Диор ему кивнул, заваривая чай.
За эти годы Наместник точно выучил, сколько северянину нужно времени, чтобы дождаться развода караула, отнести копье в оружейную, уйти вроде бы к себе – и, никем не замеченным, придти сюда. Уже много лет ты входишь, и он начинает заваривать чай. Ни раньше, ни позже.
Сегодня их последний совет. И именно о нем ты ничего не знаешь.
Досадно. Ужасно досадно.
– Таургон, что-то случилось?
– Да, мой господин.
Он по-прежнему зовет тебя так. Словно ничего не случилось. Словно ничего не обрывается.
– Мне нечего будет рассказать тебе о сегодняшнем совете. Я не слышал его.
Диор вопросительно посмотрел на него, ожидая объяснений.
– Похищенная девушка. Тинувиэль. Я только сегодня понял, как много она значит для меня. Мы годами были рядом, а я не видел своих чувств. Думал, она просто друг.
– Да, – кивнул Диор. – Так нередко бывает. О любви узнаёшь, только потеряв ее.
Он взялся за чайник.
– Тогда нам сейчас не «Феникса» бы пить… но ладно.
Разлил по чашкам.
– Когда ты едешь?
– Пока не знаю. Я скажу в Хранилище: пусть возьмутся за работу, которую она, – он опустил голову, – не успела. Я увезу эту книгу с собой.
– Конечно.
Диор накрыл его руку своей, утешая.
Лгать становилось хуже чем стыдно – больно, но он чувствовал: надо продолжать игру. Здесь и сейчас это правильно.
– Так что пара недель, может быть, чуть дольше.
– Хорошо.
Они пили ненужный сейчас крепкий чай и молчали.
– Я распорядился, – буднично сказал Наместник, – твою форму оставят тебе. Всю, кроме шлема.
– Шлемы общие, – заметил Таургон.
– Не то, чтобы я жалел подарить тебе мифрил, но это вызовет много разговоров. Едва ли они нужны тебе.
– Он неудобный, – улыбнулся арнорец. – Как боевой он неудобен страшно. А как парадный он мне без пользы.
Диор улыбнулся, оценив тактичность отказа.
– Их же, наверное, – Таургон уцепился за хоть какую-то тему для разговора, – при Алькарине делали. Пышность без толку.
Но Диор не собирался прятаться за обсуждение стиля Атанатара Алькарина, который, несомненно, успел запортить много древней простоты.
– Ты не будешь писать нам, – сказал он, – и это правильно. Но если вдруг однажды тебе понадобится передать в Седьмой ярус срочную весть – туника гвардейца откроет любые двери. Тебе… или твоему гонцу. Запомни это.
В дымке грядущего
Наместник Боромир был фигурой странной для самого себя, но именно такой, что сейчас нужна Гондору.
Он не правил и не пытался этого делать.
Страну крепко взял в руки Кирион; с недавних пор старший сын стал брить бороду, отчего сходство с покойным дедом становилось еще сильнее. Боромир подозревал, что Кирион делает это сознательно, он снова хочет сказать всем: «Ничего не изменилось и не изменится, один умер, другой встал на это место, а для Гондора всё по-прежнему».
Что делать на советах, Боромир знал совершенно точно: молчать, выслушивать, кивать. Если разгорится спор – отложить решение и обсудить всё с Кирионом.
Но советы чаще проходили без него.
Он ездил по стране.
Он был живой надеждой своего народа.
Его хотели видеть все: человека, бросившего вызов Девятерым и выжившего, несмотря на смертельную рану. В потерях его семьи (о смерти Денетора чаще говорили «гибель») видели отражение своих потерь, и в спокойном мужестве, с которым он это переносил, людям был источник мужества их собственного. Он мог говорить с простыми и со знатью, о делах сегодняшних или вспоминать войну, но какими бы ни были слова, он по сути вел одну и ту же речь: мы выстояли, и мы заживим раны, нанесенные и стране, и каждой семье.
Ему – верили. Безоговорочно.
Вот это и было его делом. А советы? – все мы знаем им цену. Во время войны отец не собрал совет ни разу… так что советы сейчас тоже очень важны. Это знак мирного времени.
Поэтому он возвращался в столицу, сидел на совете, добросовестно молчал и кивал, а потом отдыхал перед новой дорогой. Рана болела, когда слабо, когда сильнее, и Минас-Тирит был тем местом, где он мог забиться в свои покои и велеть не пускать к нему никого, кроме мамы. Неллас заботилась о нем, как о маленьком, и неизвестно, кому из них двоих это было нужнее.
А потом он уедет снова – спокойный, могучий, неколебимый… как Гондор.
Но однажды к нему вошел доверенный слуга и сказал:
– Господин, тебя хочет видеть какой-то северянин. У него туника Стража Цитадели, и он настаивает.
– Северянин?!
Вошедший был незнаком и молод, лет двадцать на вид, может быть, двадцать пять. Какой возраст скрывает это лицо?
Он с достоинством поклонился и сказал:
– Господин мой Боромир, мне поручено передать тебе письмо.
Протянул пергамент (тонкий, в Гондоре такого не делают).
Наместник резко развернул.
Боромиру, Наместнику Гондора
от называвшего себя Таургоном
Друг мой! Только сейчас я получил достоверные известия о страшном испытании, постигшем Гондор, о гибели твоего брата и о кончине вашего отца. Я не знаю, какие слова подобрать. Ваше мужество достойно величайших героев древности и выше их, потому что вы выстояли, не зная прежде войны.
Но сильнее всех известий я потрясен смертью Денетора. Это был поистине великий человек, он умер как жил, отдавая Гондору всего себя без остатка. Я хочу верить, что Гондор справится с утратой такого правителя, но утрата человека – невосполнима.
Я сердцем с тобой, и надеюсь, эти бессвязные строки всё же станут тебе опорой в том, что сейчас легло на твои плечи.
Внизу стояла буква «А».
Боромир поднял голову.
В комнате он был один.
Первая мысль: «Велеть догнать, вернуть!»… но он не отдал приказа. Государь сказал, что хотел, о чем-то, может быть, еще расскажет Маэфор, а северный принц… можно не сомневаться, что он в точности исполнил волю отца: отдать и сразу уйти. Что ж, они встретились. Как о нем говорил Маэфор? «Славный парень»? Не очень разглядел, но и впрямь – славный.
Значит, уже следующий наследник Элендила – в Минас-Тирите.
Только этот, похоже, будет жить неприметным.
Имеет ли он право рассказать об этом Амдиру, Митдиру и Садору? На Амон-Анвар отец взял с них слово, что они ни с кем не поделятся знанием о Наследниках Элендила, но он не запретил им говорить между собой.
Что изменил приезд в Гондор одного юноши с Севера?
Почти ничего.
Просто немного легче дышится.
* * *
Закончено было совершенно всё.
Единственное, чего ждал Таургон, – ответа родителей.
Ему никто не задавал вопросов. Ни с Диором, ни тем более с Денетором он не виделся. А Эдрахил после того совета ни разу не назначил его в караул. Таургон не сразу заметил это.
Если Диор спросит, почему он не уезжает, хотя в скриптории всё закончено, он ответит честно: «Я просил отца прислать тебе и Денетору подарки и жду гонца».
Если Денетор… с Денетором они так и не разговаривали. После рокового вопроса Наместника о его возрасте – ни разу. Таургон не знал, как посмотреть в глаза тому, кто так хотел видеть тебя на престоле. Еще меньше знал, что ему сказать. Извинился через Боромира, что его не будет с ними ни на Амон-Анвар, ни на свадьбе Митреллас. Вроде всё и вежливо, а только от стыда хочется провалиться сквозь семь Ярусов…
Недавно приехал Барагунд. Вот с ним говорить было просто: он взахлеб рассказывал о своих планах укрепления Итилиена, ты – не менее взахлеб – о своих планах войны на Севере. И уходили в воинский двор, если языки и уши всё-таки уставали.
Как объясняться с Денетором?
Сначала он раз в несколько дней спускался в Четвертый ярус, потом, убедившись, что на это смотрят, как на обычные сборы, стал бывать там каждый день. У них с Тинувиэлью так ни разу и не получилось поговорить: с какими бы намерениями задать ей вопросы он ни приходил, она встречала его поцелуем и… и потом Маэфор, деликатно стуча в дверь, сообщал им о времени.
Ну, значит, ничего важного они друг другу сказать не должны.
Они целовались, как и всегда, когда раздался шум. Не обычный гомон, на который они не обращали внимания, а громкие крики, пожалуй, радостные.
Тинувиэль замерла: пугаться? нет? Поначалу она сжималась от любого шума, боялась, что ее нашли, сейчас успокоилась, но…
– Ну их, – сказал Таургон. – Будет что-то надо – позовут.
Он снова обнял ее, и тут бесцеремонно распахнулась дверь.
Влюбленные обернулись.
Миг понадобился Арахаду, чтобы сличить лицо вошедшего с тем, каким он его помнил четверть века назад.
– Алдарион! – закричал он, забыв о невесте.
Тому труднее было признать лесного командира в этом безбородом великолепном гвардейце.
Братья принялись хлопать друг друга по плечам, бодаться, выкрикивая бессвязное «да я бы никогда тебя…», «на себя посмотри…» и прочее.
– Тинувиэль, это Алдарион, мой брат.
Она была явно удивлена, услышав королевское имя. То есть понятно, что древесное имя в лесу уместно, но всё-таки это уж слишком высокое, и странно для таких образованных людей…
– Привез?
– Привез!
– Всё?
– Всё! И письмо, и подарки, как ты просил, и…
– Пойдем! – перебил его Таургон. – Пойдем, покажешь.
Он решительно пошел к двери, Тинувиэль с ним.
– Нет, родная. Подожди меня здесь, я скоро вернусь.
Тинувиэль осталась в пустой комнате. От удивления и одиночества девушка возмутилась: брат приехал – и до нее сразу нет дела. Какая-то поклажа становится важнее, чем она!
– Алдарион, прежде всего: она не знает, кто я.
– Как «не знает»?
– Никак не знает! Просто Таургон, дунадан с Севера.
– Но ты же ей скажешь?!
– Не в Минас-Тирите. Так что следи за собой: никаких «Арахадов». «Таургон» или «брат».
– Как же она за тебя замуж выходит?!
– Так и выходит. И не скажу, что я сильно против этого.
– Знаешь, – покачал головой Алдарион, – я начинаю понимать, почему отец так ругался.