Таургон ушел и вскоре вернулся с Барагундом.
– Когда твой отец и кабир-рабб будут тебя спрашивать, как прошла дорога, я хочу, чтобы ты сказал им, что ваш край оправдал мои ожидания. Во всем, кроме одного. Я не предполагал, что встречу здесь такое искреннее внимание и что смогу узнать не только ваш народ, на что рассчитывал, но и глубже понять свой собственный.
– Я передам, – кивнул тот.
– Раз мы стали сплетничать тайком друг от друга, как старухи, – улыбнулся Таургон, – то что мне сказать Наместнику, когда я буду его благодарить за «Иглы»?
Фахд засмеялся и спросил Барагунда:
– Первое поручение?
– Первое.
– Передай, – он обернулся к Таургону, – что только по его молодости можно догадаться об этом.
В предрассветном сумраке перестроились: Таургона Барагунд отправил к знаменам, скакавшим теперь на три-четыре корпуса впереди его и Фахда, толмача – за эскорт, но так, чтобы по первому знаку Барагунда воины легко пропустили его.
И – вперед. Рысью, переходящей в галоп. Довольно они тащились, подстраиваясь под шаг мулов и спящих на ходу мумаков.
Знамена летят по ветру. Белое Древо на черном. Белый стяг Наместников. Черный змей на алом… Фахд говорил о пище для пламени духа – не это ли в цветах их знамени? И багряное с узором, свернутым в круг: сначала считал это просто орнаментом, а сейчас различаешь хищную пасть, завитки передних лап, задних, а остальное – хвост.
Совсем светло.
Барагунд нервничает, хочет подгадать к восходу. К серебряным трубам.
Топот его коня слышишь среди всех прочих. Словно вас тут только двое. Чувствуешь: если он стал на полкорпуса ближе, поторопи своего. Знаменосцы подстроятся под тебя.
Ни оборачиваться не надо, ни слов ни нужно. Ты, Барагунд, ваши кони, Анар, поднимающийся там, на востоке – вы все сейчас одно. Один язык Тайного Пламени.
В чем-то Фахд прав. В чем-то он очень и очень прав.
Это и есть счастье: лететь и гореть.
Быть первым, кто обогнет отрог, и увидеть во всей красе Минас-Тирит. Увидеть, как уже облачился в золото белоснежный Миндоллуин, и еще несколько мгновений… а сзади обогнули скалы Барагунд и Фахд, ты слышишь их восторг как свой, Барагунда – что успеваем, Фахда – потому что потрясен, рассказывали, восторгались, знал, ждал, но всё равно потрясен и никак иначе! – эхо говорит, что и остальной эскорт мчит уже по прямой дороге, Анар золотит крышу башни Наместников, ниже…
…и Белый Город опрокидывается на тебя чистейшим пением труб, подхваченных эхом гор и всех Семи ярусов.
Есть мгновения, ради которых стоит жить.
Есть мгновения, когда хочется умереть от счастья.
В воротах их встречал Денетор. В роскошном черно-белом по такому случаю, в окружении нескольких лордов и, разумеется, Стражей; Таургон скорее понял, что это он, чем узнал: разглядеть лицо с такого расстояния мог бы лишь эльф. Вдоль тракта и по стенам толпился народ, Язык казался окантованным черным от парадных одежд. На самом острие стоит Диор, смотрит на них, узнаёт того, кто ведет знамена, и улыбается.
Проскакав половину расстояния до города, Таургон с Барагундом, словно по команде, придержали коней, переводя на рысь и на шаг. Волшебный полет сменился величавой поступью, знаменосцы шли стремя в стремя, словно это было плодом многочасовых упражнений. Развернулись, встали справа от ворот.
Короткие слова приветствия и ответа, даже толмач не нужен, Барагунд уступил место отцу, другие лорды за ним, Стражи остались стоять, чтобы въехать в город последними… а знаменосцам опять вперед. Таургон потянул повод, его поняли без слов – и под приветственные крики они поехали по ярусам Минас-Тирита.
Дело было сделано, восторг скачки прошел, и сейчас, остывая от вдохновенного порыва, ты думал о том, что все это могло бы достаться тебе – толпы народа, их радость, цветы и праздничные ткани, которыми украшены балконы и окна, а Денетор едет позади тебя, и так бы и было, было бы, но не будет, всё обдумано, решено, сказано и услышано… и всё-таки – так могли бы приветствовать тебя.
* * *
– Это просто домашняя скотина! – фыркала от возмущения Тинувиэль.
Ни о каком чтении и речи не шло: девушка пылала негодованием, они вышли в сад у Хранилища, где она и принялась изливать свой гнев.
Приезд Фахда сильно изменил жизнь Первого отряда: все столичные юноши и самые знатные из приезжих оказались вовлечены в непрестанные поездки, охоты и торжества в честь гостя. Исчезли не только Боромир и Амдир, но и Галадор, и даже, к огромному своему удивлению и смущению, Садор – он пытался отказаться, но его никто не спрашивал, а Боромир был готов поклясться Таургону престолами Валар, что всегда будет рядом с другом и ни в какую неловкую ситуацию тот не попадет; к счастью, обошлось без клятв.
Церемоний, на которых должны стоять Стражи, стало много больше, самих их – много меньше, о свободном времени оставалось лишь грезить, опершись на копье, полный день в Хранилище был подарком судьбы (или, что более вероятно, подарком лично Эдрахила)… но едва он вошел, как на него накинулась Тинувиэль с новостями.
Вкратце они были таковы.
Диор изволил посмотреть на мумаков. Что, в общем, неудивительно. И что-то спросил про езду на них. Что тоже понятно; ты сам спросил бы, если бы не видел, как на них девушек возят. И Фахд предложил ему прокатиться. В чем тоже ничего странного.
Как ты узнал позже, запасливый Барс взял не только женские дорожные, но и открытый мужской паланкин, так что Наместник сполна испытал сомнительное удовольствие катания на слоне.
И понеслось.
Мумаков было всего три. Мужских паланкинов – два (что еще он набрал в дорогу?! да что угодно, обоз огромный!). Желающих проехаться – один. В смысле, один город.
Зато весь. Все Семь ярусов.
Ну, почти весь.
Если быть совсем точным, очень многие.
И вот отец Тинувиэли смог договориться с кем-то из Шестого яруса, что их дочери прокатятся в женском паланкине. А Тинувиэль, как всегда являя образец кроткого нрава и дочернего послушания, отказалась наотрез.
Чем сначала поставила в неудобное положение отца, а теперь лишала Таургона долгожданных занятий в Хранилище.
Хотя бы удалось уговорить ее сначала выйти в сад, а не возмущаться под гулкими сводами. Народу, конечно, мало, но не одни же они здесь.
В сущности Таургон был с ней согласен: ничего особенного в этом развлечении нет, и уж конечно не стоит оно споров об очередности, договоров, кто с кем поедет, перекупания очереди и прочего. Ему тоже было неприятно, что из-за этой чужеземной диковины сколько-то народу словно разум потеряло. Но он, кивая Тинувиэли (чтобы она была уверена, что он ее слушает), думал о том, что он, скажи она ему заранее, хоть за день, постарался бы убедить ее не огорчать отца отказом… старался же, и невелик труд на слоне проехаться. А еще он думал, что на месте Брандиона он разговаривал бы с дочерью наоборот: осудил бы катание на мумаках, чтобы она немедленно возжелала этого. И ее надо непременно познакомить с Фахдом, она станет для него самым ярким воспоминанием о Шамале и, возможно, повлияет на его мировоззрение.
Три решения. Все три абсолютно правильны. И одинаково неосуществимы.
Харадцы стояли большим лагерем на Пеленноре. Для амирона, разумеется, были приготовлены гостевые покои в королевском дворце (они не использовались чуть ли не со времен приезда Арведуи и были спешно приведены из прибранного вида в жилой), но там с ним жила лишь меньшая часть его свиты, остальные раскинули шатры и привычно устроились за символической оградой. Которую бдительно охраняла городская стража, не пуская посторонних.
Но даже те, кто, как считалось, жил в Седьмом ярусе, не отказывались от шатров. Фахд иногда оставался на ночь внизу, и гондорцы его понимали: слишком разительно отличался уклад жизни.
В этот раз они возвращались с охоты. Она заняла несколько дней: пришлось уехать довольно далеко в горы, потому что на Кормаленском поле трудно подстрелить что-то крупнее зайца или куропатки. Возвращались засветло, довольные, с хорошей добычей, и Фахд предложил Денетору провести этот вечер у него. Тот с готовностью согласился: он и на охоту поехал исключительно ради вечерних разговоров, а его собственный улов пока был невелик, письмо Таургона дало больше, чем его собственные беседы. Почему? Харадец не спешит пока быть откровенным с ним? или государь располагает своей прямотой? или они с дядей обучили его искусству беседы настолько, что ученик превзошел учителей?
Харадский лагерь поразил его смесью запахов. Самых разных. От резких и пронзительных до приторных и дурманящих. Запах животных смешивался с дымом благовоний, то и другое перекрывал дух специй, аромат жарящегося мяса и еще не разобрать что. К харадской пестроте цветов Денетор давно привык, а вот с пестротой запахов столкнулся впервые.
При виде амирона слуги падали ниц; об этом обычае Денетор узнал заранее, едва отправил Барагунда навстречу. Узнал и приказал, чтобы ни одного харадца не было при въезде Фахда в Минас-Тирит. У каждого народа свои обычаи, и их следует соблюдать… но не на глазах друг у друга.
Они вошли в шатер, слуги опустили узорчатые пологи – как оказалось, весьма плотные, потому что шум лагеря словно за стеной остался. Стена и есть: летом защитит от жары, зимой от холода, а в битве – от стрел.
– Мы оба устали от этой скачки, – Фахд опустился на подушки, и Денетор также, – что в наши годы неудивительно.
На редкость тактично. Ему бы с Барагундом скакать наперегонки, и неизвестно, кто победит при равных конях. Несмотря на все его годы.
– Поэтому, – продолжал хозяин, – я предложил бы не вести серьезных разговоров, а отдохнуть и развлечься.
– Как скажешь.
– Если не возражаешь, я прикажу позвать танцовщиц. Они не понравились твоему сыну, но от них был в восторге его друг, о чем тебе наверняка известно.
– Известно, – кивнул Денетор.
По его лицу согласие было понятно без слов и перевода.