Если же он приходил днем, то это было счастье. Мысль о вечере вдвоем странным образом не отвлекала их от работы, а наоборот – помогала сосредоточиться: исправленная хроника правления сыновей Элендила, которую они поделили между собой на главы, продвигалась быстрее прежнего.
А после заката они убегали в сад.
Разгадана их тайна? Нет? А какая разница?
Они поженятся. Когда-нибудь… потом. Ей семнадцать, ближайшие три года о свадьбе нечего и думать, но и после… она еще слишком молода для семьи, всё это будет, обязательно, как же иначе, просто сейчас это неважно, сейчас – быть вместе, он целует ее губы – осторожно, словно едва вскипевшую воду пьет, и вскипает, огнем бежит по жилам кровь, и горы готов свернуть, а она целует тебя сама – глаза, щеки, лоб, какая она смелая, она прекрасна и дерзка, и какое это чудо – позволять ей целовать тебя, луна напоминает им о времени… надо идти, ее отец, как она уверяет, спит и не волнуется, знает ли он, что они теперь отнюдь не историю обсуждают? а если и знает, то что дурного, они поженятся, только позже, а сейчас держать ее в объятьях, хрупкую милую Соловушку…
Осень заботилась о влюбленных как могла, но кроме них двоих был еще весь остальной Гондор. Земля ждала осенних дождей.
Время пришло.
Время холодного шквального ветра, который – с дождем, без него ли – гнал под крышу всех без разбора.
По вечерам Серион с сочувствием смотрел на них, но правило есть правило, Таургон молча вздыхал и не спорил, Тинувиэль молчала возмущенно, но поделать ничего не могла всё равно. До слез ее огорчало другое: любимый настаивал, что прощаться они должны в туннеле, ведущем на Шестой ярус. Раньше он всегда провожал ее до дому, и целоваться на пороге – это было… это было частью ее мира, ее счастья! А теперь он придумал, что их могут увидеть вместе! да что там можно рассмотреть в этих сумерках, особенно когда ветер и дождь?! да кто вообще выглянет в окно?! но нет, он говорил, что ни ей, ни тем более ее отцу не нужны разговоры о том, что она проводит время в обществе простого стражника, одно дело Хранилище, другое – улица.
Он был неправ! совершенно неправ! но непреклонен… приходилось подчиняться.
И всей душой ненавидеть эту осень с ее непогодой.
Скорей бы похолодало. Придут ясные дни.
В зале Хранилища теперь стоял непрерывный тихий гул: в окна бил ветер или дождь, и это заглушало шепот, если надо было обсудить правление Исилдура и Анариона.
Шептались они чаще по привычке: в такую погоду любители древней мудрости предпочитали сидеть дома, так что в зале по многу часов не было никого, кроме них двоих. Хранители тоже не появлялись: то ли из деликатности, то ли просто заняты делом в недрах своих владений.
Можно поцеловаться и раз, и другой, точно зная, что никто не увидит.
И всё-таки Тинувиэль никогда в жизни не злилась на осеннюю непогоду – так.
Тут – Таургон, неумолимый и невозможный в своей правильности и заботе о ней там, где это совершенно не нужно.
Дома – отец. Прошлые месяцы они не виделись вовсе: она уходила, пока он спит, приходила – уже спит. А теперь ужинай с ним каждый вечер. А он не молчит! Рассуждает, не понимая совершенно ничего, и задает вопросы, один глупее другого.
Но не говорить же об этом с Таургоном здесь шепотом.
Мерзкий, отвратительный ноябрь!
Разве что хронику они почти закончили, хоть что-то хорошее. Скоро допишут и снова возьмутся за интересное. У нее уже есть идеи, но Таургон пока говорит: никаких обсуждений нового, а то они никогда не закончат эту работу.
Иногда с ним совершенно невозможно!
Декабрь усмирил дожди, стало ясно и холодно.
Слуги еще с рассвета прибрали сад Хранилища, положили на мраморные скамьи туго набитые подушки; любители древности поспешили туда.
Стало многолюдно, как летом.
Не поговоришь о любви.
Но ей и так найдется, о чем его спросить.
– Послушай, а ты ничего не рассказывал о своем замке.
– Замке?
– Ну да. Я не так хорошо знаю карту Арнора, но ты же объяснишь? Когда он был построен? Еще Север был един? Или позже? Сколько у него башен? Эльфы помогали возводить его?
– Тинувиэль…
Смягчать правду или нет? Ей ехать с ним на Север, ей приучаться жить без слуг, топить очаг торфом, печь желудевый хлеб… он бы рассказал позже, но раз она спросила – пусть знает правду. Ей войти в этот мир, и сейчас умолчать о чем-то всё равно, что солгать.
Она не перебивала. Она смотрела огромными глазами.
Он говорил еще подробнее, пытаясь объяснить, что в такой жизни нет ничего страшного, только на первый взгляд это невозможно; он доказывал, что простой труд не мешает ни образованности, ни красоте души, что сейчас вот они беседуют с пустыми руками, а так руки обоих были бы заняты каким-то домашним делом.
Он говорил спокойно и, как ему самому казалось, убедительно.
Вдруг Тинувиэль жалобно всхлипнула – и зарыдала в голос. Отчаянно. Беспросветно.
Что все осенние бури в сравнении с этим.
Он протянул к ней руки – обнять, прижать, утешить… она вскочила.
– Тинувиэль, ты напрасно…
Она метнулась прочь. Бегом из сада.
За ней? Или дать ей пережить всё, что она узнала?
Она сейчас не хочет его видеть.
Не хочет – значит, он не помчится за ней. Она успокоится и вернется. Она же любит его. Значит, он будет снова и снова объяснять ей, что бояться жизни в пещерах не нужно.
Она привыкнет к этой мысли
У них много времени на это.
Назавтра она не пришла.
И на третий день тоже.
Что делать?!
Идти к ней, говорить, убеждать?!
Она любит его, она сделала свой выбор, как и он. А значит, ей нужно время принять их будущее. О котором он сказал слишком рано.
Ей нужно успокоиться.
Он не должен ее тревожить. Она придет, когда станет легче.
А до того он должен ждать.
И он ждал. Приходил в Хранилище как обычно, переписывал свои главы. Серион посматривал на стол Тинувиэли с разложенными книгами, но пока молчал.
Ты твердил себе, что должен уважать ее желание не видеться с тобой. Пока не видеться.
Тебе всё больше хотелось, позабыв про всякое уважение, ворваться к ней в дом, упасть ей в ноги и закричать: «Прости! скажи, в чем виноват, признаю вину – только прости! не мучай!»
Но разве он может так поступить? Она не приглашала его, он не знаком с господином Брандионом.
Здесь не Арнор, здесь другие нравы. Он должен уважать их.
Она придет.
Переживет свой первый страх и придет.
Спустя неделю не выдержал старый хранитель. Он спросил о ней, ты не мог внятно ответить, Серион сказал: «Так узнай, что же ты?!»
И назавтра ты с чистой совестью отправился к так хорошо знакомому тебе дому в северном конце Пятого яруса. Ты не вламываешься, ты выполняешь просьбу главного хранителя.
Сердце прыгало, как бешеный заяц.
Ставни были закрыты. Неудивительно: по этой погоде, тихой, но холодной, так делали во многих домах, сохраняя тепло.
Таургон взялся за массивное кольцо, постучал в дверь.
Тишина.
Он подождал и постучал снова.
Ничего.
Ушли куда-то?
Он подождет.
Они вернутся – или пройдет кто-нибудь из слуг.
Долго. Как долго никого нет.
Или ему только кажется, что долго?
Еще раз постучать? Ну а вдруг слуги были на заднем дворе, не услышали?
– Напрасно стучишь, – говорит проходящий мимо стражник. – Они уехали.
– Как уехали? Куда? Когда?!
– Дня три назад. Или четыре. Куда… да кто их знает. В имение, наверное. Повозок было две, большие. Решили, видно, на юге зиму пережидать. А может, что срочное их погнало.
И черная трещина раскалывает твой мир.
Ты умеешь терять.
Тебе доводилось и хоронить павших товарищей, и оставлять их непогребенными.
Ты годами был готов к известию о смерти отца.
Но там была война. Там не было ни мига для горя, сжал сердце в кулак – и беги, бейся, мсти, отступай, чтобы отомстить потом, лежи тише камня, чтобы враг не заметил тебя… На войне потери были частью жизни, и боль была частью жизни.
Мертвым не больно.
Болит – радуйся. Значит жив. Отец потерял ногу – ликуй: он не погибнет!
Ты отвык терять.
Война позади; даже на Севере уже много лет никто не гибнет. А здесь, в этом сказочном мире, где сменяются поколения, не знавшие битв, в этом прекраснейшем городе, волшебнее чертогов Элронда, ты не ждал потери.
Этого не может быть!
Она сама сказала, что любит его, сказала первой!
Может.
Это Гондор, здесь люди мыслят иначе. Как она сказала о Берутиэли? «Они с мужем расстались, обычное дело»?
Если брачная клятва так мало значит, то чего стоят тайные поцелуи? – меньше, чем ночной ветер; улетел – нет и следа.
Тинувиэль!
Размечтался? думал: попал в прошлое? отправит тебя ее отец за сокровищем?
А всё проще.
Проще и страшнее.
Ей не нужен лесной бродяга. Каким бы героем они ни был. Даже когда она полюбила.
Она забудет тебя. Уехала и забудет.
Обычное дело.
ДИОР
2408-2410 годы Третьей эпохи
«Надо было жить и исполнять свои обязанности» – эти слова из какого-то сказания времен Аранарта прочно засели в сознании.
На них и держался.
Обязанности и перед Арнором, и перед Гондором.
Исправно отстаивал караулы. Денгар всё понял по твоему лицу, ставил теперь в ночные. Когда ты прошлый раз стоял так, стража была одна на всю ночь, еще сентябрь же. А теперь их уже три. Ночной караул – это подарок: отоспись после него – и свободен с рассвета до заката. То есть всё время, что открыто Хранилище.
Хронику надо закончить. Сжать сердце в кулак и допереписать. Сначала свою часть. Потом – брошенное Тинувиэлью. Он объяснил Сериону, что она уехала, забрал ее книги себе; старый хранитель деликатно промолчал. Хронике будут рады в Арноре, это подлинный подарок отцу; думай об этом и трудись. Лучшее лекарство от любого горя.