Тот повернулся к нему.
– Почему ты отказался? – тихо спросил младший брат.
– Долго объяснять… и потом, что бы не считал Денетор и не писал мне отец, это не мое место. Это место отца. А его бы Гондор не принял.
– Значит, нет?
– Значит: не сейчас. Мы не в сказке живем: явится Король и наступит Арда Исцеленная. Спроси себя, брат, что мы сделали для того, чтобы Гондор принял короля-северянина? Они едва знают о нашем существовании, лишь у единиц из них есть повод нам доверять! Мы должны жить здесь. Наследник Элендила должен жить здесь непременно – из поколения в поколение, пока Гондор не скажет «Приди, Король!» Только… – он нахмурился, – не так долго, как я. Лет десять. Иначе с кровью выдирать придется.
Он снова вздохнул.
– Вот когда мы перестанем быть разными народами, когда мы станем одним, вот тогда один из нас и поднимется по этим ступеням. Понимаешь?..
Алдарион молча кивнул.
Собираясь в Гондор, он не предполагал, что здесь всё будет настолько серьезно.
А если брат ошибается?! Он писал, что Денетор мудр, и отец соглашался с этим. Но Денетор считает, что его место здесь!
Он еще не уехал, еще не поздно…
Таургон почувствовал состояние брата, чуть сжал его плечо: успокойся.
– Осмотрись, – сказал он буднично. – Вряд ли тебе удастся снова побывать тут. А я пойду попрощаюсь.
Он отошел к статуе в самой середине левого ряда, если смотреть от трона.
Мраморный Остогер держал в руках маленький семиярусный Минас-Анор. Когда была сделана эта статуя? При жизни? после смерти? Первые пять явно были сделаны разом: они похожи, хотя художники и пытались придать им различия. А эта другая… Остогер не ставил памятников самому себе. Это не Алькарин, который явно поспешил занять последнюю свободную нишу и любовался с трона на собственное мраморное лицо…
Ни один скульптор не в силах создать Остогеру памятник более величественный, чем это сделал он сам.
Кости Остогера лежат в усыпальнице, но это только прах. Дух его здесь. Владыка Крепости бережно и прочно держит в руках свой город.
Осгилиат был велик и прекрасен, но сейчас это лишь руины. Минас-Итиль была могуча, но это не спасло ее.
Что сделал ты, Король, поставив нерукотворную красоту выше всего искусства людей?
Слова, обращенные к Эру, безмолвны, и ты строго соблюдал этот закон, говоря с Ним не словами…
Алдарион, насмотревшись на каменных Королей, подошел к брату.
– Ты читал? – спросил Таургон.
– Читал.
– У тебя будет еще завтра, чтобы посмотреть. Пойдем, пора.
Братья обернулись у трону. Он всё так же бесстрастно сиял белизной в двух потоках света.
Как века раньше.
Как века спустя.
Потому что Минас-Анор – или Минас-Тирит – будет стоять, несмотря ни на что.
Они не торопились. Всё равно Митдир спит, будить его нехорошо, а Алдариону надо посмотреть Седьмой ярус при свете дня. Без малого до полудня они честно бродили, потом пошли к Таургону.
– У меня будет к тебе просьба. Вещей не то, чтобы накопилось, но кое-что мне нужно забрать с собой. Отнесешь к нашим?
В другой день Алдарион был начал шумно возмущаться перспективой тащить жаровню, но сейчас был так серьезен, что просто кивнул. Что он, не поднимет эту жаровню, что ли?
Не время сейчас для шуток.
Пришли. Митдир уже встал. Таургон познакомил их.
– Ну что, какого-нибудь легкого чаю?
– Может, не стоит? – нахмурился младший брат. – Сколько она потом остывать будет?
Он кивнул на Кархарота, с самодовольным видом расставившего железные лапы.
– А какая разница? – не понял старший.
– Нести потом горячую?
– Ты решил, что я прошу тебя забрать ее?! Уж на чем согреть воду, у нас в Арноре найдется! Нет, жаровню я оставлю Митдиру.
– Ой, – сказал он. – Спасибо.
– И чаи, те, что открыты. На первое время тебе хватит, дальше будешь сам добывать. Найдешь, чем заслужить.
– Чай я заслужу, – вздохнул Митдир, – а вот это…
Он обвел печальным взглядом ламедонские гирлянды по стенам.
– Их йогазда тебе дарил, мне не подарит.
– У сластены жизнь – горькая, – заметил Таургон.
Он поставил греться воду, а сам, сев на корточки, стал разбираться в ящиках под кроватью.
Он извлекал оттуда пачки исписанных листов, какие-то аккуратно перевязанные, какие-то безнадежно перемешанные, нераспакованный чай, снова листы, старые рубахи – гвардейцу такое не носить, а выбросить рука не поднялась, опять листы… наконец докопался до старой дорожной одежды, а после еще нескольких археологических слоев бумаг явились и арнорские ножны Наугрила.
– Вот их отнеси прежде всего, – сказал он брату. – А то я с ними буду смотреться смешнее некуда.
Одежда сильно слежалась: последний раз он надевал ее в поездку в Ламедон. Видя, как Таургон недовольно осматривает ее, Митдир удивился:
– Так скажи, чтобы тебе ее вычистили. Завтра она будет готова.
– Н-да, – отвечал Арахад, – это очень по-гондорски.
Они пили чай, объедая, к скорби Митдира, ближайшую гирлянду. Но всякому счастью рано или поздно приходит конец, и его должно встречать с мужеством.
– Я всё хотел разобраться в своих бумагах… – говорил Таургон, недовольно глядя на листы, которые сейчас лежали по всей комнате. – Времени не нашлось, а значит, и не очень-то надо было. В общем, они тебе. Хочешь – разбирайся, а то просто пусти на растопку.
– Но мы сейчас их хоть немного по годам сложим? – нахмурился юноша.
– Сложим, сложим…
Допили чай, собрали поклажу Алдариону. В основном, чай. Ну и старые ножны.
– Сегодня и завтра не ждите, буду занят здесь. А послезавтра утром… – он помолчал. – Скажи Маэфору, пусть готовится к выходу.
Он последний раз отпирал потайную дверь. Другой ключ он вернул днем Сериону, этот отдаст сейчас.
Наместник его ждал, хоть он и не сообщал заранее. От Эдрахила узнал? хотя какая теперь разница.
Диор обнял его. Какое-то время стояли молча.
– Мой господин, прими на прощание. Тебе и госпоже Андрет.
Серебристые и черные меха выплеснулись на стол.
– Я тоже приготовил подарок, – сказал Диор. – Но не тебе. Твоему отцу.
Таургон замер. Подобного он не ожидал, и удивление сейчас пересиливало в нем благодарность.
Наместник достал небольшой складень: две доски, обтянутые черным. На верхней был выложен герб Элендила.
– Открой.
Арнорец повернул изящный крючок.
Нижняя доска была рамой для старого-старого пергамента.
«Сыновьям моим Исилдуру и Анариону.
Ваше письмо я получил и рад, что дела движутся так хорошо…»
– Это написано им самим! – севшим голосом проговорил Арахад.
– Именно, – улыбнулся Диор. – Ты, помнится, сетовал, что у вас не осталось документов той эпохи. Теперь будет.
«Я не могу взять подлинник!» – хотел ты сказать, но этих слов не прозвучало. Будь это подарком тебе, ты был бы вправе отказываться. Но это подарок отцу.
Наместник улыбается. Он это рассчитал.
Хотя дарит Арагласу не только поэтому. Отнюдь не только.
– Как Серион пережил, что ты забрал это из Хранилища?
– Ты напрасно его жалеешь, – буднично сказал Диор. – Я объяснил ему причину и, поверь, он не стал рыдать над утратой. И потом, копию мы сняли, и весьма точно. Гондор не обеднеет.
Таургон молчал. Он и сам не сказал бы, чем растроган сильнее: письмом Элендила или тем, что Диор шлет подарок его отцу.
Если бы они могли встретиться… такие похожие. Такие разные.
– Попьем чаю? – Наместник старается, чтобы его голос звучал непринужденно. – Дел у нас не осталось, «Феникс» не нужен, что ты думаешь о «Празднике в Восточном дворце»?
– Какого года? – спросил Таургон.
Лучше говорить о ерунде, чем молчать о серьезном.
– Белой Лошади. Устроит? – приподнял бровь Диор. – Я, похоже, вырастил из тебя придирчивого ценителя.
– Сколь я помню, Белой Лошади я даже и не пил…
– Хороший год. Бывали и лучше, но хороший.
«Праздник» настаивался долго. Таургон достал харадскую шкатулку.
– Мой господин. Я сейчас раздаю то, что мне не понадобилось за эти годы и тем более нет смысла везти на Север. Это мне подарил Фахд, ты помнишь его.
Вопросом это не было, но Диор кивнул.
– Это чай, но… особый. От него человек становится разговорчивее. Когда хочешь что-то рассказать, а не выходит… он поможет ослабить поводья своего духа.
– Полагаешь, мне он понадобится? – тихо спросил Диор.
– Или ты отдашь тому, кому он будет полезен, – уклончиво ответил Таургон.
Пили «Праздник». Хорошая вещь чай: когда не о чем говорить, можно говорить о нем. Часами.
Кончилась и третья заварка, и четвертая… хотя только невежда будет заваривать этот сорт в четвертый раз.
Была глубокая ночь.
– Тебе надо идти.
Таургон встал, мгновение поразмыслил, собираясь с духом, а потом, опустившись на одно колено, прижался губами к тяжелой руке Диора.
По лицу Наместника текли медленные слезы, застревая в морщинах.
* * *
Утром Таургон брился с наслаждением от того, что занимается этим последний раз в жизни.
– Заберешь, – сказал он Митдиру. – И прибережешь для сына. Когда ему придет время служить в Первом отряде – подаришь.
Юноша посерьезнел. Бритва, конечно, мелочь…
…кем ему придется стать, чтобы его сын тоже попал в Первый отряд?
Еще в день приезда Алдариона он просил Боромира передать отцу, что хочет придти попрощаться.
Денетор ждет его на неизменный ужин.
Почему-то Таургон был убежден, что разговор будет легким.
– Ой, – сказала Неллас, увидев его. – Ты что с собой сделал, глупыш?
Больше не было великолепного гвардейца: Таургон переоделся в дорожное. Только у меча остались черно-белые ножны.
Она видела его точно таким, когда они ездили в Ламедон. Но тогда не обратила на это внимания.
Арнорец достал меха: куний, который с таким трудом отобрали у Тинувиэли, и белоснежный горностай с черными искрами хвостиков.