Забавно.
Насколько сейчас всё происходящее кажется ему правильным.
Да и что сказал бы этот красавец, предложи ему амирон шамали поесть с ними вместо танца? От горя наверное бы трещинами пошел (как там было про землю в засуху?) – дескать, господину его искусство не нравится.
Он танцует, мы едим, Тинувиэль забывает откусить от лепешки, засмотревшись. Всё хорошо.
Почему они все такие заботливые? Гербом Стража впечатлены? Нет, они все здесь не первый год (как чисто говорят на Всеобщем!), наверняка знают, что не все Стражи знатны. А зовут амироном…
Кинжал Фахда? похоже на то. И отсюда такое уважение? Нет, не сходится. Откуда им знать, что это подарок? Или знают? насколько этот кинжал необыкновенен? тем паче, что они-то видят только ножны. Работа тончайшая, да…
Твоя память из глухих закутков, из тех времен, когда ты был простым стражником, достает слово, которые ты слышал изредка, слово, которое произносили тихо и значительно, так тихо, что для тебя оно становилось заметнее самых громких криков.
Посреднические.
«А посреднические – как обычно», «О посреднических я не забуду»… и так далее.
Ладно. Если так, то всё становится понятно.
И не одни харадцы хитрить умеют, наши тоже не промах.
…он понял, что думает о гондорцах – «наши». А вот эта мысль была сейчас совсем невовремя.
– Ты пробовала шанглиш?
– Это что?
Танцор, поняв, что они занялись едой, сменил движения на гораздо более простые, чтобы не отвлекать шамали.
– Вот. Это сыр с луком, помидорами и не скажу тебе, чем еще.
– А ты все названия знаешь?
Он пожал плечами, посмотрел на стол и стал перечислять:
– Заалюк, мутабаль, мхамара, хумус…
– Здорово!
– Как-то само выучилось, – словно извиняясь, произнес он. – Пока ехал с Фахдом, думал о другом. А теперь оказалось: знаю.
Внесли шарики из виноградных листьев, внутри которых оказались рис и овощи.
Значит, скоро мясо.
– Осторожнее, – повторил Таургон. – Не увлекайся. Мы тут еще надолго.
– Они всегда едят так сложно?
Он пожал плечами:
– Можно подумать, гондорские обеды быстрее.
– Это у вас, в Седьмом ярусе, – фыркнула Тинувиэль. – Без дюжины блюд еда не еда.
– Особенно у Стражей в трапезной, – кивнул Таургон, и девушка поняла, что погорячилась.
Танцор тем временем был занят сам собой: перетекал из движения в движение, негромко подыгрывая медными штучками на пальцах. Он был из тех людей, кому неподвижность – тягота, как орлу легче парить, чем оставаться на земле.
Попробовать то из мезе, что еще не ели.
Отдохнуть. Смотреть на этот не-совсем-танец и ни о чем не думать.
Голоса харадцев за пологом… через слово «шамс». Что-то о солнце говорят. Ну да, день сегодня солнечный, верно.
Как и обычно летом.
Только… почему у них голоса взволнованы? Что не так с солнцем? Они не крестьяне, зноя им бояться незачем, и вообще всё это, наверное, прохлада по их меркам. А их послушать, так грозное солнце здесь всё выжжет.
«Ашшамс шариса», словно на змею наступили. Надо было не лениться, а учить их язык. Но если он правильно понимает, они встревожены именно грозным солнцем. Что за… что это?
Или… кто это?
«Расул». Это слово он знает. Посланец. «Расул ашшамсу».
Так. Посланец Солнца. Красиво звучит. Ну, харадцы, ну, поэты!
Не был ты его посланцем, не был. Но теперь станешь. Они бы еще громче обсуждали, для чего ты здесь.
«Грозное солнце», значит? Ему понравится. Если он еще не знает, что эти поэты среди хитрецов и хитрецы среди поэтов его так зовут.
А если он не знает, то, получается, что сходили покататься на мумаке с пользой для Гондора. Одной харадской хитростью меньше.
Горячее, наконец.
– Оно же пережарено!
– Ничуть. Просто очень твердая корочка, и сок внутри. Ешь осторожно.
– Осторожно то, осторожно это! Что-нибудь тут можно не делать осторожно?!
Пожалуй, ничего. Следи за каждым своим шагом, и всё равно тебя перехитрят.
Конец обеда вышел каким-то смазанным: Тинувиэль устала удивляться. Ну, непривычно мелкие зерна каши, которую подали к мясу. Ну, бульон принесли после горячего. Ну, сладости… нет, она уже неспособна ничего взять в рот, надо было слушаться Таургона, сейчас это понимаешь, но поздно, и уже жалеешь, что согласилась остаться на ночное представление, танцы они уже посмотрели здесь, и ей этого хватит, а лучи закатного солнца пробиваются сквозь ткани шатра, так что если поторопиться, то можно успеть, пока не закрыты ворота, только вот поторопиться она сейчас неспособна, ей и встать сложно, странно, ведь не было ни капли вина, почему же она словно выпила его без меры.
Пришел их хозяин, стал обсуждать с Таургоном какой-то очередной чай, вроде и на Всеобщем говорят, а ты ничего не понимаешь, потом харадец заварил, пахнет вкусно, попить что-то она согласна, а съесть – нет, ни за что, тем более сладкого, даже самый маленький кусочек в рот не возьмет, а вот еще чаю – это да, он ароматный и бодрит, какой кусочек? этого, с орешками? ну, если чуть-чуть, да, добавить чаю, и раз уж они остались, то конечно они пойдут смотреть представление, не в шатер же идти к тому, круглому, да, она съест этот шарик, он маленький, да, сказочно вкусный, да, еще чаю… и можно идти.
Таургон рассчитался за этот пир, который харадец продолжал называть слишком скромным, бросил пару монет танцору, тот поймал красивым движением.
Они вышли из шатра. Всё было в оглушительном золоте заката. По сравнению с днем Пеленнор обезлюдел, толпа или вливалась в ворота, или растекалась по домикам предместья. Проходы, где было не протолкнуться, сейчас были свободны, лишь редкие харадцы в узорных нарядах пересекали опустевшие дороги.
Их спутник, пританцовывая на ходу, повел высоких гостей к месту представления.
– Кого-то ждут? – удивленно спросила Тинувиэль.
Даром что днем она видела в основном стену спин зрителей, было ясно, что это место преобразилось.
Исчез помост для танцев.
То есть сам помост никуда не девался, стоит как стоял, передвинуть его было бы сложно, разве мумаков пригнать для этого. Но теперь он покрыт коврами, на нем лежат шелковые подушки, уложенные так, что получается нечто вроде двух кресел, между ними – ваза с фруктами… красота.
Танцам сегодня ночью быть на земле: плотно утоптанная площадка с двух сторон ограничена кошмами, где уже сидят зрители, с третьей места для музыкантов, с четвертой – помост. По углам площадки – чаши с маслом, пока еще не горят, светло же.
Кто из лордов тоже решил посмотреть ночное представление?
Хозяин уже спешил к ним:
– Алмаз и жемчужина Белого Города хорошо отдохнули?
– Да, благодарю, – кивнул Таургон.
– Тогда прошу.
– Подожди. Сколько я тебе должен за всё это?
– Мне? – харадец воздел глаза к небу. – О щедрейший, мне ты не должен ничего. Вот им, тем, кто будет стараться для лучшего из гостей и нежной розы Севера, им, если их усилия радостью откликнутся в твоем сердце…
Таургон сжал губы, размышляя, и хозяин танцоров мгновенно понял его:
– У моего благородного гостя нет при себе мелких монет? Его послушный слуга готов разменять.
– Да, это было бы хорошо.
– На серебро? Или на медь?
– На серебро. Если они хотя бы вполовину так хороши, как тот, что ты дал нам в провожатые, платить им медью было бы постыдной жадностью.
– У моего гостя сердце отзывчиво, как струны лучшего барбета! Поистине счастье для нас всех принимать такого ценителя.
Он быстро и ловко разменял его монеты на мелкие.
И с поклонами повел их к лестнице на помост.
– Нам сюда? Нам? – изумилась Тинувиэль.
– Их впечатляет герб на моей тунике, – непринужденно ответил Таургон.
Про кинжал Фахда и всё остальное объяснять ей не стоит.
– Улыбайся. – Он посмотрел ей в глаза, прежде чем подняться по лестнице. – Они стараются для нас, они заслужили твою улыбку. Хочешь отблагодарить их – улыбайся.
Он поднялся, протянул руку своей спутнице, помогая ей взойти. Повел к приготовленному сиденью.
Тинувиэль послушно улыбалась – а что ей еще оставалось делать? Происходящее казалось невероятным, и всё же это было с ней.
Таургон убедился, что ей удобно, сел сам. К подушкам тело привыкло за время у Фахда, сейчас всё вспомнилось, словно и не прошел год.
Сидевшие на кошмах обитатели Третьего и Четвертого ярусов во все глаза глядели на молодого лорда, так трогательно внимательного к своей госпоже. А теперь, когда лорд и леди изволят смотреть на них, простые гондорцы сделают то, что должны.
По кошмам словно волна прошла: люди начали вставать и кланяться. Кланяться, сложив руки, низко и почтительно.
Таургон в ответ кивал и улыбался.
Тинувиэль испугалась: кто она такая, чтобы ее приветствовали как высокую госпожу, что делать?! Она взглянула на Таургона, ища совета, помощи… и непроизвольно стала подражать его спокойным уверенным движениям.
Кивать и улыбаться.
Они заслужили твою улыбку.
Если отцу рассказать – он не поверит.
…музыканты идут. Наконец.
Этот харадец выставил их на всеобщее обозрение! Хорошо, хоть денег с них не взял!
Тинувиэль не подозревала, что назавтра в Третьем и Четвертом ярусе все женщины от пятнадцати до пятидесяти будут обсуждать высокую госпожу, которая была так изящно одета, и то, что дочь Брандиона надела с утра, не думая (синее нижнее платье, серое верхнее с белой вышивкой и тонкие серебряные браслеты), будет еще долго считаться у дочерей купцов признаком истинного богатства.
Танцор вертелся – неистово, непрерывно, так что его тяжелые разноцветные юбки стояли колоколом. В руках у него было два… нет, четыре, нет, пять дисков, похожих на бубны, он соединял их то так, то этак, казалось, что они намертво скреплены сзади в единую плоскость, а только никакой плоскости не было, были лишь пальцы танцора и иногда – его зубы, которыми он держал центральный диск… то есть диски, их уже шесть, нет, их семь, из фигуры в фигуру, узорами перед лицом и вдоль рук, гондорцы хлопают от восторга, невольно попадая в ритм, юбки несутся бешеной радугой, как он всё это удерживает, это просто невероятно, и как он может кружиться так долго, у тебя уже всё плывет перед глазами, а он вихрится и вихрится, диском закрыл себе глаза, а продолжает крутиться не сходя с места, потом диски один за другим летят куда-то в сторону музыкантов, а он разматывает свои разноцветные кушаки, и радуга теперь вертится со всех сторон от него, а одна из юбок поднимается по его телу до плеч, выше, чтобы потом многоцветным диском встать над его головой, словно они все – зрители, Пеленнор, Гондор, вся Арда вращаются вокруг него, а он стоит неподвижно… конец.