предупреждены двумя часами раньше, вы бы захотели увидеть Ручини. Возможно, что, поддавшись вашему очарованию, он уклонился бы от выполнения своего долга, призывавшего его ехать сегодня ночью в Триест. Я действовал, как осторожный человек, удаляя с его пути сирену с опасным очарованием и губительной властью.