Чудесные голубые глаза леди Дианы сияли невыразимым счастьем, и две слезы-жемчужинки дрожали на кончиках ресниц. Властный взгляд Ручини смягчился при виде этого трогательного зрелища. Он вздрогнул, с силой сжал локоть Дианы и ответил голосом, почти хриплым от волнения:
– Диана, если моя любовь воскресила тебя, то твоя будет вести меня во тьме, в которую я погружусь. Пастух, заблудившийся в поле, идет по направлению вечерней звезды. Я буду продвигаться под знаком твоей любви – хранительницы. Я хочу всегда чувствовать твое присутствие в минуту опасности, твой взгляд обнимет меня, как сейчас, в эту незабываемую минуту, в маленьком порту Неаполитанского берега. Я чувствую, что мы соединены душой и телом. Клянись мне, Диана, что, пока будет длиться моя месть, ты не покинешь меня, даже мысленно, ни на один день, ни на один час. Я нашел тебя и не могу, и не хочу больше терять. Клянись мне так же, как это делаю и я, что, если несчастье разъединит нас, мы никогда больше не будем принадлежать ни одному человеческому существу.
Взгляд леди Дианы выразил ее немую клятву. Вся ее любовь, вся ее искренность была там, в прозрачной синеве ее прекрасных глаз. Когда Ручини увидел слезы Дианы, ее глаза, опущенные от волнения, он впился ногтями в покорную руку и со сжавшимся горлом и бьющимся сердцем повернул голову и стал смотреть на море.
Море спало под солнцем. Две маленькие темные барки с ослепительно белыми парусами, казалось, тоже спали на зеркальной поверхности. Они напоминали двух птиц с опущенными крыльями, отдыхавшими после безумных налетов. Ручини молчал, охваченный нескрываемой грустью. Он сам походил на вольную птицу, унесенную бурей и отдыхавшую теперь в мягком покое блаженства. Это была чудесная ванна из молока и роз, расслаблявшая его мускулы и успокаивавшая его волю, всегда напряженную. Ему хотелось, чтобы время вдруг остановило свой безжалостный бег, чтобы наслаждаться дольше этим божественным забытьем.
Вдруг в соседней маленькой траттории граммофон загнусавил джаз-банд; монотонный ритм этой мелодии напомнил о легкомысленных развлечениях кабаре больших столиц, где люди прожигают свою жизнь. На фоне прекрасной декорации Неаполитанской бухты это звучало, как оскорбление, брошенное людьми природе, которая их ненавидит, презирает и насмехается над их слабостями. Но ни леди Диана, ни Ручини не были сейчас способны философствовать. Они слушали легкую музыку, баюкавшую их уединение и ослаблявшую на время приступы тоски. Их соединенные руки сжимались сильнее. Припев фокстрота повторялся. Он ласкал их, как неощутимый лебяжий пух, и кружился легким ритурнелем вокруг их ушей.
– Когда-нибудь мы узнаем ясное счастье без помехи, – сказала леди Диана, опустив глаза.
– В тот день, когда наше счастье станет спокойным, оно перестанет быть счастьем, – проговорил Ручини, глядя на синее невозмутимое море. – Когда любят страстно, то бесстрашно идут путем, где цветы чередуются с пулями, а страх и беспокойство прячутся за каждым деревом… Я люблю тебя, следовательно, я страдаю.
Несколько секунд они молчали; какая молитва коснулась их неподвижных губ? Какой немой гимн любви поднялся вверх, чтобы потонуть в небытии, в этом небесном пространстве, где вечно бродят потерянные нежности и желания? Они молчали, а из соседней траттории доносился заглушенный напев джаза, повторявший тот же фокстрот…
Глава XII
Прошло одиннадцать часов после отъезда Ручини в порт. Леди Диана, сидя у окна и полируя ногти, любовалась величественным зданием Castello dell’Ovo. Вот уже неделя, как она спокойно наслаждалась своим счастьем. Ручини ожидал прибытия доктора Гермуса, Шерим-Паши и патера Сала, чтобы начать свои действия. Это было затишье перед грозой.
В дверь постучали. Вошел мальчик в белой ливрее, держа на подносе визитную карточку. Но леди Диана не успела еще прочесть имя, как посетитель ворвался в комнату. – Джимми!
– Да, это я…
Молодой американец поднял мальчика и буквально вынес его из комнаты. Затворив дверь, он бросил свою шляпу на кресло и, скрестив ноги и упершись руками в бока, уселся перед леди Дианой.
– Да, это я – торжественно повторил он.
Леди Диана подняла голову, посмотрела в сторону молодого человека и, спокойно продолжая полировать розовые ногти, пренебрежительно заметила:
– Я вижу, что вы по-прежнему скверно воспитаны и входите ко мне без моего разрешения.
Джимми рассчитывал, конечно, что его вторжение смутит Диану. Он оказался гораздо более смущенным, чем она, и забормотал:
– Well.. I am… I am[86]…
Он никак не мог договорить, что он был, и леди Диана пришла ему на помощь:
– Я сейчас вам скажу, что вы такое, мой юный друг… Вы ничтожный человечек, думающий, что ему все разрешается только потому, что у него есть миллионы, и воображающий, что купить душу так же легко, как нанять дворец на берегу Большого канала… Покровительственный жест, подмигивание левым глазом, полураскрытая чековая книжка, птичка поймана… Очень легко, не правда ли. Маленький дурачок, вывезенный из Соединенных Штатов вместе с corned beef[87]… Как вы все глупы, старые красавцы и молодые снобы, претендующие на покупку того, что никогда не продается. Я каждый день встречала вас и вам подобных в отелях и на курортах… Я видела вас с красивыми женщинами, которых вы обвешивали жемчугом и укутывали в дорогие меха. Они улыбались вам, чтобы не укусить вас, и пудрились без нужды, чтобы не надавать вам пощечин… Вы, без сомнения, их желаете. Вы, может быть, даже любите их. Но у вас нет внутреннего чутья, чтобы понять, что их ласки, вынужденные… Хорошо, если вы попадаете на белокурую куклу, умеющую говорить папа и мама. Она не страдает. Но плохо, если ваша жертва, существо чувствительное и нежное, если у нее есть сердце и мозг. Как часто тайком от вас плачет она над орхидеями, которые вы ей подносите, и тоскливо протягивает руку к очень бледному и очень скромному букету фиалок. Но все это слишком высокая материя для вас, мистер Джимми, царек целлулоида… Мои суждения слишком торжественны и непривычны для вашего узенького черепа чемпиона в бейсбол. Вас не учили размышлять над этими вопросами на спортивных площадках в Роттенбрайне… Впрочем, я не упрекаю вас. Чтобы понять женщину и быть любимым настоящей женщиной, а не ничтожным, легкомысленным созданием, нужна глубина, которая не будет вам доступна никогда. Итак, допустим, что я говорила с вами о курсе хлопка на Wall-street[88] или о последнем рекорде в бейсбол, и скажите мне, чему я обязана честью вашего неожиданного визита?..
Речь леди Дианы окончательно убила самоуверенность Джимми. Его скрещенные ноги разжались и руки смущенно повисли вдоль пиджака. Он бормотал что-то, совершенно потеряв способность объясняться. Слова возмущения рождались у него на языке, не смея сорваться; он хотел одновременно и извиняться, и возмущаться, протестовать и просить прощения. Наконец, он выговорил:
– Хорошо, хорошо, Диана, я… О. Диана, вы упрекаете меня за то, что я пришел… Послушайте, Диана!.. Это нехорошо… После поисков в течение двадцати дней я нахожу, наконец, вас в Неаполе; в этой гостинице… Я отправил по вашим следам трех сыщиков, и я…
– Что? Вы осмелились это сделать?
– Простите. Диана!.. Я не мог больше оставаться один в пустынном дворце в обществе Отелло, который в конце концов обвенчался-таки морганатическим браком с кошкой старой графини Орсоло.
Леди Диана не могла удержаться от смеха:
– Неужели?.. Вашей обезьяне удалось?
– Да, Диана!.. среди белого дня на балконе Реццонико… Сорок остановившихся гондол и десять наведенных кодаков присутствовали при этой церемонии… Графиня прислала мне нотариальное заявление, а директор Антверпенского зоологического сада, предупрежденный телеграммой, уже купил у меня будущий приплод… Серьезно, Диана, мое одиночество убивало меня, я не мог больше выносить эту сентябрьскую атмосферу Венеции. Ресторан «Даниэли» полон парочек, глядящих в глаза и пожимающих друг другу руки, лагуна усеяна новобрачными, и, куда ни пойдешь, всюду наталкиваешься на влюбленных. Королева Адриатики напоминает в этот период старую красавицу, возобновляющую светские знакомства между двумя партиями в карты. Отчаявшись в своем одиночестве, измученный вашим упорным молчанием, я нанял трех сыщиков. Один исследовал побережье озер – он вернулся с носом. Другой отправился в Сицилию и вернулся с солнечным ударом. Третий обыскивал Рим. Он то и сообщил мне о вашем отъезде в Неаполь.
– Вы осмелились преследовать меня и поверять ваши секреты сыщикам?
– Я слишком страдал, Диана!.. Мне хотелось знать, уехали ли вы одна, вследствие внезапного припадка неврастении, или же…
Джимми замолчал.
– Дальше, – сказала леди Диана.
– Или же был другой мужчина…
– Вы считаете меня способной на это?
– Простите меня, но я совсем запутался, я скатываюсь вниз по наклонной плоскости… Я даже заподозрил Ручини в желании отнять вас у меня.
– И что же сообщил вам ваш сыщик?
– Что вы прожили в полном одиночестве больше месяца, в маленькой квартире возле сада Боргезе.
– Итак?
– Итак, я идиот!
– Сократ сказал: «Познай себя», – вы помните это, Джимми?
– Этот генерал был прав.
– Сократ?.. Генерал?
– Ведь это он командовал во время отступления армии «Десяти Тысяч?»
– Не будем вдаваться в подробности. Джимми… Греческая история имеет очень мало общего с территорией Соединенных Штатов… Да и не в этом дело. Вы хотели найти меня: вам удалось это. Вы боялись застать меня в объятиях другого. Ваши подозрения оказались неосновательными. Что же вам еще угодно?
– Вас!
– И только?
Диана, не будьте жестоки и не иронизируйте. Я прекрасно знаю, что не обладаю перлами ума, достойными столь утонченной женщины. Я просто славный малый, вот и все.
– Реклама!