Сидя в глубине моторной лодки на подушках желтой кожи, леди Диана не могла забыть образ иезуита-монаха с пронзительными черными глазами. Так, вероятно, еретик никогда не забывал жестокого лица палача, пытавшего его на суде инквизиции. Она ясно видела, как он широкими шагами меряет мрачную комнату; вот он, неподвижный и мрачный, остановился между распятием и старыми занавесями. Какая странная личность, и какой несовременной она кажется в этом обществе, где царят всех нивелирующая одежда, банальные желания и эгоистические аппетиты! И в то время, как лодка плыла мимо темных домов, леди Диана беспрестанно думала о вмешательстве де-Сала. Не было ли все это деликатным способом, придуманным Ручини, чтобы избавиться от нее? Она не хотела этому верить и решила, что иезуит действовал по собственной инициативе. Но зачем? Что побуждало его – беспристрастное желание или отвращение к женщине? И почему этот священник поддерживал Ручини в его преступлении, сильно походившем на месть, если все слышанное ею от монаха было правдой? Кого хотел наказать Ручини и каким образом? К сожалению, все эти задачи были неразрешимы вследствие упорной скрытности отца де-Сала.
Особенно занимала леди Диану англофобия Ручини. В разговоре с ней он не проявлял своего отношения к британской нации, но слова иезуита подтверждали предположения Краузе. По-видимому, Ручини питал к англичанам упорную и тайную ненависть, руководившую его действиями в течение нескольких лет. Но странно-это только увеличивало его обаяние в глазах леди Дианы. Однажды в Лондоне она сказала, смеясь, принцу Селиману: «от любви к ненависти – один шаг».
И, действительно, для такой женщины, как она, неприязнь Ручини к англичанам была лишним козырем для победы над ним. Ее совершенно не задевало желание Ручини отомстить одному из ее соотечественников, но ее оскорбляло то, что он не считал ее достойной его доверия, и что он мог думать, что она упрекнет его за удовлетворение справедливого чувства мести. «Беатриче» вошла в Большой канал и прошла мимо моста Брагора. Налево между таможней, сверкавшей бенгальскими огнями, и островом Сан-Джиорджио, окруженным огненными кольцами, лился с Джудекки свет фонарей и лампочек на флотилию сплотившихся лодок.
Леди Диана вспоминала свою последнюю ночную прогулку с Ручини на молчаливой и пустынной лагуне. Где-то она увидит его теперь? И удобно ли ей теперь вмешиваться в жизнь патриция после ее разговора с монахом? Ручини начал было флирт с ней, но, может быть, он и не собирался продолжать его? И тогда? В первый раз в жизни она окажется брошенной и униженной человеком, которому она готова была отдать всю силу своей страсти. Глухая тоска сжимала сердце, и раздражавшая ее неуверенность заставляла тускнеть праздник, придавая мрачные краски настоящему и обволакивая серым покровом безысходности будущее.
У нее вдруг согрело решение не появляться больше во дворце. Она предоставит своим гостям думать все, что угодно, и уедет первым утренним поездом. Верона… Падуя… Озера… Все равно что, лишь бы не Венеция, лишь бы не Реццонико. Она оставит Джимми с его коктейлями и постарается найти покой голове и мир сердцу в тишине временного уединения. Во всяком случае, она попытается…
Леди Диана поспешно вошла в палаццо, жужжавший, как потревоженный улей, вошла в коридор, сообщавшийся с будуаром. Вдруг раздались поспешные шаги, и появилась сильно взволнованная Эмма.
– Миледи, он здесь…
Леди Диана сделала слабый жест:
– Понятно… меня хотят видеть внизу… Убедите Джимми вернуться в залы, только не говорите ему, что я только-что приехала… Ступайте же скорее… скорее.
– Но, миледи, вы ошибаетесь; вас ждет не мистер Джимми, а граф Ручини.
Леди Диана страшно побледнела:
– Что вы говорите?
– Господин пришел уже с полчаса; он не пошел в залы, потому что он не костюмирован, и вызвал меня. Я сказала ему, что вы скоро вернетесь и что…
Леди Диана не слушала больше Эмму. Она подошла к будуару и остановилась на пороге. Венецианец, в дорожном костюме, действительно был там. Он подошел к Диане, с восхищением глядя на нее, и поцеловал ей руку с неожиданным пылом:
– Какое чудесное явление, какое великолепие красоты, carissima! Воскресшая догаресса!. Выслушайте меня… ваше время еще драгоценнее моего. Вы вправе удивляться моему присутствию после того, как только-что получили мою извинительную записку. Сегодня ночью я уезжаю в Триест. Перед отъездом я хотел проститься с вами, я решил, что моя записка недостаточна, и пришел выразить лично мое сожаление и извинение в том, что я не сдержал своего слова.
– Мое удивление так велико, что я не нахожу слов!
Ручини заметил ее черный плащ и удивленно спросил:
– Но… Откуда вы? Ваша горничная уверяла меня, что вы сейчас вернетесь… Вы, значит, не были дома?..
– Я возвращаюсь с улицы святого Луки, где имела честь беседовать с отцом Антонио де-Сала.
Ручини нахмурил брови и повторил:
– Антонио де-Сала?
Леди Диана рассказала Ручини свой разговор с иезуитом. Ручини безусловно ничего не знал об этом, так как слушал леди Диану с напряженным вниманием. Когда Диана окончила, он сказал:
– Мой друг, Антонио де-Сала, говорил с вами обо всем под свою ответственность. Вы можете быть уверены, что я ничего не знал об этом…
– Я в этом не сомневалась.
– …И что я сожалею о его несдержанности.
– Вам неприятно, что я узнала немного больше о вашей жизни? Вам кажется, что я упрекну вас за неприязнь к моим соотечественникам? Удовольствие, которое я испытываю при виде вас здесь, лучшее доказательство, что я не сержусь, а, наоборот, очень тронута тем, что вы решили попрощаться со мной перед отъездом в Триест.
Ручини встал, взял руку Дианы и долго держал ее, прежде чем запечатлеть на ней общепринятый поцелуй.
– Не прощайте, а до свидания, леди Диана! Если вам угодно будет, конечно, приехать через две недели в Рим. Мы там встретимся, и тогда я смогу выказать вам все мое доверие… Я открою вам многое, отдав себя на ваш беспристрастный суд и доверившись силе вашей скромности.
– И то, и другое в вашем распоряжении, Ручини! Когда вы лучше узнаете меня, вы доверитесь мне без всякого страха. Отправляйтесь, куда вас призывает долг. Если моя дружба может поддержать вас, помните, что я не сожалею о мучительных минутах, пережитых мною только что, во время разговора с иезуитом.
Леди Диана протянула руку. Ручини прижал ее к губам, удержав дольше, чем это обычно делается. Казалось, что он сейчас скажет что-то, но он вдруг открыл дверь и исчез…
Леди Диана, успокоенная и довольная, полна была только – что пережитым волнением! Весело сбросив плащ, она погляделась в зеркало, подкрасила губы, припудрила парики поправила свою задорную мушку. Довольная собой, она решила сойти вниз, где ее ждали поклонники. Полная радостных надежд, она прошла темный коридор и отворила дверь, ведущую в одну из зал.
Навстречу ей понеслись звуки шимми и невнятный шум разговоров. Но это не раздражало. Уверенность в скором свидании с Ручини вооружала ее против припадков скуки и яда усталости. Сияя красотой, обворожительнее, чем когда-либо, с пылающими губами и победоносно сверкающим взглядом, она окунулась в шум, как веселая наяда, забавляющаяся на пенистых волнах среди дельфинов и тритонов.
Глава VIII
Сидя на скамье на Палатинском холме[68], леди Диана мечтала. Закат окрашивал красным золотом окаменелые реликвии Форума, зажигал выветрившиеся развалины базилики Максенция и ласкал хрупкую стройность трех колонн храма, посвященного Кастору и Поллуксу.
Леди Диана сидела одна. Туристов уже не было. Ничто не нарушало волшебства триумфальных арок, призрачной прелести храма весталок. В воде фонтана Цутурны не отражались больше физиономии любопытных туристов. Исчезли надоедливые фигуры. Призраки могли бы теперь появиться между камнями, не рискуя осквернить свои неосязаемые крылья соприкосновением с цивилизацией.
Леди Диана мечтала. Она ждала Ручини, постепенно переходя от надежды к сомнению. В день своего приезда в Рим она получила телеграмму из Генуи, в которой венецианец взывал её терпению. Непредвиденные события задерживали его приезд, но скоро он присоединится к ней. Дни проходили, медленные и прекрасные, в великолепной рамке вечного города. И леди Диана, не получая писем от Ручини, тосковала под безжалостным солнцем и вечно голубым небом. Она покинула отель и поселилась в третьем этаже дома на углу площади Trinile-des-Monts и улицы Vicolo Mignanelli. Ей нравилась старинная архитектура церквей с колокольнями, украшавшими площадь. Ей особенно нравились витые лестницы, как бы убежавшие из каменной лодки, стоящей посредине площади Испании. Каждое утро она покупала цветы у цветочниц, усеивавших лестницы розами, ирисами и гвоздиками, наполнявшими яркими красками и одуряющими ароматами. Дни проходили, не принося никакого известия одинокой путешественнице. Никто из друзей не знал ее местонахождения. Джимми Баттерворс безрезультатно посылал телеграммы, адресуя их во все большие отели. Она не удостаивала его ответом. Запершись в своей квартире, откуда ясными и теплыми утрами она любовалась Римом – его храмами, дворцами и садами, купавшимися в торжественном величии его ослепительного прошлого, она ждала Ручини. Она писала ему письма, не отправляя их.
Каждый вечер, когда у Ватикана зажигались огни церкви святого Петра и темная масса замка Святого Ангела устремляла звездному небу свою тяжелую округлость, подавляемую остроконечной кровлей Святого Михаила, леди Диана думала о Ручини. Ее чистый профиль и обнаженные плечи выделялись на фоне балкона, длинные ресницы опускались над прекрасными глазами. И надолго она погружалась в мысли об отсутствующем.
В эти минуты она всем своим существом принадлежала человеку, которого так мало знала. Это было символическое обручение двух теней на паперти собора, где справляла службу Греза с пустыми впадинами глаз, с немым ртом, с замкнутой душой. Постепенно римские сумерки поглощали ее тоску, она садилась за стол и писала. Ее длинный и мелкий почерк, изящный, как арабески ее мыслей, бежал по тонкой розоватой бумаге. Она писала Ручини: