Они встали.
– Я оставляю Гондор в лучших из надежных рук.
– Легкой дороги, государь. И поздравляю со скорой свадьбой.
Они обнялись.
Потом Денетор направился к себе в кабинет (секретари наверняка удивляются, почему его нет до сих пор), а Таургон, подхватив обе котомки, последний раз взглянул на Древо, дворец, Хранилище, на дали за Андуином и решительно пошел вниз, в Четвертый ярус, где ждали его арнорцы и Тинувиэль.
АМОН-АНВАР
Конец мая – июнь того же года
– Родная, – в руках у Таургона был какой-то большой сверток в одеяле, – попробуй взять.
– Что это?
– Подарок от Денетора. Твой пропуск на выезд. Держи. Ты мать, это твое дитя, ты волнуешься, чтобы младенец не расплакался.
Тинувиэль с некоторой робостью взяла «дитя» на руки.
Из-под рыжего плаща проглядывал туго скатанный серый.
Она попробовала покачать:
– Шш, шш, тихо… Так?
– Как-то так. Главное, опускай ниже голову. Тебе нет дела до стражников, ты думаешь только о младенце.
– Хорошо.
Мысль о том, что в воротах может случиться что-то, ее страшно испугала. Она вцепилась в «дитя», словно этот теплый сверток может ее защитить.
На взгляд женатых дунаданов, она сейчас выглядела в точности как молодая мать.
Ее усадили на телегу, и обоз пошел вниз по ярусам Минас-Тирита.
В воротах их остановили.
– Вы что это? Без наших уходите? Одни? – задал стражник вопрос за всех.
Тинувиэль совсем опустила голову к серому шерстяному личику своего чада.
– Мы с вашими вернемся, – пообещал Маэфор. – Вам сколько обозов привезти? Три? Или двух хватит?
– Четыре привезите! – крикнул самый остроумный.
– Договорились, – невозмутимо ответил арнорский командир.
Они выехали из Минас-Тирита.
У ворот, как обычно, было много народу: одни в город, другие из него, третьи глазеют на проезжающих. Был там какой-нибудь неприметный человек? Или Денетор уверен, что его план сработает, и не прислал никого подстраховать?
Ты столько лет провел в беседах с ним и так и не узнал, насколько правда то, в чем уверен весь Гондор: «у Паука везде свои люди». Хоть сколько-то их есть? Или вся эта огромная сеть шпионов – он сам? Его умение наблюдать, сопоставлять факты и делать выводы?
Сколько соглядатаев ему понадобилось, чтобы раскрыть похищение дочери Брандиона?
Не спросил. А он бы, наверное, ответил.
Что ж, вы говорили о более важных вещах, чем считать несуществующих подручных.
Дорога шла круто вверх, почти на север, огибая отроги. Потом поворачивала к северо-западу. Отсюда открывался знаменитый вид на город.
Маэфор остановил обоз.
По крайней мере, двоим из них никогда больше не увидеть Белый Город.
Солнце с юга слепило глаза, не слишком давая разглядеть его. Зато изумрудным цветом зеленел Пеленнор в садах усадеб, а дальше, к Андуину, уже бродили первые харадские мумаки – примета поздней весны. Издалека они казались почти синими.
– Поехали, – сказал Таургон.
Они поехали. И отроги Белых гор скоро закрыли город.
Впрочем, ни арнорцы, ни Тинувиэль больше не обернулись. Нельзя оборачиваться после прощания.
Первый день Тинувиэль не выпускала из рук «дитя»: ее так напугало, что могут задержать в воротах, что она продолжала бояться, хотя уже нечего.
Телега оказалась слишком тряской, чтобы ехать долго, так что девушка пошла пешком (обувь ей Маэфор подобрал заранее, зная, что она предпочтет идти).
А больше ничего и не произошло. Обычный переход.
Пройдя с десяток лиг, встали лагерем. Стоянки, похоже, веками разбивались на одних и тех же местах: кострище, удобное место для шатров, даже сколько-то дров осталось от прошлых обозов. Зеленая травка для лошадей. И родник. Что еще надо? Если надо – вот и деревенька, там найдется еды купить, и наверняка есть кузнец, если лошадь потеряет подкову или (не допусти всеблагие Валар!) сломается что-то в телеге.
Припасов у дунаданов хватало, развели огонь, состряпали ужин. И принялись расспрашивать Алдариона о последних новостях на Севере. Это было умышленно: они не скажут лишнего о Таургоне, а Тинувиэль узнает чуть больше об их жизни. Об Арагласе Алдарион не говорил, а если надо было упомянуть его, говорил «отец». И ничего лишнего.
Палатку на ночь не ставили, улеглись вокруг догорающего костра, завернувшись в плащи. Май, тепло же. Для Тинувиэли расстелили шкуру. Она с сомнением глядела на такое ложе.
– Вместе спать теплее, – сказал Таургон, усаживаясь на этот мех.
Теплее, да. И еще – мягче. Потому что с ним.
Она сняла дорожную обувь, легла на шкуру, Таургон укрыл их плащом.
Он почти ничего не позволял себе, только целовал ее шею и обнимал. Тинувиэль сама не знала, хочет его ласк или нет. Она понимала: вокруг воины, которые спят более чем чутко, они услышат… даже если совсем тихо.
И впереди у них годы вместе. Всё еще будет.
Он дал Диору слово, что никому не расскажет про Амон-Анвар. И два десятка лет молчал. Только отцу написал.
Когда объясняют цель этого пути? Перед самой тропой? Перед выездом из Минас-Тирита?
Он заговорил с Маэфором в день последней охоты. Друг и родич наизусть знал места, где пропадает всякое желание сначала убивать зверье, а потом и есть мясо.
Тем проще. Надо лишь назвать причину.
Маэфор слушал, хмурился – не от недовольства, напротив: непонятное десятилетиями теперь становилось больше чем ясным: закономерным.
– И мы все поднимемся на вершину?
– Да. Мы потомки Элендила, так что право есть у каждого. И потом: я так решил.
Маэфор посмотрел на него, как впервые увидев.
Он помнил Арахада юношей в своем отряде, потом – быстро возмужавшим командиром, с которым они понимали друг друга с полумысли, действуя как две руки, потом, отправленный Арагласом в Минас-Тирит подстраховать наследника, он смотрел, как меняется Таургон за эти годы…
…а сейчас с ним говорил Король Гондора.
Отрекшийся от власти, да.
Но отрекаться можно лишь от того, что имеешь.
– Никому ни слова. Завет Исилдура запечатывает молчание клятвой.
– Я клянусь, – отвечал Маэфор. – Но что мы будем делать… – (хотелось назвать его «государь», но он не позволит и будет прав) – у нас обоз, лошади?
– Вот поэтому я и рассказал тебе заранее. Что ты думаешь?
– Ничего хорошего. В это время купцы, зимовавшие в Тарбаде, везут арнорские меха сюда. Наши телеги у реки их впечатлят.
– Да, и охрана этих телег будет стоить нам нескольких дней: чтобы все смогли взойти на вершину, а это день на человека, не меньше…
– И не спрятать… – Маэфор думал вслух. – Стоять на открытом месте и надеяться, что никто мимо нас не проедет.
– Значит, иного выхода нет, – подвел черту Арахад.
– М?
– Мы должны увести обоз в Шепчущий Лес. Не потревожив подлеска у дороги.
– Ты предлагаешь нести телеги на руках?! – вскинулся Маэфор.
– Это ты предложил, – улыбнулся Король. – Я был здесь всего лишь дважды. Ты ездишь мимо каждый год. Продумай детали.
Привычно было всем, кроме Тинувиэли. Это ощущение, когда повседневное уходит, становится неважным, и ты словно ребенок перед взглядом строгого родителя, твою душу сжимает неведомый страх – неведомый, покуда ты твердишь себе «Я не понимаю, что это!»; но если тебе хватит смелости взглянуть внутрь себя, в свои поступки и проступки, ты поймешь, что это не страх, а стыд, стыд за то, чего, быть может, не осудят люди, но ты сам знаешь. И тогда, признавшись себе «я поступил дурно», ты ощутишь, что приходит иное чувство: чистоты и легкости. Как в ясный холодный рассвет.
Они – лесные бродяги, охранники обозов, проходящие здесь кто дважды, кто четырежды в год, а кто и чаще, они – потомки Элендила, кто прямой отпрыск королевской линии, кто в близком родстве с ней, кто в более чем отдаленном, они за годы и десятилетия настолько привыкли к этому чувству, что научились понимать его. И перестали бояться странных окрестностей моста через Меринг.
Они никогда не входили в Шепчущий Лес, тем более не поднимались на Амон-Анвар, но на их лицах Таургон видел сейчас не смятение, а свет. И – радость возвращения.
Он решил правильно.
Они – все до одного! – должны подняться на запретный холм. И дело даже не в их крови. Дело совсем не в ней, Брегол тоже потомок Элендила в каком-нибудь колене.
Дело в том, что для них это будет больше, чем прикоснуться к святыне.
Для них это – придти в гости к предку.
Ну и что, что дух Элендила не здесь? А, может быть, он из сияющих чертогов Эру может видеть именно это место?
Когда еще у него будет столько гостей?
Тинувиэли было страшно… и не было. Странное, которое творилось с ней, происходило и с остальными, но северяне улыбались, их лица светлели, и на ее встревоженный вопрос, что это, отвечали так, будто этим было объяснено всё: «Шепчущий Лес, госпожа. Ты сама увидишь».
Каша без мяса, приглушенные голоса. Таургон кивал, давая понять: всё в порядке.
– Эта гора… к которой мы едем, она здесь? – шепотом спросила Тинувиэль, когда они ложились спать.
– Мы почти приехали, – так же шепотом ответил он. – Спи.
Спи, отдохни, любимая. Чтобы взойти на Амон-Анвар, понадобится много сил – и не потому, что крут подъем.
Назавтра еще до полудня они подъехали к менгиру. Маэфор скомандовал остановку.
Распрягли лошадей. Разгрузили телеги.
Таургон указал, где начало тропы, перенесли грузы туда, перевели лошадей. И действительно на руках перенесли телеги.
Придорожные кусты если и были примяты, то это до первого дождя. И уж точно никому не придет в голову, что в лесу скрылся небольшой обоз.
Арнорцы не задавали вопросов. В этом месте, где лишнего слова не проронить, незачем спрашивать о том, что и так понятно. Куда идем? – туда. К источнику этой Силы. Почему надо всё на себе тащить? – потому что. Святое место, и вообще Арахаду виднее.
Пока обоз просачивался сквозь подлесок, он трудился вместе со всеми, но когда обоз встал на тропе, когда лошади снова были впряжены и телеги нагружены, он сказал: