твоего жалования мало, чтобы осуществлять его.
– Мой господин, – твердо сказал арнорец. – Любому человеку мало жалования. Одному надо растить детей. Другому баловать жену. Третьему нужно оружие. Четвертый устраивает веселье для друзей. Как мерить, кому нужнее деньги?
Диор продолжал говорить мягко:
– Книга, которую ты хочешь, послужит десяткам людей. Сотням.
– Поэтому я ее и куплю, – Таургон говорил тоже очень ровно. – Мой господин, мне трудно найти правильные слова, прости. Я скажу так (это не главное, но тоже важно): ты понимаешь, что я в отряде – белая ворона, но сейчас мы хоть и не друзья, но товарищи. А если у меня появятся…
– Довольно, – прервал его лорд. – Я понял тебя, поступай как знаешь.
Но при следующей встрече он вернулся к этому разговору.
– Таургон, в скриптории заканчивают переписывать твою книгу. Не кажется ли тебе, что Гондор должен тебе за нее?
– Почему?
– Не будем спорить. У тебя есть принципы; они есть и у меня. Нам обоим следует уважать их. Я прикажу переписать для тебя «Последний Союз». И не приму возражений.
– Спасибо, мой господин.
– И еще я думаю вот о чем. Ты сейчас переписываешь хроники Наместников, долго тебе еще?
– Как пойдет. Месяц; может быть меньше.
– С этой работой справится другой?
– Да… – осторожно ответил арнорец. – Я собираю из нескольких книг, но разметить, что и откуда надо взять…
– Займет один-два дня, не так ли?
Таургон кивнул.
– Я хотел бы, чтобы у тебя было больше времени на чтение. Переписывать могут другие.
Сын Арагласа замер, думая об ослепительных возможностях, которые открывает ему этот человек с мягким голосом и железной волей.
– Именно так, – Диор улыбнулся, читая мысли по его лицу. – Если я сочту, что книга будет полезна не только для вашего Севера, то снимут сразу несколько копий.
Таургон писал отцу, взахлеб рассказывая о своем счастье, о мудром Диоре, о том, что советует прочесть Серион, спрашивал, не хочет ли отец получить от него что-то об определенном периоде.
Шла весна. Скоро год, как он покинул Север. Каким лесным дикарем ему-сегодняшнему кажется он-тогдашний. А сейчас… Гондор словно у его ног! одного его слова достаточно, чтобы стали переписывать новую книгу – их может быть и две, и три, и даже четыре разом, и сделают это гораздо быстрее и лучше, чем он сам, даже если бы трудился целыми днями. А он вовсе не занят этим, он читает, размышляет, беседует с Диором, когда тот приходит… это больше чем мечта наяву, это его настоящая служба, и жалованье ему платят самой полновесной монетой, какая только есть в мире: радостью. Радостью познания. Радостью при мысли о том, как эти книги прочтут в Арноре. И радостью бесед с Диором, который дорожит этими часами – теперь уже в саду – ничуть не меньше, чем ты.
Свою службу стражником ты почти перестал замечать. Ты отстаиваешь караулы, гоняешь лоточников, иногда отворачиваясь и давая им сколько-то времени постоять – игра есть игра, а ты не зверь; у тебя прекрасные отношения с Денгаром и ровные с товарищами… но о таком в Брыле говорят «работа – не бей лежачего», и ты не думаешь о ней, как за ужином не думаешь о том, как несешь ложку похлебки в рот, и однако ж не проливаешь с нее.
Стоял один из чудесных майских вечеров. Закат в это время года уже сместился сильно к северу, так что Таургон, выходя из Хранилища незадолго до захода, любовался им. В этом городе ему не хватало арнорских закатов во весь горизонт… но увы: Минас-Тирит обращен на восток, на западе стена Белых Гор.
Сейчас он читал и не беспокоился о времени: когда ему будет пора, солнце дойдет до северных окон, он увидит это по теням.
Но чтение его прервалось гораздо раньше: пришел Диор.
– Что нового в древнем Гондоре? – спросил он.
Вы пошли в сад, и ты начал рассказывать, что попросил Сериона подобрать всё, что было написано о Фириэли, и тебе еще читать и читать, но уже очень любопытно смотреть, как по-разному видят ее нрав, судьбу и даже саму ее смерть.
В саду следить за закатными тенями было сложнее, но ты не забывал и, прервав себя, встал:
– Прости, господин мой. Мне пора. Сегодня я в ночном карауле.
Диор встал тоже:
– А я сегодня как раз наоборот: совершенно свободен.
Он пошел назад в Хранилище, кивком велев тебе следовать за ним, и ты подчинился, не понимая, чего же он хочет. Диор вошел в комнату хранителей, там сидел Минигол, поспешно вставший при его появлении; Диор сказал ему:
– Найди кого-то из Стражей Цитадели, скажи: я велю явиться и бегом.
– Сюда, мой господин?
– Сюда.
Диор сел за ближайший стол, взял лист бумаги и написал очень простые слова:
Денгару, командиру стражи Четвертого яруса
На сегодняшнюю ночь я освобождаю Таургона от несения караула.
Диор, сын Барахира
– Ну вот, – сказал он с улыбкой, – сейчас ее отнесут, и у тебя будет свободный вечер.
Ты смотрел на него и не мог понять, как же не догадался раньше. Столько месяцев! Этот человек с первой вашей встречи говорил от имени Гондора. Он отдавал приказы легче, чем задавал вопросы. Хранители уступают вам свою комнату, и это само собой разумеется и для него, и для них.
– Прости, – сказал сын Наместника Гондора. – Я был уверен, что ты знаешь. Догадался, или тебе объяснили. Прости, мне, конечно, следовало всё сказать самому.
Явились Минигол и с ним Страж в черно-белой блистающей тунике.
– В Четвертый ярус, командиру стражи, – велел наследник. И обернулся к тебе: – Пойдем.
Ты шел за ним к Башне Наместников. Идти было недалеко, но за это время ты успел передумать больше, чем за иной месяц.
Ты так мечтал открыть властителю глаза на то, что творит Паук! а Диор – сын Наместника. Он будущий правитель, он самый благородный из людей в Гондоре, он…
…он мудр и наблюдателен. Что он, не знает?
Всё, на что ты хочешь открыть ему глаза, ему известно гораздо лучше твоего.
Да и что бы ты мог ему рассказать? О событиях, бывших почти десять лет назад? со слов Денгара? смешно же.
Или – о том, что видел своими глазами? ужасно было, да уж.
Мечта поговорить с одним из властителей Гондора исполнилась именно тогда, когда говорить ты будешь совсем не об ужасном Пауке.
В своих переживаниях и мыслях ты проглядел, куда и как вы шли.
– Располагайся, – сказал Диор.
Вы были в небольшом темном кабинете. Пара светильников на столе.
Хозяин разжег небольшую жаровню на гнутых ножках.
– Ты когда-нибудь пил чай? – спросил он.
– Только слышал.
О безумно дорогом харадском напитке, который может сделать бодрым на всю ночь, а может наоборот – заставить расслабиться или сотворить с тобой еще что-нибудь.
– Понимаю.
Он достал деревянную шкатулку, сплошь покрытую резным узором, замысловатым и непривычным.
– Велеть принести что-то поесть? – спросил Диор. – Я оставил тебя без ужина.
– Не знаю, – пожал плечами Таургон. – Перед караулом я бы наелся, а так…
– Понимаю, – снова повторил хозяин. Он вышел, почти сразу вернулся.
Закипал чайник на жаровне.
За сдвоенным окошком закат рисовал розово-серые узоры на жемчужном небе.
Он звал тебя поговорить, но вы молчали. И это было лучше слов.
Молчали о вашей странной дружбе, о том, что важнее всех книг, как ни дороги они Арнору и ни нужны Гондору. Судьба королевы Фириэль и как ее трактуют разные авторы – об этом вы побеседуете потом, в саду Хранилища. Он позвал тебя говорить о другом.
О чем – тебе виднее.
– Пробуй, – он налил вам по крохотной харадской чашке. – Поначалу непривычно, но потом ты оценишь. И заедай.
Он пододвинул вазочку сушеных фруктов.
Отпил, ты последовал его примеру. Вкус чая был резким и горьким, но если заедать и пить маленькими глотками, то терпимо.
Твоему хозяину виднее.
Виднее – что?
Ты звал поговорить, господин мой Диор, но ты молчишь. Пригубливаешь любимый напиток – и смотришь на своего гостя. Что общего между вторым по могуществу человеком в Гондоре и простым… отнюдь не простым стражником? Что ты понял? Что ты разглядел?
Чего ты ждешь?
– Мой господин. Могу я спросить тебя? Когда я ехал в Гондор, я оказался в очень странном месте. Я никому не рассказывал, но ты наверняка знаешь.
Таургон говорил о том, как не смог охотиться, как вышел на заросшую тропу, как она привела его к подножию лестницы на холм…
– Ты поднялся?! – Диор забыл про чай. – Ты осмелился? Ты… смог?! Один?!
– Это место запретно? прости, господин мой, я не знал.
– Рассказывай. – Диор хотел гневаться, но не мог. Святотатство? нет. Гора Трепета хранит сама себя, ни один дерзкий просто не сможет подняться на нее. Ужас скует его сердце еще до тайной тропы.
А этот северянин был на вершине. Он рассказывает тебе о кургане, поросшем белыми цветами алфирина, и Черном Камне.
Это означает лишь одно: у него есть право.
Просто некому было привести его на Амон-Анвар.
Некому, кроме его предка.
Священный ужас сжимает твое сердце. Такой же, как тогда, когда отец привез тебя двадцатилетним на Гору Трепета. И всё, о чем говорили древние сказания, стало реальностью. В тот день все слова о Валарах и Едином, которые с детства были лишь знанием, стали частью тебя. Частью твоей жизни.
Но тебя привез туда отец. Его – твой дед Хадор. Его… и так далее. Вы, Наместники, приводите туда только сына. Или наследника, как твой отец возил туда Денетора. А Короли – не только сыновей. Иначе бы Мардил никогда не узнал про Гору Трепета.
Но каждого гондорца, начиная с Менельдила, туда приводил обычный живой человек. Отец. Родич. Государь.
А этого арнорского юношу призвал Сам.
Ты не на Амон-Анвар. Ты в своих покоях. Но сердце твое содрогается от близости Великой Тайны.
Ты обратил внимание на северянина еще сам, еще прежде, чем Серион рассказал о нем и его труде. Стражник в Хранилище – это более чем странно. Сейчас ты понял истинную причину того, почему ты сделал для него всё, что было, и готов сделать большее.