Тинувиэли, пожалуй, хотелось пойти.
Дело было даже не в танцах, хотя они, наверное, хороши, и теперь понятно, почему еще год назад Таургон был так очарован Харадом.
Просто она столько слышала о том, что харадрим – лживые, коварные и жадные, а они отказались такие добрые и заботливые… может быть, действительно не спешить с уходом?
Возвращение слуг отложило решение.
Оказалось, что синих мумаков в Хараде не так и мало.
В смысле, шкатулок с этим зверем.
Точно такой, как у Диора, не нашлось, но это не беда. Зато очень понравилась сделанная целиком в виде мумака, на спине – паланкин, он снимается – это крышка. Красивая… и отца с матушкой позабавит.
– Беру. Сколько всего я тебе должен?
Они пересчитали серебро (от жалованья осталась примерно треть), шкатулку тем временем завернули во все необходимые слои ткани и очёса, готовя к долгой дороге, чаи Тинувиэли спрятали в шелковые мешочки, свиток увязали с ними.
– Итак, каково ваше решение о танцах? Задержитесь?
– Задержимся? – вопросом-просьбой произнесла Тинувиэль.
Таургон улыбнулся и кивнул.
Хаир просиял, словно его счастье зависело от их выбора.
– Тогда пусть мои благородные гости объяснят, куда отнести ими купленное.
– Пятый ярус, северный конец, дом Брандиона.
– Цитадель, дом Стражей, восточная лестница, пятый этаж.
Слуги низко поклонились им, сложив руки перед грудью, и исчезли с поклажей.
– О, – сказал Хаир, – я хочу сделать вам подарок. Не сочтите его слишком скромным и недостойным вас. Он хоть и прост, но принесет радость.
Харадец скрылся в глубине своих владений, оставив гостей во власти любопытства и предвкушения.
– Чай закончится, но эта вещица будет напоминать вам о радостях сегодняшнего дня.
Купец протянул им ложечку для насыпания заварки. Она действительно была скромной, но изящной.
Тинувиэль взяла ее, провела пальцем по изгибам. Ей нравилась безделушка.
Только вот куда убрать подарок? Жаль, что слуги с покупками уже ушли.
Девушка вопросительно посмотрела на Таургона, тот кивнул, спрятал в поясной кошель.
– Спасибо, – сказал дунадан. – Твоя забота так неожиданна и приятна.
– Да золотит солнце лучами ваш путь, – поклонился им харадец.
Чем дальше, тем больше он напоминал Фахда. Даже внешне. Но гостеприимство Фахда было… помнишь аромат «Дыхания гор», помнишь.
Что не так?
Пойдете, плясунов посмотрите. Тинувиэль порадуется.
На Пеленноре им ничего грозить не может.
…а всё-таки он похож на Фахда.
Слуга Хаира вел их туда, где грохотали бубны, литавры, барабаны, заглушая звуки прочих инструментов и рев толпы.
Тинувиэль поглядывала на плотно сгрудившийся народ, из-за которого сейчас почти ничего не видно, хотя артисты и выступают на помосте.
Как удастся увидеть танцы? Герб на тунике Таургона способен раздвинуть толпу… наверное.
Но провожатый повел их не к помосту, а в сторону, к шатрам. Он что-то быстро сказал подбежавшим соплеменникам, Таургон успел разобрать «амирон шамали». Слуга Хаира скрылся, а их с Тинувиэлью усадили под узорный полог; словно по волшебству, перед ними явился столик с фруктами и напитками.
Тинувиэль удивленно глядела на всё это и, осмелев, пощипывала виноград. Ей явно нравилось то странное, что происходит с ними. Ну и что, что танцев им не видно? стоять там в плотной и потной толпе… тоже мне – удовольствие. Ей ведь хочется посмотреть не танцы, а Харад. Вот это – тоже Харад.
– Да простят Солнце и Луна Севера недостойного, который заставил их ждать!
Хозяин.
А «Солнце и Луна Севера» – это, стало быть, они с Таургоном.
– Да преклонят благороднейшие из гостей слух к моим советам, и да не обидят мои слова их, ибо идут от чистого сердца.
– Конечно, мы слушаем, – кивнул Таургон.
– Дневное представление – это забава простолюдинов. Настоящую красоту, и мастерство, и чудеса можно увидеть после захода солнца.
– После захода? – обеспокоенно спросила Тинувиэль.
– Пусть нежнейшая из цветов Севера не тревожится: у моего друга есть шатры с мягкими подушками. Когда время танцев сменится временем сна, лучших из гостей будет ждать отдых – до того часа, когда Белый Город распахнет врата.
– Что ты думаешь? – девушка была слишком удивлена таким поворотом, чтобы решать сама.
– Как ты хочешь. Я готов задержаться до утра, если тебе тут нравится.
– Тогда остаемся? – ее глаза засветились детским восторгом.
– Остаемся.
Купец и не пытался скрыть свою радость:
– Недостойный осмелится дать своим высоким гостям еще один совет.
Хоть сто раз назовет себя «недостойным», но – ликует, глаза сверкают. Он победителем себя чувствует… ну и пусть. Тинувиэль порадуется, денег в кошеле много, так что пусть «недостойный» строит свои хитрости, не жалко.
Только надо бы перекусить, раз мы здесь до ночи.
– Пока солнце клонится к западу и толпы устремляются в город, лучшим из гостей стоит подкрепиться. Я буду счастлив указать вам поистине поэта среди поваров, творения которого тают во рту, как мед на солнце, ароматны, как цветущий луг, и наполняют силой, как горная река питает низинные земли.
А ей нравится.
Нравится вся эта харадская болтовня (как язык выучили! и когда успели?), эта суета вокруг них… Она не привыкла к подобному, и ей сейчас хорошо.
Ладно. Пойдем попробуем этот тающий цветочный луг. Хочется верить, что он окажется не слишком дорог. Хотя… деньги есть; всех книг в Арнор всё равно не отправить, так что можно потратить хоть раз и на себя. А она порадуется.
Дразнящий аромат мяса был всё сильнее, оба вспомнили, что ничего не ели с утра, так что хотелось припустить бегом туда, где в огромных казанах готовилась харадская снедь. Но – никаких «бегом». Чинно идти следом за очередным провожатым, нарядным гибким юношей с лицом настолько мягким, а ресницами такими длинными, что только его открытая грудь и убеждает тебя, что это не переодетая девушка.
Шли они снова куда-то в сторону. Горожане, решившие сегодня не ужинать дома, а наесться у харадцев, гудят дальше и дальше.
Шатры.
Один из них распахивается, и выходит… вероятно, тот самый поэт среди поваров, ароматный, как горная река.
Кланяется, сложив на груди руки.
И начинает сетовать: если бы он знал, что к нему придут такие высокие гости, он повелел бы приготовить… мумака, тающего в меду, вероятно! – но он не знал, и вот сердце его расколото горем, как в годину засухи окаменевшая земля расколота трещинами… хочется верить, что поэт он не только на словах. А еще хочется есть.
Вносят блюда с фруктами – да, Тинувиэль, не удивляйся: это Харад, здесь с фруктов трапеза начинается; их оставляют в обществе юноши-провожатого, а тот, оказывается, танцор – и какой танцор! извлек из-за кушака крохотные медные штучки, надел их на пальцы и пошел плести узор движений, сам себе наигрывая ритм.
Голоса за тонким пологом.
– Осмелится ли недостойный прервать трапезу сиятельного…
Ты танец прервал, а не трапезу. И Тинувиэль снова вспомнила, как она голодна. Вот и съест сейчас тебя. Взглядом.
Тем паче, ты такой круглый и лоснящийся, что вполне заменишь собой здешние сладкие шарики. Правда их, в отличие от фруктов, едят в конце. Вот только это тебя и спасет от съедения.
– Я так понимаю, ты пришел договориться о нашем ночлеге?
– Проницательность мудрейшего из шамали не знает…
Чего действительно не знаешь, так это как выдержать их любезности. Ехал с Фахдом – всего этого не выслушивал. Начинаешь понимать, какое это было счастье.
– Сколько я должен тебе?
А недорого. Остановиться у Хириль было бы дороже.
– Недостойный умоляет простить ему дерзкие слова, что сейчас произнесет, но поле перед Белым Городом полно вещей, радующих душу и чарующих глаз, а любой кошель, даже самый глубокий, не бездонен…
– Ты хочешь, чтобы я заплатил тебе вперед? Хорошо.
– Добросердечие господина не знает…
Уйди, сделай милость. Раз еду не несут, так хоть танец посмотрим.
А, несут. Наконец-то.
– Это что? – спросила Тинувиэль.
Слуги расставляли на столе едва ли не дюжину небольших чаш с разноцветным содержимым: словно некий художник собрался рисовать картину, и ему принесли краски, лишь кисти не хватает.
Кисти не было. Зато были ложечки, чтобы всё это накладывать, и стопка лепешек вместо тарелок.
– Это мезе, – Таургон чувствовал себя знатоком обычаев, и ему это было приятно. – Бобы, овощи, орехи… пробуй.
Он взял лепешку, разломил пополам, потом осторожно разделил эту половину на две тонких, одну отдал Тинувиэли. Намазал на краешек темно-коричневой пасты. Откусил, покатал во рту:
– Они готовят под наш вкус: совсем не остро. Пробуй.
Девушка осторожно повторила за ним. Еда действительно таяла во рту и была такой ароматной, какой Тинувиэль еще не встречала.
Идя сюда, она хотела утолить голод, но теперь еще сильнее – утолить любопытство! перепробовать все эти цветные пасты, от темно-зеленой до красной и светло-бежевой, почти белой.
– Не спеши, – чуть улыбнулся Таургон. – Это еще не еда. Это чтобы не скучать, пока они готовят.
Он кивнул танцору, чтобы тот отвлек Тинувиэль. А то наестся раньше времени и потом едва притронется к мясу, не говоря о сладостях. И это будет такое горе для поэта среди поваров.
Да, мезе коварно, особенно для новичка.
Впрочем, что в Хараде не коварно?
Он мазал очередную цветную пасту на тонкую половинку лепешки и смотрел на танец. Этот юноша прекрасен – гибкий, как лоза, стремительный как змея пустыни, его движения певучи, как… тьфу ты, с этими харадцами сам начнешь мыслить, как они.
Главное, что он отвлекает Тинувиэль от еды. Вот и отлично.
Надо будет дать ему пару монет, не меньше. Он это честно заслужил.
Мелькнула странная мысль… вернее, не странная, просто неуместная здесь, как если бы лесной воин явился на совет Гондора: что двадцать лет назад он бы возмутился происходящим в этом шатре. Как можно есть не чтобы наесться, а наоборот?! – растянуть время, оставаясь всё еще голодным. И как можно есть на глазах у другого человека, не делясь с ним едой?!