Оказывается, ее зовут Хунун. «Ласковая» в переводе. Плохому зверю такого имени не дадут.
Зонт, закрепленный над сиденьем, закрывал их от разгорающегося солнца, а обзор с мумачьей спины открывался просто великолепный. Погонщик вел Хунун так, чтобы показать гостям весь харадский стан. Куда мумак не пройдет, то будет видно сверху.
Медники расставляли свою посуду, начищенную до оранжевого блеска. Тут же сидели чеканщики, мерным тюк! тюк! нанося узоры на домашнюю утварь, чтобы самые обыкновенные предметы стали желанными, украшением дома, гордостью перед соседями… ни один узор не повторялся.
Ряды тканей тянулись, как становой хребет этого огромного тела. Сверху было видно, что шатры, в которых идет торговля, – лишь малая часть этого государства в государстве. Позади торговых рядов были целые дворы со складами (уже изрядно опустевшими), караванными животными, снующими слугами, жилыми шатрами и чем там еще…
Цену тканей было легко различить со спины мумака. Даже легче, чем иди они своими ногами. Там, где купец степенно сидел, не удостаивая взглядом большинство проходящих мимо гондорцев… понятно. О его шелке и думать нечего. Нечего, вот именно! она серьезная, умная девушка, пусть о нарядах заботятся те, кто ни одной книги в жизни не прочел. Вот они пусть у него и покупают! Там, где торговец улыбается и кланяется, – там подешевле. А там, где сидит мастер, оттискивает на белом полотне узор печатью длиной с локоть, а потом другой цвет второй печатью, третьей… простонародье стоит стеной, смотрит на то, как, словно по волшебству, совпадает узор… там купят, едва просохнет краска. И это не шелк вовсе.
Хорошо, что им всё видно с мумака, а то бы проталкиваться пришлось.
Дальше – глаза разбегаются. Хунун не может ближе подойти, им надо будет потом самим сюда.
Ряды снеди. Специи, сладости, еще что-то… нет, сюда она не пойдет, тут хочется перепробовать всё, а столько она не съест!
Хунун, мягко покачивая своих седоков, идет под уклон, к Андуину. Идти довольно далеко, а там какое-то буйство у самого берега, толпа, шум. Ладно, узнаем.
Оружейные ряды.
Ну, ей это неинтересно. Это Таургону.
Он смотрел на эту стальную реку, переливающуюся из шатра в шатер, и думал о том, что вот символ того мира с Арду Марифе, о котором так радеет Денетор. Оружие не продадут тому, кто обратит его против тебя.
Интересно, а до приезда Фахда им торговали? Не интересовался… при клинках из гномьей стали тратить деньги на харадский булат – глупость и расточительство.
А сейчас сюда тем более идти незачем. Ничего лучше кинжала Фахда он всё равно здесь не найдет. А если найдет – цена будет выше Миндоллуина.
Занятно, что и здесь не только для дворян. Вон, хозяйственные ножи… и прочее что-то, для ремесленников, он не разбирается.
Так, а почему за ними идет вон тот крестьянин с пустой тачкой? Идет себе и идет… не торопится. Под шаг Хунун.
Что ему нужно? Ничего не высматривает, не…
Ах, вот что. М-да. Ну молодец, убрал всё быстро и чисто. И шустро покатил добычу на свой огород. Хорошее удобрение, наверное.
Так что неправ ты, лорд Салгант. Не пропах Пеленнор мумачьим навозом. А если и пахнет, то не здесь, а в предместьях. Урожаи, наверное, стали лучше – земля стараниями харадцев плодороднее год от года, скоро Лебеннин завидовать начнет.
И тогда понятно, почему на совете промолчал Харданг. Ему лучше всех известно, что и как здесь с навозом происходит.
Значит, можно ходить, не особо смотря под ноги. Это харадское добро на дороге не валяется.
Они приближались к Андуину. Тут в лавках уже торговали только снедью, причем дешевой.
А толпа шумела и радовалась.
И было чему: в реке купались слонята. А вместе с ними – гондорские и харадские мальчишки. В основном, конечно, гондорские: на дюжину белокожих тел одно смуглое. Кто-то ловко держался на своем сером скакуне, пока тот ни заваливался на бок, кто-то явно был здесь впервые, и ему со всех сторон кричали «Эден! эден!», «За уши его! Держи за уши!» Неумелый наездник летел в воду в куче брызг и восторга.
Слонята обдавали себя, своих седоков и собратьев водой из хоботов, иногда доставалось и зрителям, кто заходил за границу, определенную более сообразительными. Таургон с Тинувиэлью, взиравшие на это сверху и издалека, были в полной безопасности. Хунун купаться не хотела, она спокойно стояла, помахивала ушами и флегматично жевала что-то. Кто и чем покормил ее, Таургон, увлеченный слонятами, проглядел.
– Это что там? – спросила Тинувиэль, указывая на странную корягу, возвышающуюся над водой. Издалека было видно плохо, но понятно одно: течение эту корягу почему-то не сносило.
Течение Андуина!
Потом коряга зашевелилась, из воды стал подниматься большой плоский камень, второй поменьше, уши, глаза… и весь остальной мумак медленно начал выбираться на мелководье. Когда этот амирон среди украшенных хоботов изволил обдать себя водой – досталось всем: мальчишкам обоего цвета кожи, слонятам и части зрителей на берегу. Люди с визгом и смехом отбегали за новую границу сухости, но было уже поздно. Тинувиэль порадовалась, что они так далеко: смотреть на это всё забавно, но оказаться в толпе она бы не хотела.
Облив себя и окрестную часть Арды еще несколько раз, мумак двинулся к берегу. Смуглые мальчишки спешно уводили слонят с его пути, а к краю воды уже спешил немолодой харадец, одежда которого ограничивалась набедренной повязкой. Он подошел к патриарху стада, ухватил его за ухо и с ловкостью, не ожидаемой в его возрасте, оказался на шее. После чего повел мумака в обход толпы.
– Смотри, – сказала Тинувиэль, – они кажутся одного возраста. Какое совпадение.
– Не совпадение, – покачал головой Таургон. – У них погонщик получает своего мумака в детстве. И дальше они растут вместе. Вместе мужают. А потом вместе стареют.
Словно подтверждая его слова, один из смуглых мальчишек стал выгонять своего слоненка на берег. Ушастик не очень-то хотел, но приказам крепких босых ног приходилось подчиняться. На берегу слоненок решительно двинулся к Хунун и принялся целоваться с ней своим хоботом. Это вызвало новую волну восторга зрителей. Откуда-то у слоненка в хоботе оказалась шляпа, он стал протягивать ее – новый смех, крики, в шляпу посыпались деньги, в основном медные. Таургон развязал кошель и кинул серебро: не жалко. Ушастый сборщик податей отдал шляпу какому-то харадцу, который продолжил обход зрителей, погонщик Хунун вопросительно посмотрел на седоков: едем назад? «Мунд», – согласился Таургон, сын погонщика оставил Ушастика, влез на Хунун и по-царски устроился позади сиденья для гостей (Тинувиэли это было всё равно, а Таургона позабавило), Ушастик ухватил свою мумаму за хвост, и процессия двинулась в обратный путь.
И действительно – процессия. Гондорцы, низко поклонившись молодому лорду с госпожой, шли явно вместе с ними. Так что назад к загонам ездовых зверей Хунун явилась с внушительной свитой.
Господин и его леди сошли на помост (под взглядами десятков глаз у Тинувиэли исчезли остатки страха и неловкости), и простые гондорцы принялись торговаться ничуть не хуже харадрим: всякий хотел проехаться именно на этом мумаке, а на сиденье никак не могло поместиться больше троих, зато нашлись готовые ехать сзади, просто на попоне, безо всяких лавочек… Таургон и Тинувиэль оставили сии бурные споры за спиной.
Одно было ясно: Хунун сегодня ожидает тяжелый день. В самом-самом прямом смысле – тяжелый.
– И куда теперь? – спросил Таургон. Увидев с высоты столько чудес, невозможно было вернуться, не рассмотрев вблизи хоть часть.
И не купив что-нибудь.
– Даже не знаю… Ты, наверное, хочешь к оружию?
– Там нет ничего интересного для меня. А вот к украшениям пойдем.
– Что?! Ты хочешь, чтобы я надела харадские побрякушки?!
– Зачем побрякушки? Купим тебе что-нибудь серьезное.
– Мне?! – Тинувиэль негодовала так, словно он ее оскорбил.
– Прости. Что не так?
– Знатной девушке неприлично носить харадское!
– Ты заблуждаешься. Многие жены и дочери лордов носят. И им к лицу.
– Это у вас, в Цитадели так можно! А у нас в Пятом я буду выглядеть как купеческая девчонка!
Вот оно что. Об этом он действительно не задумывался.
Ну ладно. Так и проще. Потому что «что-то серьезное» стоит таких денег, что может и не хватить. Он взял всё, сколько было, за прошлый месяц не потратил ни монеты… но достанет ли этого на самое скромное ожерелье?
На блестящее хватило бы, и с избытком, только он бы ни купил его для Тинувиэли, в каком Ярусе она ни живи.
– Прости. Я думал купить чаю, хочу отправить на Север. Пойдем, посмотрим. Может быть, тебе что-то глянется по дороге.
Они пошли через многоцветье базара. Перед ними расступались, им кланялись и гондорцы, и харадцы; герб на груди Таургона внушал одинаковое почтение всем, и это было более чем кстати: торговцы не хватали их за руки, не приставали, почти заставляя зайти к себе. Поклонятся, предложат – но нет, господин и госпожа не нуждаются ни в медной посуде, ни в расписных глиняных блюдах, ни в резных ширмах, от которых дом покрывается невероятными узорами, если поставить позади светильник, ни…
– Погоди, – сказала Тинувиэль.
Здесь торговали самой бесполезной вещью: картинками. Мумак розовый, мумак сине-зеленый, с воинами, с красавицей на спине, без красавицы… картинки лежали пачками, явно оттиснутые с досок, и предназначались уж точно не для знати. Тинувиэль быстро поняла свою ошибку, но мысль украсить стену каким-нибудь изображением мумака ее зацепила. К счастью, шатров с подобными безделушками было множество, купцы наперебой предлагали госпоже лучшее – и Тинувиэль увидела вещицу, о которой поняла: да, она готова смотреть на нее каждый день.
По черной ткани прямо на нее шел вожак. Его бивни сверкали серебром. Его тело было покрыто тончайшим узором разных оттенков золота… и понимаешь, что это наверняка медь и прочее, но неважно. За его спиной луна переливалась темно-серым узором.