Вот у Элронда, наверное, этот дважды принц будет смотреться прекрасно.
А она сама? Какой она, простая гондорская девушка, предстанет перед живой легендой Средиземья?
Как ей стать достойной того мира, в который ее впустили?
– Можно бесконечно любоваться, как ты держишься за столом, – сказал Араглас сыну. – Весь Арнор сбежится смотреть на это.
– Пусть смотрят, – пожал плечами Таургон. – Я научился этому, просто глядя на Денетора. Научатся и они.
– Хэлгон рассказывал, – только тут Тинувиэль заметила Сильнора, слишком сдержанного, чтобы он был виден на фоне своей жены, – что при Аранарте были люди, сохранявшие и в пещерах благородные манеры. Но всё смыла война…
– Вернем, – ответил Таургон. Ложка была велика для тех крохотных порций похлебки, которые он брал, но это его не смущало и не мешало. – Отправь с нами к Элронду мальчишек побольше, и я выучу их, как меня учил Денетор, когда так хотел сделать Королем.
Тинувиэль уронила ложку:
– Денетор хотел… что?
Молчание.
В первый миг Сильмариэнь и ее семья изумились самой сути сказанного, но обнаружить, что это неизвестно его жене!..
Таургон стремительно листал прошлое назад – как вышло, что он ей не сказал?! И получалось, что сказать никак не мог: в Гондоре это было немыслимо, а в дороге он хотел отрешиться от того, с чем расстался.
– Слушайте, – первой пришла в себя Сильмариэнь, – вы разговаривать друг с другом не пробовали? Вы попробуйте, вдруг вам понравится!
– Вот поэтому я и отказался стать Королем Гондора, – Таургон отвечал разом на все невысказанные вопросы. – Я не могу жить в стране, где даже самым близким ты не можешь сказать правды о себе. Править такой страной я не могу тем более.
– Это в прошлом, – участливо сказал Араглас. – Это всё уже в прошлом.
– А если бы… – Тинувиэль не была готова вот так взять и отбросить эту новость, – если бы Денетор убедил тебя, то кто бы стала твоей королевой?!
– Поздно выцарапывать глаза, – заметила Миринд. – Кто бы она ни была, она далеко.
– Не было никакой «ее», – улыбнулся Таургон. – Денетор так далеко не заглядывал, а я… если бы я согласился, я бы женился, на ком он скажет. В интересах трона. Скорее всего, он поступил бы со мной, как с Митреллас: десяток подходящих, а дальше на выбор.
Он обернулся к жене:
– Не было у меня никого на примете, не было. Думаю, что и у Денетора не было.
– А я на твоем месте бы не верила ему так легко. Мало ли, что он еще скрывает, – заметила Сильмариэнь, но видно было, что она шутит.
– Давайте я вас напою настоящим чаем, – решительно сбил тему Таургон. – Заодно научу правильно заваривать. Сильмариэнь, вы никогда не пили?
– Вообще- то мы… – неуверенно начала она.
– Ясно.
Он решительно пошел к пещере, где еще вчера сложили их поклажу.
– Тебе нужен кипяток? – вслед за ним встала Миринд.
– Нет, просто горячая. Я хочу заварить «Опалового Феникса», он прекрасен для начинающих. А кипяток убьет в нем вкус.
– «Опаловый Феникс»? – услышала Тинувиэль знакомые слова. – У меня еще остался. Ну, тот, что ты мне покупал.
– Та баночка за столько лет? Ты хоть раз его пила? – укоризненно спросил Таургон.
– Пила! – с ответным возмущением произнесла она. – Но только если отца дома не было, а я вдруг осталась. Что, как ты понимаешь, случалось нечасто. Он был настолько против «всех этих харадских штучек…»
Она вздохнула.
– Хорошо. Допьем твой, потом будем распечатывать мой.
Они вошли в родительскую пещеру и разом увидели то, на что вчера не обратили внимания: один из выступов камня был аккуратно выровнен, на нем стоял памятный синий мумак, а рядом еще несколько деревянных шкатулок, уже северной работы.
Тинувиэль развязала котомку, достала свои. Спросила Миринд:
– Я поставлю их сюда, можно?
– Конечно, деточка.
Таургон отобрал у нее «Феникса» и стал заниматься чаем. Тинувиэль порылась в вещах (несколько книг, пара любимых платьев, свиток с мумаком, еще какая-то мелочь) и достала…
– Помнишь ее?
Он рассмеялся:
– Еще бы! Как мы были недовольны, что он подарил нам одну на двоих. А он был мудр. Он видел то, чего не понимали мы: что мы пара. И сказал нам об этом. Сказал маленькой ложечкой для чая.
Он повертел в пальцах вернувшуюся к нему вещицу.
– Какой заботливый купец, – удивилась Миринд.
– Ну, заботился он о себе, – пожал плечами сын. – Как я понимаю, он рассчитал, что после свадьбы эта ложечка будет вызывать у нас такие милые воспоминания, что мы придем к нему еще не раз. А вот нашего отъезда он не предвидел.
Когда все воздали «Фениксу» должное, Миринд оставила дочь прибираться, а сама повела Тинувиэль поговорить.
– Почему, госпожа? – спросила невестка. – Я должна всё делать сама, раз я здесь.
– Ты будешь, деточка. Ты отлично будешь всё делать. Но позже. Мы в этом родились и выросли, тебе надо привыкнуть. Ты еще благословишь эти заботы – зимними дождливыми днями, когда только хлопоты и будут спасать тебя от тоски и тревоги. Никакие книги не спасут. Проверено.
– Госпожа Миринд…
– Тинувиэль, тебе было бы сложно обращаться ко мне, как к матери?
– А… можно?
– Мне было бы приятно. Дочка-мальчик у меня есть, теперь судьба мне дала дочку-девочку.
– Матушка… – осторожно произнесла она, словно боясь, не обожжет ли ее это слово.
– Как я понимаю, Арахад не думал еще, что будет после Ривенделла, и это правильно. Пусть он носится по своим горам, а ты будешь жить у нас. Тем более с маленьким. Вряд ли он станет возражать, но в любом случае это решено.
– Правда? – она засветилась от счастья.
– А теперь, деточка, пойди и переоденься. Утро было тихим, но к полудню здесь действительно будет много народу. Надень то, что я прислала тебе на свадьбу. Надень жемчуг. Я хочу посмотреть на тебя в нем.
Тинувиэль сказала «Хорошо» и встала. Топить очаг торфом, печь лепешки из желудевой муки и прочим арнорским премудростям она научится позже, а вот искусству слушаться Миринд с первого раза – уже сегодня.
Вскоре она вышла в сиянии голубого шелка и матовом блеске жемчуга.
Миринд удовлетворенно оглядела ее:
– Тебе к лицу.
– Матушка… могу я спросить? Почему жемчуг Кирдана – мне? Таургон… Арахад рассказывал, что его всегда носила жена вождя.
– Прежде всего, ты можешь называть его Таургоном и не поправляться. По крайней мере, с нами. А жемчуг… жена его носила не всегда. Арахад по молодости этого не замечал, была война, он думал о другом.
Миринд вздохнула.
– Пока на нас не нагрянули гости, я расскажу. Садись.
Тинувиэль повиновалась.
– Прежде всего, что ты знаешь об истории дунаданов после гибели Артедайна?
– Я начала учить. У Аранарта было пятеро сыновей, Маэфор – потомок Аэглена и поэтому он не принц.
– Маэфор… – улыбнулась Миринд. – Да, а мы с Арагласом потомки старшего. У Арахаэля были старшая дочь и младший сын; моя прабабушка и его прадедушка. Так что мы довольно близкие родственники. Браку, в смысле крови, это не мешает, напротив: род Элроса будет только сильнее от такого союза. Это мешало браку в другом: Араглас смотрел на меня только как на сестру, а я была слишком горда, чтобы сказать: очнись, даже троюродным можно жениться, открой глаза, заметь, наконец, что я люблю тебя! Я молчала, он не понимал, была война, я была неплохим бойцом и решила, что просто никогда не выйду замуж.
– Ты решила?.. – охнула Миринд.
– Да, деточка, да.
Судя по тону Миринд, ей было известно абсолютно всё.
– Таургон написал вам о том разговоре?!
– Разговоре? нет. Он мало писал о тебе. Почти ничего. Мы всё знаем от тебя самой.
– Меня?
– Конечно, деточка. Мы выучили наизусть твой почерк. Мы получили больше страниц, исписанных твою рукой, чем рукой собственного сына. А он почти ни строчки о тебе годами. Что это значит? Это значит, что он влюблен, а ты не хочешь замуж. Не «за него не хочешь», иначе не старалась бы для нас, а – вообще.
– Госпожа Ми… матушка. Ты словно слышала всё, что я сказала тогда!
– К вашей чести, – продолжала Миринд, – вы справились сами. А мы нет. Нас спасла его мать. Госпожа Раудрес…
Она помолчала, провела пальцем по огромным жемчужинам ожерелья:
– Госпожа Раудрес была человеком… сложным. Мы все непросты, у всех нас недостатки, но она… я не могу говорить о ней дурно, она дала мне самое большое счастье в жизни. И всё-таки – каждое добро, которое она делала (а она делала много добра!), было приправлено изрядной долей горечи. Так что Араглас иной раз предпочитал не получить помощи вовсе, чем принять помощь от нее.
– Этот жемчуг… – Миринд вздохнула. – Когда Арагорн, отец Арагласа, погиб, она продолжала носить его. И дело было не в украшении. Она носила его как знак своего права решать судьбу народа. Она смотрела на Арагласа как на сына, который должен слушаться матери, а не как на вождя. Поэтому я возненавидела это ожерелье еще тогда.
Тинувиэль молчала. Она бы не удивилась такой истории в Гондоре, но здесь, где люди другие…
– А после свадьбы… а после свадьбы все ждали, что она его отдаст мне.
– И она не отдала?
– Нет. Оставила таким вот знаком прошлого, которое она не выпустит. Ты понимаешь: мне не нужно было ни ожерелье, ни какие-то знаки, мне нужен был он, и она мне его дала… мы с ним пожали плечами и сказали: пусть носит, если ей это так важно.
Тинувиэль кивнула.
– После ее смерти я его получила. Но почти не носила. Надеть – означало вспомнить ее. А я не хотела.
Миринд тряхнула почти седой головой и сказала решительно:
– Так что носи его. Жемчуг любит тепло женского тела, вот и носи. А я буду любоваться тобою и забуду о прошлом.
Гости действительно нагрянули. Сначала Тинувиэль еще различала их лица и честно старалась запоминать, кто кому кем приходится, но уже к вечеру даже ее разум, закаленный в изучении хроник, оказался бессилен перед тем, чтобы разобраться в новых родственниках. Ей казалось, что она уже знает арнорские родословные, но нет: связывать знания с живыми люди, приветствующими ее, пока не получалось.