Будь это еще его конь, верный друг, как у амирона, который ставит скакуна выше всех своих женщин, боевой товарищ, с которым понимаешь друг друга, как с человеком! А тут? – третий день на нем едешь, после очередной смены (теперь в них нет необходимости, но не возвращать же коней потом из столицы сюда). Словом, ничего хорошего его завтра не ждало.
А еще он видел, что амирон не поверит даже самому честному и подробному объяснению, почему ему завтра не место на охоте. Так что попытка уклониться от неизбежной неудачи будет куда хуже самой неудачи.
Стрела за стрелой летели мимо. Он пытался и никак не мог подгадать движения коня, он не умел управлять им коленями настолько, чтобы тот не отвлекался на отпущенные поводья, доставаемую из колчана стрелу и сам выстрел. Или для этого специально выезжают коней? Нет, итилиенцы бьют и попадают. Это просто он не умеет.
Неудача злила, а это-то конь понимал отлично. Нервничал. Шанса попасть хоть единожды не было.
Да что ж такое?! Харадец – ладно, приехал и уедет, но перед нашими стыдно! Где хваленая меткость арнорских лучников?! Что будут говорить в Минас-Тирите?!
Он подскакал к Барагунду.
– Сколько? – весело спросил сын Денетора. – У меня пока три!
– Ни одной!
– Это как?!
Таургон быстро объяснил и изложил свой план.
– Поможем! – воскликнул Пылкий Владыка, в очередной раз оправдывая свое имя.
Арнорец поскакал на заранее присмотренный холм, спешился, привязал коня. Ждать долго не пришлось: какую-то лань гондорцы криками гнали на него.
Стрела вошла в шею животного, и смерть была быстрой.
– Признаться, – говорил Фахд вечером, – до сегодняшнего дня я не очень верил твоим рассказам о вашем далеком Севере. Но сегодня ты убедил меня.
– Мы сражаемся пешими, да. Конь для нас обуза, а не помощник. Не говоря о том, что ему нужен простор, и все лесные чащи для всадника непроходимы; пешему в большинстве случае добраться просто быстрее.
– Пеший быстрее всадника? – спросил толмач, не решаясь переводить столь странное утверждение.
– Именно.
После сегодняшнего Фахд был готов верить, но требовал объяснений.
– Сколько ты проскачешь верхом за день, не имея ни заводного коня, ни кузни по пути, ни конюхов? Лиг десять в день, ну самое большее – пятнадцать. А если тебя ждет путь нескольких дней? В глуши, где на многие лиги нет иных живых существ, кроме зверья и орков? Десяток лиг в день, иначе неразумно.
– А пеший дунадан пройдет дюжину, – подхватил Барагунд.
– В доспехе и с поклажей, – добавил Таургон. – Налегке больше. А схроны у нас везде, так что еда скорее всего ждет, даже если человека там нет. А то и подстрелить ужин недолго.
– Я верю тебе только потому, – отвечал Фахд, – что не лгут твои глаза. Я не о быстроте ваших людей, здесь ты прав. Но скажи: зачем жить там, где на многие лиги нет никого, кроме врагов?
– Это родина.
Странно, что надо отвечать на такой очевидный вопрос.
– И потом, – добавил Арахад, – кроме нас, никто не встанет на пути у орков. А южнее и западнее живут простые люди.
…он действительно жил там. И долго. И человек с отрубленной ногой – это, видимо, приемный отец. А теперь, когда в столице все забыли о его существовании, если кто и знал, он вернулся. Да, сложно быть внебрачным сыном в стране, где считается, что их нет.
Путь через Южный Гондор казался бесконечным. Холмы в виноградниках или в соснах, долины с зеленью и деревеньками у воды или выжженные солнцем, где только сегодняшний ужин и бегает…. то ли Таургон тяжело переносил жару, то ли самое первое впечатление оказалось отталкивающим – словом, если бы не беседы с Фахдом, он бы, наверное, возненавидел этот край. А так бесконечность этой земли вполне устраивала: амирон готов говорить и спрашивать, а ты узнал о Хараде больше, чем написано во всех книгах Хранилища.
Путь через Южный Гондор казался бесконечным – но только не для Барагунда. Его тревожила переправа через Порос: достаточно ли обмелела река? А если нет? Готовы ли паромы для этого огромного обоза? Оставив гостя на Таургона и взяв с собой полдюжины своих итилиенцев, сын Денетора ускакал на север.
Так что северянин и харадец беседовали теперь вдвоем.
Они сидели в его шатре, любовались закатом и пили «Серебряные иглы». Название было напугало Таургона, но амирон заверил его, что с «Железными» не сравнить, этот чай всего лишь оттачивает мысль для долгого разговора. Дунадан поверил на слово, послушно взял чашку и, в общем, не распробовал вкуса: он привык к более сильным.
– Чем дольше я тебя слушаю, – говорил Фахд, – тем яснее понимаю главную разницу между нами. Не между тобой и мной, а между вами – Людьми Запада (считая и алссуд) и нами – Детьми Предвечного Пламени.
Таургон внимательно смотрел князю в лицо. Когда он вернется в Минас-Тирит, его доклад Диору будет или огромным философским трактатом, или уместится в одну фразу: «Он хочет понять нас». А это больше, чем «не враг». Это даже больше, чем друг. Не всякий друг стремится к пониманию.
– Вы недаром зовете себя Страной Камня, и дело не в высоте ваших гор. Вы цените неподвижное, неизменное. Черное для вас всегда черное, белое для вас всегда белое.
– А разве это не так?
– Разумеется, нет. Вот пример: я ничего не знал про знамя Наместников и, когда первый раз увидел его, решил, что оно розовое.
– Потому что ты увидел его на закате. Но на самом деле оно белое, теперь ты это знаешь.
– Что ты называешь «самым делом»? – рассмеялся Фахд.
– Когда лучше всего видны качества вещи. Когда ты видишь ее настоящей.
Амирон покачал головой:
– Оно всегда настоящее. Оно белое днем, розовое на закате и серо-синее ночью. Это всё его качества. Наблюдать за их сменой – это и есть наслаждение жизнью.
– Хорошо, я скажу иначе. Оно белое потому, что символизирует Дом Мардила, у которого нет своих целей, только служение Королю или ожидание его.
– И никогда не было иначе? – осведомился харадец. – Ни один из Наместников никогда не достигал своих собственных целей? И если завтра явится ваш Король, Наместник немедленно отдаст ему власть?
Таургон не ответил.
– Вот видишь, – подвел итог Фахд, – это знамя не всегда белое. Что ткань, что символ.
– Но это цель, к которой следует стремиться!
– И в ваших глазах она важнее жизни, – харадец не спорил, лишь дополнял, – проведенной в этом стремлении. Вы лишаете себя бесчисленного множества цветов, не желая замечать их. Алссуд поступают так же, только их мир еще менее цветной. И подчас они называют белым то, что вы называете черным, и наоборот.
Таургон молча пил чай. Переубедить харадца невозможно, выслушать его более чем полезно.
– И это касается главного. Для вас любое деяние Валар считается благим, и ваши оценки вы считаете от него. Алссуд, напротив, точно так же считают его дурным, и тоже считают от этого.
– Но если у нас не будет неизменных ценностей, как нам жить? Свет Запада, верность, дружба, любовь – отними у меня всё это, и мне останется только броситься на меч, как Турину, все подвиги которого не заменили ему цели в жизни.
– Свет Запада мне чужд, – задумчиво проговорил Фахд. – Верность… многие считают стремление к миру с вами изменой Арду Марифе. Дружба… кто знает, какой союз заключил твой друг вчера ночью… или какой приказ рабба он получил. Любовь… если ты имеешь в виду любовь к единственной в жизни женщине, то ты понимаешь мой ответ. Итак, всё, что ты перечислил, мне чуждо. По крайней мере, в том виде, в каком это дорого тебе. Но скажи, – черные глаза сверкнули, – что бы ты предпочел, имея возможность выбирать: эти недели со мной или… с одним из алссуд?
Таургон звучно хлопнул ладонью по колену, более чем ясно признавая правоту собеседника.
Затем сказал:
– Но это потому, что для мораданов Свет Запада более чужд, чем для тебя. Никакое сходство с ними не уравновесит это различие.
– Ты заблуждаешься. Просто мне чуждо их восхваление Мелькора и вера в силу Тьмы. Мне чужда любая сила, о которой скажут, что она будет всегда благой. Нет, добро для одного всегда обернется бедой для другого.
Не всегда. Он неправ. Но стоит ли возражать ему?
– Я много говорил с алссуд. И знаешь, в чем твое главное отличие от них?
– Интересно.
Арахаду раньше и в голову не приходило сравнивать себя с мораданами.
– Ты не стремишься обратить меня в свою веру. И думаю, не только потому, что считаешь Харад, – он выговорил это слово на Всеобщем, – страной зла и потому безнадежной. Нет, ты умеешь радоваться жизни и ты способен понять то, что принять не можешь. Они – никогда.
Он хитро прищурился:
– И вот именно поэтому я был и буду всеми силами против союза с ними. Так можешь и передать Наместнику, когда будешь благодарить за «Черные иглы».
Вот это называется деликатность. Объяснить, что о твоем тайном поручении ему известно всё, и объяснить так, что тебе не обидно.
– И, завершая наш разговор о благом… Я лишь хочу сказать, что жить в мире неизменных ценностей – это не хорошо и не плохо. Это просто ваше. А мы живем в потоке бытия. Оба пути равноценны, в обоих возможно стремление. Да, и в потоке тоже. Вообрази реку: можно плыть по течению, можно гнилым бревном пойти на дно, можно грести, а можно и поставить парус.
Он допил чай и посмотрел на собеседника:
– Да, ни один путь не лучше и не хуже. Но ты, Сын Запада, конечно, считаешь, что твой – единственно правильный. И не нужно учтивых слов. Ты смотришь на мир так, ты не можешь думать иначе.
Назавтра вернулся Барагунд, и стало не до философии. Порос обмелел, но не слишком. Да, броды есть. Да, мумаков можно перевести, и не только их. Но колонне необходимо разделиться на три части и…
Сиятельный амирон считал ниже своего достоинства вникать в эти дела, Барагунду был выдан в полную собственность какой-то распорядитель и, когда оказалось, что переводчиков не хватает, личный толмач князя.