ный язык Ручини не поражал ее, она находила его естественным. Не колеблясь, она вручила ему свой платочек и ключ от своей квартиры и очень просто прошептала:
– Я попытаюсь.
Она поднялась; тогда Ручини схватил вдруг ее руки, поднес их к сердцу и торжественно проговорил:
– Диана, я выиграл свою ставку…. Но я хороший игрок… Я заплачу свой долг после… Идите! Зашатавшись от волнения, охваченная лихорадочной дрожью, леди Диана пыталась что-то ответить, но взгляд Ручини повернулся к веранде, где двигалась толпа. Она пошла по аллее; Ручини следовал за ней на расстоянии нескольких шагов. Она чувствовала его волю, как могучую, непобедимую волну, направлявшую ее, толкавшую ее к белому дворцу, где она должна была рискнуть на опаснейшую из партий.
Леди Диана встретилась с леди Деклей в маленькой зеленой гостиной. Когда-то в Лондоне их сближала дружба, расцветшая случайно среди теплых оранжерей Сен-Джемского дворца[74]. Сэр Арчибальд Деклей был первым секретарем в Петербурге, когда покойный лорд Уайнхем представлял его британское величество при дворе Николая второго. Леди Деклей и леди Уайнхем соединяла общность интересов – флирт с великими князьями, очарованными их красотой. Они увлекались слишком многими, чтобы ревновать, и в их симпатии не было ни тени зависти или женского злопамятства.
– Что же это, Диана, – проговорила жена посла, – вы дали обет запереться в монастыре, здесь в Риме?
– Нет, Эдит!.. Но светская жизнь мне надоела. Взмахи веера между двумя мадригалами кажутся мне теперь особенно ребяческими.
– Какое превращение, дорогая, кто совершил это чудо? Церковь или мужчина? Коснулась ли вас благодать или вас пожирают демоны?
– Я во власти гномов одинокого размышления. Это остановка каравана между двумя этапами пути, колодезь среди пустыни, где грешница останавливается, чтобы изучить свои ошибки в чистом зеркале источника.
Они обменялись признаниями. По гостиной прошел Ручини с каким-то итальянским офицером. Леди Диана видела его мельком, но она почувствовала его повелительный взгляд, поощрявший ее.
– Пойдемте на несколько минут в ваш будуар, Эдит – проговорила Диана, вставая. – Расскажите мне откровенно о политическом положении. Жена римского посла в праве сделать это для жены бывшего русского посла.
Леди Деклей засмеялась.
– В самом деле, дорогая, мы коллеги. Я осталась здесь в то время, как вы счастливая женщина, ушли от карьеры, где культивируют ложь между двумя реверансами.
– Не говорите дурно о лжи, Эдит! Ложь – это часто предположение в одиннадцать часов, становящееся истиной в полдень.
– Пойдемте со мной в кабинет мужа.
Они заговорили языком профессионалок, получивших свое воспитание в серале Foreign Office.
– Ваш первый секретарь светский человек?.. А как ваши отношения с дуче[75]?.. Удивительный человек, не правда ли? Железная рука под черной шведской перчаткой… Вас хорошо приняли во дворце Киджи? А вы помните наши интрижки в Зимнем дворце со старым бароном Фредериксом?.. Каковы ваши отношения с французским послом в Риме?.. Очаровательнейший дипломат и, по-видимому, очень умный.
Разговаривая, леди Диана, сидевшая перед столом сэра Деклей, машинально играла с бумагами. Вдруг она извинилась и воскликнула:
– Боже мой, какое кощунство!.. я нечаянно смяла важные государственные документы.
– О, важные!.. Не преувеличивайте, дорогая…В сущности мы не более, как наборщики, набирающие уже готовое, общественное мнение. Я часто говорю это моему мужу, который принимает все это всерьез, и подразниваю его, указывая на бесплодность его иллюзий. Нас терпят еще по традиции, как кучера лорд-мера, с его париком и золотыми галунами, но пройдет еще столетие, и мы окажемся за витринами будущей мадам Тюссо[76], восставшей из пепла… Это, моя дорогая, телеграмма c Downing-street относительно дела о контрабанде на Мальте. Истребитель «Эссекс» немного потрепал какое-то маленькое итальянское судно, не поладившее в чем-то с господами из таможни. А! эта маленькая телеграмма, это немного посерьезнее…Арчибальд только-что расшифровал ее.
Леди Деклей протянула руку к депеше и небрежно прочла вполголоса: «Правительство его величества решило отправить восьмой батальон гренадерского гвардейского полка в Александрию. Транспорты «Бристоль», «Аркадия» и «Фингал» должны прибыть в Саутгемптон для перевозки. Благоволите срочно переговорить с итальянским правительством по поводу перевозки контрабандного оружия через Триполитанию и прийти к соглашению о необходимости уничтожить этот источник снабжения египетских повстанцев».
Леди Диана деланно зевнула:
– О, в общем ничего сенсационного. Восстание на Ниле идет своим чередом и через месяц будет подавлено. И комедия в театре фараонов будет закончена… Сфинкс вернется в суфлерскую будку, и над пирамидами опустится занавес.
– Вы оптимистка, Диана!.. Арчибальд уже видит весь Ислам в огне.
– О, ваш муж слишком много читает Шопенгауэра[77]… Припишите ему два приема Марка Твена утром и чайную ложку Свифта после первого завтрака… Но я очень виновата, дорогая; я отрываю вас от ваших гостей. Возвращайтесь скорее в гостиную. Я люблю ваше гостеприимное посольство. Оно без претензий и напоминает старый американский стиль.
– Дворец Фарнезе французского посольства слишком величественен…Я предпочитаю жить здесь, с несколькими белыми павлинами в парке и прудом посреди лужайки.
Они вернулись в большую гостиную. Леди Деклей занялась вновь прибывшими гостями; леди Диана почувствовала взгляд Ручини, следившего за ней из-за одной из красных порфировых колонн. Она раскрыла два раза свой веер и улыбнулась герцогу де-Санта-Кроче, предлагавшему ей руку, чтобы вести ее к столу, расцвеченному вазами с малиной. К ним присоединился генерал Бригбет в сопровождении секретаря Французского посольства напыщенного и важного. Скоро к ним подошли вождь фашистской организации во фраке с значком партии и американский миллионер с светлыми ресницами. Они окружили леди Диану, нетерпеливую и нервничавшую, и от этого еще более обольстительную.
Был уже час ночи, когда ей удалось уйти. Ее автомобиль скользнул подобно черному болиду, покрытому никелем, через пустынную улицу, 30-го сентября и повернул к углу улицы Quattro Fontane.
Леди Диана, погруженная в раздумье, не замечала величественной темной массы дворца Барберини, окруженного высокими пальмами, где Беатриче Ченчи Гвидо Рени умиляет прохожих своим невинным взглядом. Автомобиль проехал Сикстинскую улицу и остановился на маленькой площади. Леди Диана поднялась по лестнице с учащенным пульсом и дрожащими руками. Дверь ее квартиры была полуоткрыта. Она остановилась передохнуть и прошла через переднюю. Гостиная была пуста. Она тоскливо приблизилась к прямоугольнику лунного света, отбрасываемого окном, выходящим на балкон.
Ручини был там. Он ждал, сидя в кресле с папиросой в зубах. Леди Диана приблизилась. Ручини, не поднимаясь, взял ее холодную руку, неподвижно повисшую, и пожал ее. Это был властный жест хозяина, ласкающего молодое покорное животное и дарящего ему свою благосклонность. Он посмотрел на нее и спросил без всякого предисловия:
– Что было в этой телеграмме, Диана?
Леди Диана передала слово в слово содержание депеши. Ручини правой рукой погладил руку Дианы, а левой вынул из кармана лист, сложенный вдвое, и протянул его Диане. Та прочла следующие строчки:
«Правительство его величества решило отправить восьмой батальон гренадерского гвардейского полка в Александрию. Транспорты «Бристоль», «Аркадия» и «Фингал» должны прибыть в Саутгемптон для перевозки. Благоволите срочно переговорить с итальянским правительством по поводу перевозки контрабандного оружия через Триполитанию и прийти к соглашению о необходимости уничтожить этот источник снабжения египетских повстанцев».
Удивлению Дианы не было границ, Бумага упала на балкон.
– Но… Но… если вы знали, зачем же… – прошептала она, расстроенная.
Ручини вскочил.
– Чтобы судить о силе вашей любви, – проговорил он глухим голосом.
И, схватив Диану в объятия, страстно, почти жестоко, он с силой прижал ее к груди, смяв ее роскошный парчовый наряд.
– Диана, – проговорил он, – с сегодняшней ночи я ваш. Я отдаю вам свою жизнь, распоряжайтесь ею, как хотите!
Ослабевшая, охваченная головокружением, Диана уронила голову на плечо Ручини, впившегося горячим поцелуем в ее холодные губы… Они стояли так, обнявшись, на маленьком балконе, охваченные тишиной уснувшего Вечного города.
Колоколенки Trinitedes Monts и обелиск садов Саллюстия благословляли их первое и незабываемое объятие. Блестели купола молчаливого города, и серебристый газ легкого тумана покрывал верхушки деревьев Пинчо.
Глава IX
Колокола римских церквей звонили. Над темным куполом церкви святого Августина кружились голуби, вырисовывая арабески на фоне утреннего неба. Окно было широко раскрыто, и через тюлевую занавесь проникало первое теплое дыхание нарождавшегося дня.
Ручини сжимал Диану в объятиях, любуясь ее синими глазами, лаская голубую пижаму, приоткрытую на белоснежной груди, гармонично сливавшуюся с золотом коротких, теперь растрепанных, волос.
– Диана, вы для меня прекраснее всех картин Рейнольдса и Лоуренса[78], которыми так гордятся картинные галереи вашей страны. Меня, южанина, восхищают изящные черты вашего лица, а нежность и белизна вашей кожи затмевают для меня прекраснейшие небеса Сорренто и Амальфи. Теперь я могу признаться вам: вы покорили меня, мою гордость и мою волю. Я признаюсь в этом потому, что из мрачного существа, ревниво охранявшего свою независимость, вы сделали покорного раба. Диана, я люблю вас за то, что так долго сопротивлялся вашему очарованию. Я обожаю вас за то, что вы не поддавались мне. Вчера вечером, сидя на балконе в ожидании вас, я смотрел на звезды. Ведь мы, венецианцы, суеверны! Я глядел на звезды и думал: которая из них – моя, которая ее? Вдруг два метеора пересекли созвездие Лиры. Они стремились один к другому, и, казалось, вот-вот они встретятся, потом они сразу погасли и исчезли в вечном мраке звездного пространства. Но они почти коснулись друг друга. И этот символический поцелуй двух падающих звезд под темным покровом чудной летней ночи был для меня хорошим предзнаменованием. Я успокоился и ждал вас с миром и радостью на сердце. Я знал, что ночь принадлежит нам и, что бы ни случилось с нами потом, мы никогда не пожалеем, что пережили ее.