шь? – Арахад продолжал говорить тихо, и это успокоило бы кого угодно. – Только одно. Слово «Маэфор».
– То есть?
– Других же принцами не называют. Ты надежен, силен… удачлив. Один из лучших командиров. Ты сам это знаешь. Вот тебя и зовут принцем. Хотя теперь, похоже, «Не-принцем». Будь доволен.
Маэфор промолчал.
– Ты тот, кто ты есть, – вспомнились слова Денетора. – Как ни называй тебя.
Дорога теперь стала стократ интереснее: Тинувиэль жадно расспрашивала, ей с неменьшей охотой отвечали. Она решительно восполняла свои пробелы в знаниях, и ее готовность учиться, та быстрота, с которой она всё запоминала, совершенно изменили отношение дунаданов к ней.
Прежде их уважение было отстраненным: она невеста принца, они обязаны чтить ее и служить ей. Теперь же оно сменилось искренним восторгом перед нею самой; «наша госпожа», стали они звать ее.
Таургон радовался и давал им наговориться. У него с женой целая жизнь, а когда еще Маэфор, Халлах и прочие смогут днями напролет общаться с ней? Да и число детей у Ранвен Вдовы не изменится от того, что их перечислит не он; кстати, Тинувиэль уже почти не путается и удивит матушку выученной родословной.
Дорога от Меринга к Снежанке снова повышалась, так что лошадей берегли, шли медленно, переходы были короткими. Стараниями бдительного Маэфора почти не пересекались встречными обозами на общих стоянках. Возвращался очередной разведчик, проделавший за день несколько лиг, и если сообщал, что им едут навстречу, то Тинувиэль спешно брала в руки «дитя» (как было увязано в Минас-Тирите, так и лежит; подумать только, меньше месяца прошло, а кажется – годы и годы), принималась укачивать и думать о том, когда это будет не тряпочный, а живой малыш.
По ночам, когда муж прижимал ее к себе, ее тело вдруг охватывала волна сладкого огня, и это было прекрасно, и она думала о том, что, если в ее свадьбе не было всего того, что она презирала, то и в остальном будет не так, как она боялась.
Она безоглядно доверилась северянам, и всё, что случилось со дня побега, превзошло ее самые несбыточные мечты.
С этой мыслью она засыпала в спокойных объятиях Таургона, который теперь, пожалуй, стал сдержан даже больше прежнего.
Перешли в брод Снежанку, обмелевшую к началу лета. Дорога сначала была ровной, потом начался спуск, потом – крутой спуск.
И вот он, Изен, охраной которого Денетор так стращал Брегола с Фингоном. Да уж, вообразить их тут было бы… забавно.
Хотя броды беззащитны, и это всё-таки плохо. Решение Денетора понятно, но…
Стоп.
Это уже не твоя забота. Это уже не твоя страна.
Обоз медленно, осторожно идет по броду. Течение хоть и невысокое, но очень сильное. И вода ледяная.
Перешли. Всё в порядке.
Под ногами – правый берег Изена.
Гондор – позади.
ПРОЩАЛЬНЫЙ ЛУЧ
Июль того же года
Тарбад показался ей Минас-Тиритом, из которого выдернули утес, – и он рассыпался, что-то растеряв, что-то перемешав.
Постоялые дворы были на окраинах. Тинувиэль сначала думала, что это Маэфор выбрал им пристанище подешевле, а потом поняла: нет, очень и очень состоятельные купцы останавливались вот так, с самого краю.
Ремесленные слободы, даже такие, как кожевенная и мясная, не были вынесены в самый дальний конец, куда никто не попадает по дороге… да и вообще – город был плоским, и по нему гуляли запахи… всего. Хорошо, что они на окраине. Воздух чище.
Словом, с каждым часом Тарбад не нравился ей сильнее. То волшебное ощущение входа в легенду, которое она пережила на Амон-Анвар и сохраняла весь путь сюда, было осквернено, запачкано городской… она никогда раньше не произносила этого слова, но теперь оно уместно: городской вонью.
Она впервые в жизни хотела поскорее оказаться в северных пещерах, потому что как ни пугал ее запах торфа, он точно лучше, чем это всё.
Когда Таургон сказал, что хочет осмотреть город, Тинувиэль самым решительным образом заявила, что останется на постоялом дворе. Ей нужно помыться, привести себя в порядок и вообще – после стольких дней пути она имеет законное право посидеть в четырех стенах наедине сама с собой. А он пусть идет по своему Тарбаду, если ему это так необходимо.
Таургон не возражал.
Она права. Она устала. Не телом конечно… хотя и телом тоже, тряская телега или дорога пешком – сложно сказать, что тяжелее. Но не это главное. Она устала от слишком резко изменившейся жизни.
Ей нужно успокоиться. Ей нужно побыть одной.
Верный Халлах-Хуан посторожит ее. Охрана не нужна, разумеется, но знать, что при ней Халлах, – так будет всем спокойнее.
Маэфор отправился искать купца, идущего по Зеленопутью. Человека или гнома – неважно, как получится. Можно даже отважного хоббита, рискнувшего забраться так далеко от родных норок. Хотя хоббит – вариант не лучший, он может ехать через Каменистый брод на Барандуине, то есть окажется спутником на полпути. Ладно, всё это заботы Маэфора.
Ты совершенно свободен и можешь осмотреть Тарбад.
Город, возведенный нуменорцами.
Двадцать два года назад он был для тебя просто скопищем зданий – тебе ли, устремленному в Минас-Тирит, было тогда разглядывать его? А сейчас… всё, что ты утерял в Пеларгире, всё это ты наверстаешь здесь.
Скорее к мутным водам Гватло… да, когда-то ее звали Темной из-за лесов по берегам, а сейчас – из-за того, во что превращают ее болота Лебедяни. Но город стоял здесь, когда еще не было болот, когда корабли шли вверх по ней от Виньялондэ… и?
Таургон замер перед своей находкой.
Он никогда раньше не видел таких домов. Именно поэтому он сразу узнал его.
Он много видел подобного в Ривенделле, но там это стоили из дерева. Здесь – из камня. Эти высокие тонкие полуколонны – словно несколько стволов деревьев срослись вместе. Эти арки окон, каждая высотой в полтора-два роста человека, стрельчатые, устремленные ввысь. Каждое окно узкое, но они тоже срослись – по три, четыре, пять… комнаты залиты светом, особенно на закате, ведь дом на правом берегу.
«Первоначально строители в Нуменоре подражали эльфийским зодчим, но позже…» – эти строки «Сына Звезды», им самим написанные, сейчас обрели плоть. Уже огрубевшую – пять тысяч лет прошло! – в морщинах времени плоть сероватого камня.
Таургон на миг представил себя со стороны: стоит северный дикарь и таращится на дом. Ну да, только вылез из своих пещер, раньше каменные дома разве что в Брыле видел… а таких красивых уж конечно никогда.
Знают хозяева, что их дому – пять тысяч лет? что он уцелел, когда погибал Нуменор и земля содрогалась? что этот дом – едва ли не единственный во всем Тарбаде, где зодчество раннего Нуменора сохранилось без искажений? Рядом стоит… плакать хочется, глядя на такие перестройки! – да, стал просторнее и наверняка удобнее, но эти массивные стены с фасадом, держащимся на кружеве арок, они же смотрятся как коровья туша с оленьей головой…
А этот пострадал… при гибели Нуменора, да? Арки, колонны, портал – словно свитые ветви деревьев над лесной дорогой – всё устояло, а вот стены – нет. Их выкладывали заново, и больно смотреть, как грубо. За три тысячи нуменорских лет… что случилось с родом изначальных владельцев? пресекся? обеднел? хотя дом наверняка переходил из рук в руки не раз, да и стену могли подновлять тоже не единожды, и каждый раз – всё небрежнее.
Таургона сейчас не интересовали здания более позднего времени, ни нуменорские, ни выстроенные уже после гибели Острова, не восхищали красивые, не раздражали помпезные; он искал и искал кажущиеся такими хрупкими дома, где колонны сгрудились, как молодые березки, где окна – как просветы сквозь деревья, где этажи высокие, как лесной шатер, а комнаты маленькие, как полянка в глуши.
И он находил их. Что-то перестроенным: одна, две стены остались неизменными, что-то – затиснутым между домами других эпох, что-то… больно смотреть: окна заложены на четверть снизу и на половину сверху. Не нужен нынешним хозяевам свет, им тепло важнее.
Но видел Таургон и другое. Видел, как здания более поздние пытаются подражать древнему изяществу. Да, держит уже не арка, а стена, но стена украшена так узнаваемо… здесь жили Верные, и верны они были не только духу, но и облику изначального Нуменора.
Сегодня Тинувиэль отдохнет, а завтра ей надо будет это непременно показать. И всем остальным.
Когда еще удастся совершить путешествие на пять тысяч лет в прошлое…
Дело шло к вечеру, и хотя Таургон с утра наелся основательно, сейчас его нос начинал интересоваться вовсе не древним зодчеством (до коего носу не было дела и утром), а запахами из харчевен, которых в Тарбаде было преизрядно. Что ж, надо возвращаться. И Таургон пошел к их постоялому двору.
Но его нос имел на сей счет иное мнение. Он вдруг счел себя главным и стал собирать свою мозаику Тарбада: не из зданий, а из запахов. Он рассказывал своему хозяину, где жарится птица, а где томятся бобы, где люд победнее радует себя мятой и розмарином в каше, а где роскошествуют с харадскими специями. Нос оказался таким же дотошным, как и его хозяин, и слушать (не «слушать»! нос нельзя слушать! а как его не слушать?!) его подробнейшие рассказы о том, где и что готовится, проголодавшемуся человеку было совершенно невозможно. Спасаясь бегством от собственного носа (задача решаемая, несмотря на кажущуюся безнадежность), Таургон свернул на улицу, где никаких вкусных запахов не витало, и можно было хотя бы перевести дух.
И идти к их постоялому двору быстрым шагом, благо улица ведет в нужном направлении.
Но нос не желал сдаваться. Запахи есть всегда и везде, и они расскажут о городе ничуть не меньше, чем какие-то там колонны и окна!
Таургон замедлил шаг, еще сам не понимая, почему. Потом остановился. Огляделся. И решительно направился к дому, в первом этаже которого купец устроил свою лавку.
– Ты торгуешь харадским чаем? – спросил он, входя.
– Это дорого! – отмахнулся от северянина купец.