по кругу, от прежней неловкости не осталось и следа, Иорет говорила и говорила, что она ведь всех, кроме господина Денетора и еще тебя, Таургон, знала совсем такими крошечными, что просто комочек, а теперь такие все красавцы, что просто залюбуешься, и жаль, тут нет госпожи Митреллас, уж она-то, должно быть, чудо как хороша стала… в другой день бесконечная словоохотливость Иорет показалась бы им невыносимой, но сейчас все улыбались, пока она говорила, и смеялись, когда она всё-таки закончила – и даже прежде, чем новый урожай винограда созрел, как заметил Паразд.
Ближе к концу, когда бесконечные варианты мяса иссякли, внесли на блюдах знакомые фиги с лавровыми листьями. Когда Барагунд взялся за первую, оказалось, что это гирлянды, просто не пошедшие на стены.
В очах итилиенского командира блеснул огонь отваги.
Он взял гирлянду, расправил ее, чтобы нигде не перекручивалась, и бесстрашно спросил, указывая взглядом на мумака:
– Отец, можно?
Боромир, поняв замысел брата, аж дышать забыл от восторга.
– Я полагал, – Денетор откинулся на высокую спинку стула, – что мои сыновья старше пяти лет. Но я ошибся. Что ж, раз вам по возрасту такие подвиги – действуйте.
Форланг напрягся: позволение позволением, но выпито сегодня было не так и мало, вдруг что случится… вещь ценнейшая, и не только искусной работой. Денетор взглядом показал ему: нет, не вмешивайся.
Хмель мигом выветрился из головы братьев.
Можно!
Можно хоть так рассчитаться с этим чуждым, этим иноземным монстром, который стоит в их зале, будто так и надо! Годами приходилось его терпеть, потому что… ну да, это много больше, чем драгоценный подарок, это символ мира… но враг, с которым война не началась, остается врагом, и вражий мумак попирает пол нашего дома!
Сосредоточенно и притом осторожно братья крутили гирлянду вокруг своей жертвы, то обматывая, словно Ангайнором, то вешая так, как им казалось забавно… наконец здравый смысл и чувство прекрасного взяли верх над ненавистью и мстительностью, и гирлянда изящно повисла на хоботе и бивнях восточного зверя. Символ несостоявшийся войны смотрелся с ней отнюдь не так плохо, как хотелось бы братьям.
– Довольны? – осведомился Денетор. Он попросил у Паразда чашу и сказал совершенно серьезно: – Выпьем за то, чтобы этот славный подвиг остался единственной победой над мумаком в вашей жизни.
Пощипывали фиги с блюд. Внутри них оказался миндаль, а еще зернышки аниса и фенхеля. Сказочно душисто и не так сладко.
Денетор, глядя на Таургона, встал. Северянин понял и поднялся тоже. Сегодня им поговорить, сидя за столом, невозможно: соскучившиеся друг по другу братья болтают, почти не понижая голоса, Иорет неутомимо восхищается, что сейчас вот почти так же, почти в точности, как они когда-то в деревне праздновали, только лучше сейчас, потому что… и не слушать ее более чем сложно, Паразд так и тянется через стол расспросить Форланга о йогазде, и не надо им мешать.
Эти двое отошли от стола.
– Тебе, как я понимаю, привычно подобное? Пир без слуг?
– Не то слово! – выдохнул арнорец. – Почти как дома… Такого изобилия у нас не бывает, конечно, а в остальном – да.
– Хорошо, – медленно кивнул Денетор.
Он же всё про тебя знает. После Эреха – точно всё. Потому и позвал сегодня. По-семейному.
И не только по-семейному.
Сейчас об этом думалось легко. Таков мир, в котором они живут. Они не маленькие дети, чтобы зажмуриваться и говорить «этого нет».
Таургон подошел к мумаку, провел пальцами по бивням, по гирлянде:
– Получилось удачнее, чем хотели мальчишки. Тебе не кажется, что это символ всего, что ты делаешь? Любовь юга. Мир с Харадом.
– И ненависть Минас-Тирита, – добавил Денетор.
– Ну как же можно без перца? – в тон ответил северянин. – Слишком приторно.
Помолчали. Иорет рассказывала, как они, девушками, ходили собирать лаванду, и не просто ходили, а в дальние холмы, потому что там…
– Так и оставишь?
– Посмотрим, – пожал плечами правитель Гондора. – Сентябрь всё это точно провисит, кто бы и что бы ни говорил.
– И в перечне твоих пороков появится «деревенщина», – улыбнулся арнорец.
– Не появится. Вернется. Ты просто не застал этого.
Таургон кивнул, готовый слушать, и Денетор неожиданно для себя заговорил:
– Я же мальчишкой носился по нашим холмам с пастухами. Овцы, ягнята… я вырос в этом. Однажды… – его пальцы теребили фигу в гирлянде, словно он решал, оторвать или не рушить красоту, – однажды я погнался за удравшей овцой, споткнулся, покатился, ударился головой. Всё обошлось, да… но отец был в ярости.
– Что же он сделал?!
– Не разговаривал со мной. Совсем. И долго. Это разом меня научило осторожности.
– Н-да.
Зная старого фоура, дорисовать картину было несложно. Суров он был с сыном, суров.
– Боромир спрашивает, почему здесь нет дяди… Я охотно верю, что дядя может рассказать не менее впечатляющую историю о гневе своего отца. Но вот удравшей овцы в ней не будет.
Паразду надоело разговаривать через стол, он пересел рядом с Форлангом.
– С пяти лет, – кивнул Денетор на невысказанный вопрос Таургона. – Не расставаясь ни на день. Только в последние годы я стал ездить в Лаэгор без него. Ему уже трудно. А так каждый день, да. Ни с одним человеком я не прожил вместе дольше.
– Но Диор?
– Нет, – качнул головой, – нет. Пока я был мальчишкой, дядя был со мной… приветлив. Ты же знаешь, как он это умеет. Глупец сочтет его добрые слова чем-то большим. Я глупцом не был.
Таургон промолчал. Зачем говорить об очевидном.
Не мог простить этому мальчику, что он – не его сын.
– Так что общаться мы с ним стали позже. Сильно позже. Мне было уже к двадцати… я рвался решать судьбы Гондора. Тут дяде и стало интересно со мной.
Барагунд поднял чашу и звал их к столу. Пили за лорда Дагнира и его семью. Славный тост.
По столу змеилась наполовину обглоданная гирлянда. Длинная, на весь стол хватило. Денетор с Таургоном оторвали себе по нескольку фиг и снова отошли: не мешать Форлангу рассказывать о «молодом господине» и самим поговорить о нем.
– Не поверишь, – Денетор аккуратно надкусил фигу, доставая зубами миндаль, – я в детстве был страшным сорванцом. Я удирал даже не потому, что было неинтересно учиться, нет…
– Было интересно удирать? А он тебя искал?
– И весьма ловко. Его же из армии дед взял. Я не спрашивал, но сейчас думаю, что из разведки.
– А.
– Но однажды и его терпение кончилось, и он мне объяснил, чем для него оборачиваются мои побеги.
– И на этом его мучения закончились? – Таургон наконец дожевал фигу, стало можно разговаривать.
– Только начались. Я не желал тратить время на воинские занятия. Быстрая разминка, именно с ним; основы основ выучки. Но не более.
Северянин молча слушал.
– Мальчишки вообще жестокий народ, а я как раз почувствовал свою силу. Пока я удирал от Форланга в горы, я был обречен на проигрыш: или он меня найдет и приведет, или меня вернет голод. А тут: я сижу над книгами, меня не надо ни догонять, ни искать… но он, такой взрослый и сильный, не может ничего со мной поделать. «Я занят», «Ты мне мешаешь» – и точка. Сейчас жалею об этом, но тогда… тогда я упивался.
«Да и не только тогда».
– Отец, дед пытались меня образумить. Они говорили о традиции, об уважении лордов… а я тогда нашел формулировку и стоял за ней, как за неприступной стеной. Она была правильной, я и сегодня скажу всё то же. Она была правильной, да… и всё же я был неправ.
– И что же?
– Я говорил, что хороший правитель заменит и тысячу, и больше воинов, но тысяча воинов не заменит хорошего правителя. Так почему же я должен тратить время на то, чтобы стать одним-единственным воином?
– Как через такое вообще можно пробиться?!
– Как всегда берут крепости. Обходом, – улыбнулся Денетор. – Наместник Барахир был человек выдающийся… он учил меня уступать мнению других хотя бы в чем-то. Чтобы потом не уступать в главном.
– Стало быть, – Таургон надкусил новую ягоду, – Форланг вздохнул спокойно?
– Ты обо мне слишком хорошего мнения, – приподнял бровь Денетор, – или недооцениваешь меня?
– Сложный вопрос, – улыбнулся северянин. – Боюсь, недооцениваю. А что еще?
– А еще служба Стражем, – он тоже надкусил фигу. – Для юноши Седьмого яруса она обязательна, если он не калека.
– И ты был против.
– А как иначе? Мне же не встретился, как Барагунду, тот, кто объяснил ее истинный смысл. Стоять часами и ничего не делать – я взъярялся при одной мысли о подобной безумной трате времени!
Таургон покачал головой:
– Мне жаль их… от Форланга до Наместника.
– Да, детство у меня было трудным… для родных и наставников.
– И ты так и не пошел служить?
– Представь себе, пошел. – Денетор откусил фигу, Таургон вспомнил о своей. – Никто, кроме деда, со мной об этом уже и не заговаривал. Он… убедить не мог, переупрямить не мог. Он время от времени возвращался к этой теме, так – полувопрос-полупросьба… время у нас еще было, никто не обязан начинать служить в пятнадцать, так что пока всё еще прилично… Мне было совестно перед ним, но пожертвовать хотя бы одним годом бессмысленной траты времени даже ради него?!
– И?
– И однажды после очередного «разговора» (его вопрос и мое гневное молчание) я стал представлять себе, как я стою часами под Древом… и тут меня осенило.
Он доел фигу, быстрым движением слизнул патоку с пальцев.
– Я увидел это отчетливо: я стою, никто не смеет со мной заговорить, отвлечь меня, несколько часов я совершенно предоставлен самому себе. Это же прекрасное время для размышлений!
– О судьбах Гондора, – улыбнулся северянин. – По-моему, ты всё понимал совершенно правильно и без объяснений, а?
– Что ж, если посмотреть так… – ответно улыбнулся Денетор. – Но жаль, что мне никто не рассказал того, что ты Барагунду. Что ж, у деда и остальных камень свалился с плеч. И перекатился прямо на плечи Гундора.